Кэти Остлер - Карма

Бапу! О чем ты говоришь?

О сюрпризе, Джива! О сюрпризе для твоей матери! За два месяца до того как она повесилась, я купил три билета до Дели! И не сказал ей, что она полетит домой!

Ох, бапу.

Понимаешь, Джива? Я не облегчил страдания твоей матери, когда легко мог это сделать. Вместо этого я ждал. Ждал! И ради чего? Ради эгоистического удовольствия от ее благодарности. Из-за меня ты осталась без матери! Разве этому может быть оправдание?

Мертвые

Вот что они пытаются донести до нас:

Всё может быть прощено. Все могут быть прощены.

16 декабря 1984

Сари

Я надеваю новое сари. В большом магазине бапу сказал, что я могу выбирать любое на свой вкус. Я выбрала ярко-голубое. Шелк из Варанаси. Голубой – любимый цвет маты.

Я собираю складки на талии. Перекидываю через плечо паллу и смотрюсь в зеркало. У меня по спине ниспадает шелковый водопад.

Майя, хочешь знать, почему сари такое длинное?

Я помню. Полоса ткани без единого шва, длиной до девяти метров. Но напомни мне, мата, зачем оно такое длинное?

В него мужчина и женщина заворачиваются в первую брачную ночь. Оно укрывает их от всего мира.

Я слышу, как мама поет:

И толстушка, и худышка,Каланча и коротышкаВ сари завернется —Принцессой обернется.

И тут вступает Хелен: Реинкарнация. Шанс попробовать снова. Правда ведь, он должен быть у всех?

Да. Правда. И даже бапу с этим согласен.

Сын Индии, что вернулся с чужбины

Мы медленно бредем к реке. Урна завернута в сари маты. Отец идет, понурив голову. Он ступает медленно, словно обдумывая каждый шаг.

Бапу измучен чувством вины и собственной злостью. Ненависть и враждебность настолько не в его характере, что стоили ему, должно быть, дороже многого другого.

По субботам в Эльсиноре я шла в мастерскую посмотреть, как работает отец. Мне вслед раздавались реплики вроде тех, к каким отец давно уже привык.

Это дочка автомеханика. Видать, на еженедельную смазку идет. А то без смазки откуда у нее такие черные и блестящие волосы?

Не обращай внимания, – говорил бапу. – Расизм не обязательно от ненависти. Часто он объясняется смущением или страхом. Это они с самими собой разобраться не могут, а не с нами.

Я научилась спокойно проходить мимо, как проходил мой отец. Кожа служила мне доспехами. Я укрывалась в собственной тени.

Иногда мне даже нравилось, как цвет кожи отгораживает меня от других. За ним никто не мог ничего во мне рассмотреть. Впрочем, никто особенно не старался. Кроме Хелен.

У тебя кожа, как полированное дерево. А глаза черные, как обсидиан. Везет тебе. На сотню миль вокруг нет никого похожего на тебя.

Забавно, что здесь в Индии я выделяюсь не меньше.

Открытка

Вчера я написала Хелен. Извела семь черновиков, пока не нашла подходящие слова. Теплые и при этом не жалостливые. Дружелюбные, но не заискивающие. Такие, чтобы в них была интрига и тайна. Чтобы дать знать, что я скучаю. Может быть, мы с ней снова станем друзьями? Я, скорее всего, никогда не забуду, что она натворила, но как-то ведь неправильно, что мы позволили парню рассорить нас.

Дорогая Хелен,

через два дня я прилечу домой. Даже раньше, чем до тебя дойдет эта открытка! На ней изображен Тадж-Махал. Не поверишь, но вживую я его не видела! Мне много чего хочется тебе рассказать. Надеюсь, тебе интересно будет послушать. Да, и еще. Я коротко постриглась. Ты меня за это не убьешь?

Прощение

Бапу наконец признался, что он сказал Сандипу, чтобы тот отступился от меня. Учти, парень. Если хоть раз увижу тебя рядом с моей дочерью, мне придется убить вас обоих.

Моему отцу много за что придется просить прощения. Сам он говорит: чтобы примириться со своей совестью, ему понадобится целая жизнь. Разве есть еще в мире грешники, такие же, как я? И как только меня земля носит?

