Павел (Песах) Амнуэль - Расследования комиссара Бутлера
— Есть один момент, — продолжал он, — в кабинете Гольдфарба за секретером стоят свернутые трубкой четыре полотна. Желаешь взглянуть?
Мы прошли в кабинет. Картины уже не были свернуты, инспектор Соломон развернул их и разложил на полу. Специалист по истории вовсе не обязан разбираться в живописи, но даже на мой непросвещенный взгляд пейзажи, что висели сейчас в салоне, были шедеврами по сравнению с этой мазней. Я так и заявил.
— Это не мазня, — обиделся за хозяина Роман. — Это тоже пейзажи, но выполнены современными израильскими художниками. Стоимость картин, кстати, ненамного ниже фламандских.
Я пожал плечами:
— О вкусах не спорят. Гольдфарб решил поменять картины — его дело. Или ты продолжаешь настаивать на версии ограбления? Тогда ты должен предположить, что грабители поступили не очень разумно, пряча награбленное на городской квартире Гольдфарба.
— Чтобы ты не сотрясал воздух попусту, — сказал Роман, — поехали в управление, по дороге я тебе расскажу, как развивались события.
Пробираясь к машине, комиссар ушиб себе другое бедро, и потому всю дорогу до управления полиции морщился и не реагировал на мои вопросы.
* * *Пойдя по ложному следу, следствие потеряло почти двое суток. Убийца — теперь уже было ясно, что речь идет именно о хладнокровном убийстве, а вовсе не о трагической случайности при попытке ограбления, так вот, убийца за эти сорок восемь часов вполне мог бы и покинуть Израиль.
Расследование опять начиналось с нуля, и нужно было пересмотреть под новым углом зрения все улики. Чем Роман и занимался с девяти вечера, после встречи с адвокатом Авишаем, оформлявшим одиннадцать месяцев назад покупку квартиры. Как оказалось, Гольдфарб решил приобрести вторую квартиру сразу после развода. Он сам выбрал район в центральной части Тель-Авива и поручил поиск посреднической конторе «Адлан». В течение трех месяцев Гольдфарбу было предложено несколько вариантов, но его то не устраивал этаж, то цена, то улица, по его мнению, была слишком шумной. Наконец, приемлемый вариант был найден, и здесь у адвоката Авишая не оказалось никаких проблем — продавец и покупатель очень быстро обговорили условия, подписали договор, и Гольдфарб внес всю сумму одним чеком. Почему бы нет — деньги у него были.
Никто теперь не мог утверждать этого наверняка, но все говорило о том, что городскую квартиру Гольдфарб хотел обставить по возможности точно так же, как и виллу в Герцлии. Купил такую же мягкую мебель в салон, поставил в кабинет такие же кресла, и даже картины повесил в таком же порядке. Ну что тут скажешь — причуда богача. Были бы у меня такие деньги, я бы… Впрочем, картины покупать я бы не стал, это точно.
Во всяком случае, вовсе не с целью грабежа, как стало понятно, явился на виллу убийца. В таком случае, возможно, что это был человек, которого Гольдфарб хорошо знал? Человек, которому Гольдфарб открыл дверь, провел в кабинет, и здесь…
Убийца мог войти сам — тогда у него был ключ, поскольку взлом исключался полностью. Тем более важно было разобраться со всеми, кто имел доступ на виллу в прошлом и настоящем.
Что до мотива, то наиболее естественным, по мнению Романа, было предположение о том, что убийство как-то связано с бизнесом Гольдфарба. Или с наследством. Короче, во внимание принимался самый распространенный мотив — деньги.
В список подозреваемых сразу же попали два новых лица: коммерческий директор фирмы по производству пластмасс Леон Кантор и главный бухгалтер Пинхас Абрамович. Оба пользовались неограниченным доверием Гольдфарба, оба вели дела фирмы больше десяти лет, оба обладали полной свободой действий и оба вполне могли надувать хозяина на десятки тысяч шекелей. Причем не ежегодно, а ежемесячно. Разве не разумно было предположить, что, сколько веревочке не виться…
Короче, Гольдфарб мог узнать о махинациях, вызвать преступников на виллу для объяснений, а они — кто-то один или оба вместе…
Понятно, да?
Мне было понятно. Особенно изящным выглядело предположение о том, что, убив хозяина, Кантор и Абрамович продолжали вести прежний образ жизни, проливали слезы на похоронах и воображали, видимо, что полиция никогда не выйдет на их след.
— Песах, — сказал Роман в ответ на мои сомнения, — они просто обязаны были вести себя как раньше. Или ты воображаешь, что у убийцы должен быть затравленный взгляд, неуверенная походка, а при слове «полиция» он должен вздрагивать и прятаться за ближайшим деревом?
