Катажина Грохоля - Сердце в гипсе
Лежачее кресло. Уже в одной этой фразе, произнесенной спокойно и уверенно, таилось нечто, заставляющее содрогнуться. Трепет из фразы перешел на мою спину, но я легла, опять же нечасто приходится слышать подобное предложение от обаятельного мужчины, который к тому же творит добрые дела.
Легла я и стала ждать. Доктор отошел к другой женщине, расположившейся на втором кресле, но меня это не удивило, потому что у меня и в жизни так – стоит довериться какому-нибудь мужчине, и картина, как описанная выше.
Лежала я, глазея на лампу и на оборудование, и услышала издалека голос доктора:
– Может, снимете свитер? Здесь жарко.
Это не мне, а той. Ха-ха, зашевелилось у меня в мозгах, – неплохое начало.
Потом он подошел ко мне. Я моментально спохватилась, что обязана помнить о том, что у меня под блузкой ничего нет, и блузку я снимать не собиралась! Он улыбался, улыбка у него обворожительная.
– Давайте откроем ротик, – попросил он.
Никто никогда в жизни мне так не говорил. Меня просили, скорее, закрыть, и форма «ротик» в тех предложениях была неуместна.
Я открыла. К сожалению, пришлось замолчать, что всегда мне давалось с трудом. Он ковырялся и ковырялся в моем ротике, а потом вздохнул:
– В шестом тоже придется чистить канал.
Ну вот вам, пожалуйста. Приходишь так, между прочим, для профилактики, заботясь о состоянии своей ротовой полости, а мужчина, как водится, разрушает все иллюзии. Милости просим, я ему полностью доверяю, и глаза у меня становятся масляными, ведь женщина у стоматолога становится женщиной абсолютно незащищенной, как бы обнаженной, то есть оставленной на произвол судьбы.
– Я не причиню вам боли, – мягко пообещал мужчина, и в этот момент должна бы включиться сигнальная сирена: Йолин супруг тоже заверял, что меня не обидит. Никому в голову не пришло бы начинать знакомство с этой фразы. Разве мы, женщины, встречая чудесного мужика, заявляем ему тут же, что не будем бриться его станком, что он не увидит нас с краской на волосах? Разве может нам стукнуть в голову гасить сигарету о его плечо? Этот, конечно, тоже соврал. Больно стало на счет «раз». Он всадил иглу в невинное небо, меня аж бросило в жар, и я пожалела, что на мне нет свитера, который можно было бы снять.
– Успокойтесь, больно не будет. – Бархат голоса смягчал мои страдания.
Возможно, не будет, когда-нибудь в будущем, но сейчас боль прошила меня, как молния. Он отошел к той женщине, я ждала, когда прекратится боль. Мне это моментально напомнило мое замужество, и выходило в общем-то, что оно состояло из сплошного ожидания той минуты, когда стихнет боль. Хорошенькая перспектива! Ладно, пустяк. Действительно, много времени не понадобилось, чтобы у меня онемела правая часть лица. Став женщиной, частично парализованной, я снискала расположение дантиста, он удерживал меня в лежачем положении сорок минут. Потом улыбнулся и сказал:
– В следующий раз в среду. Двести восемьдесят злотых. Спасибо.
Затем поприветствовал очередную пациентку точно такой же улыбкой, какой чуть было не соблазнил меня. Эта дама пришла менять челюсть, и на вид она была лет на сорок старше, чем я.
Снова кое-что для себя
Тося прекрасно выглядит, у нее отрастают волосы, она стала какой-то спокойной, счастливой, много занимается. Зайдя вечером к Уле (Адам был на радио), я похвасталась своим ребенком. А Уля мне в ответ:
– Послушай-ка, ты должна рассказать Адаму о тех деньгах.
Впервые с тех пор, как я доверила ей тайну самой крупной аферы в своей жизни, она открыто об этом заговорила. Меня это задело. Но Уля не хотела мне досадить. Сказала мне то, что я и сама знала: нехорошо утаивать некоторые вещи. Что я в конце концов никого не убила, что затем и нужен мужик, которого любишь, чтобы понимал ошибки. А иначе я изведу и себя, и мужика, и делу конец. Я расплакалась, и, честное слово, мне полегчало.
– Сделай это ради себя, – посоветовала Уля.
– Я в любую минуту могу что-нибудь сделать ради себя!
– Так сделай! – настаивала Уля.
– Я могу встать перед зеркалом и повторять: все это неправда, неправда, неправда!
Уля, которая как раз в ту минуту отхлебнула кофе (который, конечно, она вскоре бросит пить), поперхнувшись им, залилась смехом, потом спросила, нет ли у меня и для нее какого-нибудь мудрого совета. И, как верная подруга, я ответила, что такой непременно найдется. Пусть не питает иллюзий.
– Я могу и тебя поставить перед зеркалом и повторять: все это правда, правда, истинная правда!
