Алексей Варламов - 11 сентября
Три недели спустя он уехал во фламандскую часть страны. Гент оказался маленьким, сухим, красивым и совершенно лишенным зелени городом. Вокруг лежала прибрежная равнина, несколько каналов, скучный пейзаж и ни одного холма на горизонте. Анхель изнывал. Однажды, бродя по надоевшему ему городу со старыми церквами, увидел вывеску на испанском языке: «Casa Chile» *.
Невысокая, похожая на мышь женщина с маленькими круглыми глазками и плоской грудью открыла ему дверь, провела внутрь обычного фламандского дома и велела обождать. На стене висели знакомые пейзажи: Пуэрто-Монт, Вальдивия, заснеженные вулканы, дом Неруды в Исла-Негра, холм Санта-Люсия, Атакама, Вальпараисо с его домами, разбросанными по склонам гор, южная сельва, берег Тихого океана, цветы копиуэ и Огненная Земля — он смотрел на все со странным чувством нежности и обиды. А потом увидел большой портрет. Человека, на нем изображенного, Анхель Ленин узнал тотчас же и вздрогнул. Ему была неприятна эта встреча. Человек смотрел без укора, скорее сочувственно и слегка насмешливо, и это насмешливое сочувствие пробуждало в душе Анхеля тревогу. Он не мог понять, за что может жалеть и от чего предостерегает его немой собеседник.
— Мой сын.
Анхель обернулся и увидел высокого прямого старика с впалыми щеками и тонкими губами, который мог бы и не говорить этих слов: сходство двух Супов было разительным.
— В этом доме раньше останавливались чилийские эмигранты, — пояснил старик с достоинством. — А теперь — все несправедливо изгнанные с родины.
— Значит, это для меня, — произнес Анхель Ленин задумчиво. — Я последний чилийский эмигрант.
— У вас есть подтверждающие это документы?
— Я подпольщик, и документы у меня поддельные. Но я могу рассказать про каждую из этих фотографий.
— И про эту тоже? — указал на Питера старик.
— Про эту нет.
— По моим правилам вы можете бесплатно жить в течение трех месяцев, пока не найдете работу, и помогать на строительстве храма.
— А если и через три месяца не найду?
— Обыкновенно этого не происходит. Но в исключительных случаях мы можем продлить срок пребывания гостей. Синна покажет вам комнату.
Раздались шаркающие осторожные шаги. Еще один человек вошел в залу. Лицо его закрывали черные очки, он сильно изменился за прошедшие годы, но Анхель Ленин узнал его моментально и вздрогнул: этот старик мог его опознать и подтвердить его чилийское происхождение. Он мог назвать точное место его рождения, рассказать про его родителей и о том, как учился маленький Анхель в школе. О том, как он поступил в университет, о его первой женщине, он мог бы процитировать стихи, которые сочинял Анхель Ленин в молодости и получил твердый совет не искать поэтической славы, ибо место поэта в Чили занято. Он мог бы рассказать и о его дальнейших житейских путях и подвигах, этого старика надо было давно убрать, но что-то мешало Анхелю Ленину это сделать. Наверное, то же самое, что заставляло читать по утрам «Отче наш», креститься перед каждой операцией и, проваливаясь в сон, благодарить Бога за еще один прожитый день. Всем, чего он достиг, обязан был Анхель Ленин чужестранному человеку, который теперь стал, по счастью, совершенно слеп и не представлял угрозы.
Чилиец поселился в небольшой комнате на верхнем этаже, где висело над кроватью распятье, лежала на столе Библия. Все жильцы в определенное время спускались к завтраку, обеду и ужину. Вместе с ними он молился перед едой и после еды, вел неторопливые беседы о Мартине Бубере. Рядом с домом строили церковь, о которой говорил хозяин приюта. Работа шла не слишком скоро, видимо, у строителей было немного денег, но так же медленно, как наполняется по капле сосуд с водой, выкладывали стены. Старик часто туда ходил и помогал рабочим. Анхель тоже вынужденно участвовал в постройке храма, размышляя о превратностях судьбы профессионального революционера, томился от скуки эмигрантской жизни и со смешанным чувством наблюдал за европейским существованием. Раз в месяц он получал небольшое пособие и тратил эти деньги на поездки по окрестным городам. Он ходил по турецким и марокканским кварталам Брюсселя, Антверпена, Кельна, Лондона, Парижа и Амстердама, он видел множество черных лиц и понимал, что очень скоро эти люди, которые пока что вели себя благопристойно и тихо, поднимут бунт. Будущее все равно за смуглой расой, за Югом, тем безбрежным, неизбранным, отринутым меньшинством миром, который Анхель Ленин в себе нес. Однажды начнется война. собственно, она давно уже шла. Богатых и сытых все равно заставят поделиться, и напрасно они думают, что дележка совершится в цивилизованных формах. Ограбленному большинству нечего будет терять, и двое стариков, которые привечали чилийских эмигрантов, подобно тому, как в другом доме другие старики привечали арабских, марокканских, алжирских, вьетнамских, китайских, индонезийских, чеченских, курдских, палестинских — неужели они не понимали, что роют Европе могилу? А ведь один из них точно был когда-то очень умен.