Мы вошли в кабинет Бутлера — узкий как христианский гроб, и я поспешно занял место в единственном крутящемся кресле. Глаза слипались, и я боялся, что мои серые клеточки спросонья могут упустить важный поворот в рассуждениях. Нужно было удвоить внимание, и я сделал это, надавив пальцами на виски.
— Логичнее для убийцы было бы, — сказал я, — не искушать судьбу и смотаться в Штаты или Европу, тем более, что полиция дала такой шанс, запутавшись в четырех картинах как в соснах. Разве не ясно, что, едва только возникнет идея о финансовых махинациях, выйти на преступников не составит проблемы? У обоих наверняка есть оружие, которое будет подвергнуто экспертизе.
— Уже, — вставил Роман.
— И нужно провести полную ревизию в фирме.
— Начнется в девять, когда ревизоры приедут в офис.
— И проверить алиби.
— Ты думаешь, мы этого не сделали?
— Так какие у них шансы?
— Никаких, — согласился Роман. — Оба ожидают в приемной, и я намерен начать допрос с Кантора. Результаты экспертизы оружия будут мне доложены с минуты на минуту.
Я удобнее устроился в кресле, а Роман щелкнул клавишей диктофона.
* * *Магнитофонная лента:
«Можете ли вы сказать, где и с кем были во вторник с семи до девяти вечера?
— Могу, но не скажу.
— Вы понимаете, что речь идет о времени, когда был убит Гольдфарб, и ваши слова могут быть истолкованы вам во вред?
— Какой вред? Вы думаете, что я ухлопал собственного хозяина? Я что, идиот? Если фирма перейдет к наследнику или будет продана, я наверняка лишусь работы, к которой привык и в которой знаю толк. За десять лет между Гольдфарбом и мной не возникло никаких разногласий…
— Вы знакомы с Гольдфарбом десять лет?
— Пятнадцать. Десять лет мы работаем вместе, семь лет из этих десяти я занимаю должность коммерческого директора фирмы. За эти годы оборот фирмы возрос в шесть раз, прибыль выросла втрое, и сейчас только мы среди всех израильских химических компаний работаем напрямую с «Хемикал индастриз», а эти господа не связываются с неперспективными фирмами, которые…
— Вы были на вилле Гольдфарба во вторник?
— Нет. Я был у Иосифа в понедельник, привозил на подпись бумаги, потому что у хозяина не было времени в тот день заехать в наш офис, у него была плановая операция в «Ихилове».
— Вы открыли дверь своим ключом, или Гольдфарб открыл вам сам?
— Откуда у меня свой ключ?! Я коммерческий директор, а не приходящая прислуга! Естественно, мне открыл Иосиф. И закрыл за мной, когда я уходил, тоже он. Живой и здоровый.
— А во вторник вы с Гольдфарбом встречались?
— Я уже говорил — нет.
— Какого размера обувь вы носите?
— Сорок третьего. Но, насколько мне известно, никто не бил Гольдфарба ногами.
— Не нужно острить. Вас ни в чем не обвиняют, я провожу дознание и хочу знать некоторые факты. Почему бы вам ими не поделиться? Согласитесь, нежелание сотрудничать с полицией наводит на определенные мысли.
— Ваши мысли, комиссар, меня не интересуют. В десять у меня встреча с поставщиком из Франции, а на двенадцать я приглашен на совещание в «Таасия авирит», у них для нашей фирмы крупный заказ. У меня просто нет времени, понимаете? Если я не приду на встречу, фирма может лишиться очень выгодного контракта. По вине полиции.
— Это я понимаю. Не понимаю другого: почему вы не желаете сказать, где были во вторник? Если у вас алиби, я извинюсь перед вами, и все будет в порядке.
— Почему у меня должно быть алиби? Я вовсе не обязан докладывать полиции о своих личных делах.»
* * *Возмущенную речь Кантора прервал звонок телефона.
— Хорошо, — сказал комиссар, выслушав чей-то доклад. — Официальное заключение — на мой компьютерный адрес.
Положив трубку, он помолчал, внимательно разглядывая заусеницу на собственном пальце.
— Инспектор Соломон оформит ваши показания, — сказал он наконец, — и вы их подпишете. Потом можете быть свободны.
— Шалом, — буркнул Кантор и бросился к двери, будто спасаясь от пожара.
— Следующий номер нашей программы — господин Абрамович? — бодро сказал я.
Бутлер смотрел куда-то сквозь меня — я оценил глубину проникновения этого взгляда сантиметров в десять, скорее всего, Роман видел мою печень, и она ему не нравилась.