Несмотря на то пробуждение с ножом у горла, мне хочется верить, что отец и не думал никого убивать. Но Сандип, видно, всерьез поверил его угрозе.

Я до сих пор, как наяву, вижу горе и боль в глазах Сандипа, пятящегося прочь по коридору. Он сдержал обещание – привел ко мне моего обозленного отца. Но за это нам пришлось заплатить разлукой. Пролегшее между нами расстояние заполнилось мучительным желанием.

Пропавший

Я искала его каждый раз, когда выходила с бапу из гостиницы. Шла по следу из бархатцев, растоптанных и все равно красивых.

Но ни разу его не видела. Как не видела пустынную лисицу.

Я писала Сандипу по ночам. Отрывала узкие полоски от страниц дневника. Переписывала на них стихи. Умоляла показаться мне. Врала, что у меня всё в порядке.

На улице я незаметно роняла скомканные записки. Они лежали, неразличимые среди прочего мусора. И попасться на глаза могли только тому, кто стал бы их специально искать.

Как-то раз записку подобрала маленькая девочка. Внимательно рассмотрела ее. Читать она не умела, но и так поняла, что это что-то важное. Я приложила палец к губам, и она мне улыбнулась. Она уже знала, что такое тайна.

Не знаю, нашел ли Сандип что-нибудь из написанного ему. Да это и не важно. Вселенная и та девчушка знают, что я его люблю. И этого, скорее всего, достаточно.

Последняя записка

Будь в жизни созерцателем, мой друг!

Весь мир – волшебная картина, сновиденье.

Шри Бодхаранья

На реке

Бапу держит урну на вытянутых руках. Протягивает ее к восходящему солнцу. Киран помогает снять крышку. Другой рукой поддерживает друга под локоть.

Мне интересно, с каким выражением бапу смотрит на Кирана. Не промелькнет ли в его взгляде что-то, что можно истолковать как недоверие. А то вдруг их дружба вошла в число сопутствующих потерь.

Ничего подобного. Бапу становится перед Кираном на колени. Кладет ладони на его босые ступни. В Индии так выражают самое глубокое уважение. Киран кладет руку моему отцу на макушку.

Я, по примеру бапу, тоже становлюсь на колени перед Кираном. Если бы не он, нас бы сейчас здесь не было.

Именно Киран пошел в гостиницу «Рама» и забрал урну с прахом. Больше к его приходу в номере 12 ничего не осталось. Ни обуви. Ни одежды. Чемоданов тоже не было. Про волосы он не упоминал.

Урна стояла на комоде, там, где я ее забыла.

Среди всей

ненависти

злобы

всех разрушений

избиений

поджогов

и осквернений святынь

к урне не притронулся никто.

Никто не посмел

рассыпать прах

оставленного душою тела.

Никто не захотел портить себе карму.

Прах

Отец высыпает прах в воду Джамны. Он разлетается в утренних лучах. На небе снова загораются звездочки.

Все сгорает, – нараспев произносит отец. – Глаз сгорает. Сердце сгорает. И тело сгорает, когда возвращается в землю. Ради грехов души моей, Лила, прошу твоего прощения.

Наша дочь спросила меня, достаточно ли одной любви. В сравнении с чем? С тем, когда нет вообще никакой любви? Наверно, она хотела знать, что бывает, когда любовь проходит. Я расскажу ей, что она не проходит. Что любовь ведет нас сквозь вечность.

Я опускаюсь на колени и касаюсь сари маты, лежащего у отцовских ног. И наконец понимаю: «Любить друг друга – значит любить Божество».

Воображаю

Мы стоим втроем. Амар. Киран. Я. В первых лучах зари, только-только пробившихся из-за горизонта.

Я воображаю, что Сандип тоже где-то поблизости.

Как тот человек

ниже по течению

который зажигает масляный светильник

и пускает на блюдце по реке

поминая чью-то душу.

Я помню, как мата сказала: Если повезет, Майя, этот твой ветер в один прекрасный день унесет меня прочь.

Иногда я воображаю, что все случилось иначе.

Пчела

запертая между

оконных рам

бьется в стекло.

Мата закрывает пианино

не доиграв сонату

прислушивается к дому

тихому как гробница

где слышно только пчелу

бьющуюся об стекло.

Она распахивает окно

пчела улетает

зато прилетает холодный