Константин Кропоткин - Содом и умора
Не получив ответа, он сквасил постную физиономию. После моего полета из окна напускать на себя траурный вид стало новой домашней модой.
— Эти твои переломы вредят здоровью, — сказал он.
— Разве? — удивился я свежему взгляду на вещи.
— Знаешь, моя бабушка тоже вслух думала…
— Знаю-знаю, — перебил я. — От того и померла.
Если бы я был здоров, то он обязательно сказал бы мне какую-нибудь колкость. Потом мы бы поругались, а еще позднее помирились. Настоящая семейная идиллия! Но Марк лишь сделал лицо «Мать Тереза раздает гуманитарную помощь африканским детям» и сунул мне лист бумаги.
На нем круглым марусиным почерком было написано:
1. Дом.
2. Телевизор.
3. Магазин
4. Спорт
5. Бюллетень.
— Очень познавательно, — сказал я, не понимая, к чему мне расписание марусиного выходного дня: сидеть дома и пялиться в ящик, потом пробежаться до магазина, купить винца, чтобы завтра не пойти на работу… Или все-таки пойти? Слово «бюллетень» было зачеркнуто.
— Тебе предстоит очень напряженный день, — сказал я.
— Это не мой день! Это твой день! — воскликнул Марк и, заметив мое недоумение, пустился в объяснения. — Теперь тебе ничего не надо делать. Представляешь! Полы мыть не надо! В магазин ходить не надо! — Марк закатил глаза и с дрожью в голосе высказал заветное. — Лежишь на диване и целыми днями смотришь телевизор!
— А спорт тут при чем? — спросил я. — Я со школы ничего тяжелее ручки в руках не держал.
— Это я так написал, для кучности, — отмахнулся Марк. — Мы же хотели бегать по утрам.
— Надо же, как повезло, — сказал я. — Сюда можно приписать еще, что мне не надо заседать в Государственной Думе, покорять Памир и работать президентом. Беда в том, что все достоинства легко перевешивает один недостаток. За свои болезни я плачу сам. Что натопаю, то и полопаю. А с таким сокровищем, как у меня, много не налопаешь, — я задрал к потолку гипсовую болванку.
Нога под ней зудела, будто ее ели клопы.
Аргумент был весомым. Марк посмотрел на гипс и неуверенно добавил:
— Вот поэтому я и вычеркнул «бюллетень».
— Как это ужасно! — в сердцах воскликнул я. — Как ужасно неприятно быть инвалидом.
— Особенно даром, — участливо добавил Марк.
* * *— …Вам нужно подумать о своей будущности, вот в чем мораль сей басни. Как это у Сансергеича? — спросил Сим-сим.
«Врете Семен Семеныч. Пушкин басен не писал», — хотел сказать я, но тут же прикусил язык. У завотделом культуры «Новоросского листка» трудно понять, какого из Александров Сергеевичей он имеет в виду — поэта, бюст которому красуется в его кабинете, или главбуха, подписывающего ведомости по зарплате. Обоих он поминает с одинаковым пиететом.
— …И шестикрылый серафим… — начал Сим-сим.
«Значит, поэт», — понял я и отодвинул трубку от уха, боясь оглохнуть.
— …на перепутье мне явился… — выла трубка.
Если бы миром правили подчиненные Сим-сима, то первым делом они отменили бы «золотой век русской литературы». Редактор к месту и не к месту поминает великих, литературу называет «изящной словесностью», «критиков» — «зоилами», а таких, как я, бесправных внештатников, ласково именует «любезнейший», «батенька» или того хуже.
— …Душа моя! Не мне вам объяснять, что жизнь наша выстлана не только розами, — когда я решился поднести трубку к уху, Сим-сим уже переключился с лирики на ботанику.
«Сейчас про шипы скажет», — подумал я.
— …Эти маленькие иголочки — послушался Сим-сим, — ранят нас тем больнее, чем неожиданнее…
Хорошо, что мне не шестнадцать. Выспренными речами меня уже не обманешь. Ясно было, что соловьиные трели Сим-сим выводит для себя одного — поет и наслаждается, как он талантлив, умен и удачлив. В его глазах я не был ни тем, ни другим, и не третьим. Моя роль была также незавидна, как у чугунного Пушкина — слушать редактора и помалкивать. А еще дрожать всем телом, когда их величество «Семен Семенович Великолепный» стукнут кулачком по столу.
Я прыснул. Прошлой осенью бюст завалился на Лильку. Она орала так, будто Пушкин покусился на ее честь. «Тише, Лилечка, тише, — говорил Сим-Сим. — Подумайте о моей репутации. Что люди скажут?». Лилька подумала и завопила еще громче. Не зря надрывалась. Уже через два дня на доске объявлений висел приказ о ее зачислении в штат.