Я впервые за несколько недель тоже веселилась от всей души. И окончательно решила – завтра обо всем расскажу Адаму.
* * *Я возвращалась домой под вечер. Читать не могла – напротив сидел парень с сотовым телефоном в руке и трепался во весь голос. Я никак не могла сосредоточиться. Раздумывала, как на все то, в чем я собиралась сознаться, отреагирует Адам. Люди входили и выходили. На станции «Осмотри» состав стоял чуточку дольше обычного. Я оторвала взгляд от окна и у входа в вагон обратила внимание на очень древнюю старушку. Она медленно взбиралась по ступеням, держа перед собой допотопные ходики, кто-то ей как раз помогал сесть в электричку. Не знаю, видела ли я когда-нибудь кого-либо столь дряхлого. Старые, поблекшие глаза, некогда голубые, морщина на морщине, кое-где между ними проступали пигментные пятна. Парень не умолкал. Противный тип. Такой-то уж точно сделает вид, что не заметил бабушку. Юноша поднял глаза и увидел направлявшуюся в нашу сторону старуху. Встал, не отрывая мобильника от уха. Бабушка села, и тут моему взору открылось видение. Видение – блондинка на длинных ногах – метнулось к поезду и, запыхавшись, в последнюю секунду вспорхнуло на подножку. Поезд тронулся, а я не могла оторвать от нее глаз. Видение мало того, что было прелестно и гордо несло свое двадцатилетнее, улыбающееся, интеллигентное личико, – мамочка родненькая, ладно бы только лицо! Это создание было облачено в платьице, связанное крючком. Желтое. Дыряво-ажурное. Под которым не было лифчика. Возмутительно! Хотя если бы у меня была такая грудь, я бы не надевала платья даже с дырочками. Через них просвечивало прекрасно загоревшее, грациознейшее тело в мире. Вагон замер, хотя катил дальше.
Старушка подняла глаза. Я взглянула ей в лицо и помертвела. Свирепое выражение, глубокие складки возле губ, уголки опущены, взгляд, если бы мог убивать, сразил бы ту девушку наповал. Я ощутила такую неприязнь к этой дряхлой перечнице, что озноб прошиб меня до костей. Девушка в желтеньком платьице, ясное дело, что коротюсеньком, проехала только одну остановку. Протиснулась к выходу и исчезла на следующей станции. Старуха уставилась на меня и разжала губы. Я живо представила, что такая скажет о хамстве, о молодежи, которая никого в грош не ставит, которая не способна, не умеет, не знает, о молодежи полуголой, выставляющей все напоказ, и так далее, а я промолчу или поддакну.
А старуха растянула губы, морщины еще глубже разрезали лицо, грозный взгляд готов был убить. Потом наклонилась ко мне и сказала блеклым голосом:
– Боже мой! Вы видели? Как прекрасна молодость…
Значит, я вся во власти воображения. Пора с этим кончать.
Вчера ночью вернулся Адам. Я уже легла спать, но решила не откладывать разговор. Все равно, когда бы он ни вернулся – решение я приняла. Хватит лжи.
Услышав скрежет ключа в замке, я зажгла ночник. Он вошел в комнату и улыбнулся:
– Не спишь?
– Жду тебя, – ответила я, а он вновь улыбнулся, и мне показалось, что вижу в его глазах то, чего уже давно в них не было, а я даже не замечала, что это отсутствует. Адам, вместо того чтобы отправиться в ванную, сначала подошел ко мне и поцеловал. И тогда я почувствовала сильный, поразительно стойкий запах. К сожалению, я мгновенно его узнала.
Адам пошел в душ, а я лежала как парализованная. Потому что от него пахло дамскими духами – духами, которые я купила себе, чтобы Тося через несколько месяцев положила их мне под рождественскую елку. Это был аромат, который я впервые уловила в ванной, где имелись сауна, джакузи и плетеная мебель.
Адам пах духами «Джангл элефант» фирмы «Кензо».
Я даже никому об этом сказать не могу. Если мужчина возвращается домой в два часа ночи и пахнет дамскими духами, все мучительно ясно. Нет нужды проверять, контролировать, искать, рыться в его вещах и спрашивать у подруг совета. Тем более если одна из них пользуется такими духами.
Во мне словно все умерло, и я не знала, как мне быть. С Эксом все было ясно и просто: с ним я не могла оставаться ни минутой дольше. Но при мысли, что я могу потерять Адама, меня охватывало оцепенение. Я уже его потеряла. Я вспомнила все – Ренькино неожиданное стремление подружиться, ее недомолвки, ее слова: «Если он захочет тебе изменить, ты и знать не будешь, следи за собой, каждый мужчина похож на собаку, охотящуюся на женщин». Я вспомнила, с какой радостью он выслал меня в деревню с Улей и что Артур поздно возвращается домой. И как Ренька допытывалась, может ли она позвонить ему на радио.