Однажды они остались в зале вдвоем со слепым. Анхель сидел у догорающего камина за бутылкой траппистского пива, старик дремал, а потом, не отворачивая лица от огня, сказал:
— Ночь будет холодная. Подбрось поленьев, сынок.
— Вы меня узнали! — Анхель вздрогнул и почувствовал, что в его голосе помимо воли проскользнуло что-то похожее на робость.
— В самый первый день.
— Значит, вы только делаете вид, что незрячи?
— По попущению Господнему я не вижу семь лет, — произнес Гекеманс с кротким достоинством избранного. — Да и глазами я бы не узнал тебя, ведь ты изменил внешность. С тобой поработал очень хороший хирург. Юхан описывает мне всех постояльцев, — предупредил он вырвавшийся у Анхеля жест возмущения. — Слава Богу, его рассказов никто не слышит. К старости он сделался страшным шовинистом. Только к неграм по старой памяти бывает снисходителен. Иногда мы с ним спорим так, что чуть-чуть не ссоримся. Если бы не яблоки, которые мы когда-то вместе крали в саду у иезуитов, давно бы разбежались. Меня поймали, а его нет. Я иногда думаю, из каких глупостей складываются человеческие судьбы. Он возмущается, что в Бельгии не стало прохода от иностранцев, и хочет, чтобы Фландрия отделилась от Валлонии и здесь жили только фламандцы. Я все пытаюсь ему объяснить: ну вот хорошо, ты живешь тихо, покойно, у тебя есть этот дом, достаточно денег, которые ты заработал честным ремеслом. И так живут многие. Но что пять миллиардов людей на других континентах однажды сомнут этот мирок, соберут силы и ударят по нему — об этом он думать не хочет. А?
— Я ничего не сказал.
— Мне показалось, ты согласился со мной.
— Я всегда с вами соглашался.
— Он говорит, что у нас достаточно сил, чтобы защитить себя. «У нас» это значит у Америки, которую он в душе презирает, но пользуется ею. Меня поражают эти люди, Анхель Ленин. Это они, а не я слепы. Что ты думаешь об этом?
— Я об этом не думаю. Я делаю.
— А лучше бы думал.
— Зачем ему этот приют?
— Ищет убийцу своего сына, — сказал старик равнодушно. — Уверен, что тот сюда однажды придет. Я думал, бредит, а оказалось правдой. Отцовское сердце. Не надо никуда бежать, Анхель. Давай сначала поговорим. Я давно тебя ждал. У меня ведь никогда не было детей. Кроме тебя. Я даже никогда не знал женщин и теперь уже не узнаю. Зато мне выпало другое. Я решал судьбы очень многих людей и даже целых стран. Тогда, после переворота, когда Питер ушел от меня, он кричал мне, что я слепец. Странно, правда? Пока они не сделали этого с Мерсед, не сделали из-за тебя, я еще надеялся, что уживусь с генералом. Ведь мы были неплохими друзьями. Он часто у меня бывал, иногда исповедовался, иногда мы просто говорили, как сейчас с тобой. Потерпи, малыш. Старики бывают утомительны, а мне не с кем слова молвить. Синна глупа, а Юхан сразу раздражается и начинает на меня кричать. Я иногда радуюсь своей слепоте. Я полюбил слушать музыку. Раньше я не понимал, как это можно ее слушать, а теперь слушаю часами и много думаю. О самых разных вещах. Если бы в Ордене узнали, какие у меня бродят в голове мысли… Я их и сам порой боюсь. Я, знаешь, часто думаю о коммунистах. Им, наверное, тоже нелегко понимать в конце жизни, что занимались не тем.
— Я не коммунист, — сказал Анхель Ленин злобно.
— Все, кто не служит Богу, коммунисты, сынок. Мне их так жалко бывает. А ведь среди них было много чистых людей. Может быть, даже больше, чем среди нас. Но к тебе это не относится. К твоим друзьям, которых ты отправлял одного за другим на тот свет, — да. Ведь ты не хотел иметь рядом соперников.
Анхель Ленин тоскливо посмотрел в окно.
— Я знаю почти все о твоих подвигах и мог бы давно сдать тебя в полицию. Но я не сделал этого потому, что ответственен за тебя и хочу, чтобы ты прежде покаялся.