Почему на меня не падают статуи?
— Да, конечно, я с вами совершенно согласен, Семен Семеныч, — выпалил я.
— Знаете ли нынешнее поколение совершенно оторвалось от корней, — обрадовавшись, запричитал он. — Вы, конечно, помните, что об этом писал классик наш, золотой пробы человек?
«Нет, я читаю только доклады со съездов коммунистической партии Советского Союза», — хотелось отрапортовать мне и, заржав по-конячьи, запустить трубкой в окно, где Сим-сима ждала более благодарная аудитория — птицы, львы и куропатки.
— К сожалению, запамятовал, — смиренно сказал я.
— Нет ныне преемственности поколений, — заныл «Сим-сим» как от зубной боли. — Самая читающая страна в мире оставила в забвеньи плеяду русских мыслителей, которые…
— Семен Семенович, у меня нога сломана! — взмолился я, подозревая, что он не понял всей бедственности моего положения. — Костыли у меня и гипс!
— Ах, любезный! — ласково сказал Сим-сим. — Вам предоставляется великолепный шанс познакомиться с одним из лучших литераторов современности. Вот о чем нужно думать!
Велеречивый редактор пропел «оревуар» (на его языке это означает «не будите во мне зверя») и дал отбой.
Я мрачно смотрел на телефон.
Вариантов было немного.
Либо я в два дня составляю текст о жизни и творчестве Блохина, отхватившего премию в литконкурсе «Деньги — это хорошо».
Либо на собственной шкуре убеждаюсь, что жить без денег — плохо. Сим-сим откажется от моих услуг и даст такую рекомендацию, что любое порядочное издание с удовольствием возьмет меня в мойщики клозетов.
— Я не злопамятный, — любит приговаривать Семен Семеныч. — Отомщу и забуду.
* * *— Встречают по одежке, — сказал Марк, смахивая пылинки с моего плеча.
«Какие же надо иметь мозги, чтобы ходить в такой одежке?», — мысленно возмутился я.
Собираясь на встречу с Блохиным, я неосторожно обронил, что писатель числится в прожженных эстетах и живет в башне из слоновой кости. Поняв мои слова слишком буквально, Марк принялся меня наряжать, чтобы я выглядел достойно в писательской башне.
И вот на мне оказались просторные штаны кирпичного цвета, болотной зелени рубашка, рыжеватый пиджак, грубые коричневые ботинки густо усеянные ржавыми кляксами — в общем, клоун, прикинувшийся осенью. Брюки были коротковаты, ботинок на здоровой ноге немного жал — амуниция, которую Марк изыскал в своем гардеробе, подходила мне, как корове седло. Я заикнулся было о черных джинсах.
— …Еще очень приличных, — сказал я.
— Не смей! — завопил Марк. — Если ты придешь в черном, как вдова, то он не захочет с тобой разговаривать.
— А увидев меня в таком виде, он точно потеряет дар речи, — сказал я.
— Вот и славно! — промурлыкал Марк.
Он, видимо, перепутал сценарии. Марку казалось, что он наряжает меня на свадьбу.
— Нужен завершающий штрих, — задумчиво произнес он, оглядев меня с головы до ног. — Рыжая сумочка или шарфик…
— Брильянтовое колье не подойдет? — не стерпел я.
— Конечно! — Марк стукнул себя по лбу ладонью и с головой залез в большую картонную коробку.
Однажды облысев после неудачной попытки поседеть, Марк придумал прятать голову под шапками. Со временем волосы отрасли, а коллекция все распухала. Теперь у него имелась баварская шляпа с перышком, рокерская бандана, комиссарская кепка из кожи, арабский платок, кокетливая шапочка американского матроса со вздернутыми полями и еще с десяток других головных уборов, которые были просто модными.
— Колумбийская шерсть! — гордо сказал Марк, нахлобучивая мне на голову странного вида панаму: грязно-белые треугольники на шоколадном фоне.
— Чтобы дело не прошляпить, вы ходите только в шляпе! Шляпе волосатой с лентой полосатой, — выдал я экспромт, глядя на себя в зеркало.
Ленты у панамы не было, зато шерстистости мог позавидовать даже Вирус.
— Не вспотею? — осторожно поинтересовался я, но тут же понял, что сморозил глупость: по радио сегодня обещали самый холодный сентябрьский день за последние сто лет. — Не перевить ли мне костыли атласными лентами? — спросил я уже на пороге.
— У тебя есть? — загорелся Марк, не услышав сарказма.
* * *Ковыляя к Блохину я то и дело вспоминал мультфильм про неваляшек, которые искали по свету Хорошую Девочку и все время падали.
