Салман Рушди - Флорентийская чародейка
— О Джаханпана! — произнесла Мохини. — Велите всем женщинам Сикри снять одежду.
От удивления Акбар приподнялся с ложа.
— Всю? — заинтересованно вопросил он.
— Всю, до последней нитки, — серьезно подтвердила Матраска, — включая нижние юбки, носки, даже ленты в волосах. Пускай они походят голышом один день, и тогда все это безобразие прекратится.
— Вам должно быть известно, о прибежище сирых, — сказала Мохини, — что в «веселых домах» все спокойно. Это потому, что у нас, женщин ночи, нет тайн, мы отскребаем и отмываем одна другую, мы точно знаем, у кого на каком месте прыщ или другой изъян. Когда все до одной горожанки походят нагишом и поглядят на себе подобных — старых и молодых, пузатых и тощих, волосатых и гладких, — они посмеются над собою и решат, что глупо видеть врага в ком-то из этих довольно несовершенных coзданий.
— Что касается мужчин, — встряла Матраска, — то вели им на день завязать себе глаза, и сам поступи так же. Не дозволяй ни одному мужчине смотреть в этот день на женщину. Дай женщинам время успокоиться и примириться с самими собой и друг с другом.
«Если ты полагаешь, что я на такое пойду, — провозгласила почтенная Хамида-бану, — это будет означать, что ты и вправду свихнулся от россказней чужестранца». Император смерил ее немигающим взглядом и медленно произнес: «Неподчинение императорскому приказу карается смертью».
В День обнажения небеса были милостивы. Над городом нависли облака и подул легкий ветерок. Мужчины Сикри в этот день не работали, лавки оставались закрытыми, поля — безлюдными, на дверях мастерских ремесленников и художников — решетки. Знатные горожане предпочли остальным занятиям сон. В отсутствие мужчин женская половина населения Сикри имела полную возможность заново убедиться, что их подлинная суть не в заговорах, не во лжи и предательстве; что все они созданы из плоти, кожи и волос и все по-своему несовершенны; что им нечего делить и нечему завидовать и что даже сестрам ничто не мешает жить в мире и согласии друг с другом. После захода солнца женщины снова оделись, мужчины сняли с глаз повязки, и ужин, как после долгого поста, в тот день состоял у всех из фруктов и воды.
С тех пор Дом Сканды стал единственным ночным заведением, получившим право существовать на законном основании — с разрешения самого императора, а обе его хозяйки были удостоены звания советников при Его Величестве. Лишь два обстоятельства омрачили небо над Сикри в тот памятный день. Одно имело отношение к принцу Селиму. Напившись пьяным, он хвастался во всеуслышание, что не подчинился отцовскому приказу и целый день глазел на обнаженных женщин. Услышав об этом, Акбар велел немедленно арестовать его, и не кто иной, как Абул-Фазл придумал для принца наказание в соответствии с проступком. Утром следующего дня его привели в гарем, и там, на открытой площадке, раздели догола, после чего евнухи-мужчины и мускулистые женщины, надзирающие за порядком, отхлестали его прутьями. Затем они кидали в него камешки и комья грязи до тех пор, пока он не взмолился о пощаде. После этого инцидента стало очевидно, что пропойца, пристрастившийся к опиуму, — принц Селим однажды непременно предпримет попытку расквитаться как с Абул-Фазлом, так и со своим отцом — императором Хиндустана.
Другим последствием Дня обнажения стала жестокая простуда престарелой Гюльбадан, от которой она скоропостижно скончалась. Перед смертью она призвала императора и попыталась восстановить репутацию Ханзады-бегум: «Когда твой отец вернулся после долгого изгнания, не кто иной, как Ханзада-бегум взяла на себя заботу о тебе. Твоей матери не было рядом. Не забывай, Ханзада нежно любила тебя. Она покрывала поцелуями твои ручки и ножки, говоря, что ты напоминаешь ей отца. Каковы бы, ни были ее отношения с принцессой Кара-Кёз, тебя она любила — это чистая правда. Плохая сестра, но любящая тетка…» Гюльбадан всегда отличалась точностью в описаниях событий прошлого, но в смертный час мысли ее явно стали путаться. Она то называла Акбара именем его отца — Хумаюн, то, видимо, принимала его за деда, Бабура. В лице Акбара словно все три Великих Могола встали у ложа Гюльбадан, чтобы ее душа могла спокойно отойти в мир иной. Хамида-бану была уверена, что смерть Гюльбадан на ее совести. «Я толкнула ее, — причитала она, — я толкнула ее так сильно, что она едва не упала, а она ведь была старше! Я не относилась к ней с должным почтением, и вот теперь она умерла!» — «Гюльбадан знала, что ты ее любишь, — утешал ее Акбар. — Знала, что ты была ей верным другом». Но царицу-мать его слова не убеждали. «Гюльбадан всегда казалась такой молодой, — стонала она. — Ангел смерти просто ошибся, умереть должна была я, а не она!»
Когда миновали сорок дней траура, Акбар призвал к себе Могора.
— Послушай, — сказал он, — ты не мог бы изложить всю историю покороче? Доведи свой рассказ до конца как можно скорее, только уж постарайся при этом не будоражить женщин.
— О хранитель вселенной! — отвечал Могор с глубоким поклоном. — Я и сам больше всего на свете желаю окончить повествование как можно быстрее, однако, прежде чем привести принцессу Кара-Кёз в объятия турка Аргальи, мне необходимо коснуться военных событий, которые произошли на пространстве между Италией и Хиндустаном, — событий, связанных с тремя великими личностями: узбекским воителем Древоточцем, владыкой Персии шахом Исмаилом из рода Сефевидов и султаном Османом.
— Черт бы побрал всех сказителей! — проворчал Акбар. — Чтоб детей твоих оспа пощипала!
15
У берегов Каспийского моря старухи — картофельные ворожеи…
У берегов Каспийского моря старухи — картофельные ворожеи стенали. Они громко голосили и горестно завывали. Вся Трансоксания оплакивала великого Шейбани-Древоточца, правителя Хорасана, господина Самарканда, Герата и Бухары, прямого потомка Чингисхана и сокрушителя Могола-выскочки Бабура…
«Нам неприятно, когда в нашем присутствии повторяют хвастливые речи какого-то проходимца, упоминая имя нашего деда», — угрожающе прервал рассказчике тихий голос императора.
Шейбани, этот варвар и настоящий злодей, потерпел поражение при Мерве от Исмаил-шаха. Тот велел изготовить из его черепа оправленный в золото и украшенный рубинами кубок для вина, а части тела Шейбани — в доказательство того, что узурпатор и вправду мертв, — приказал разослать в разные земли, прежде ему принадлежавшие. Именно так окончил свои дни в возрасте шестидесяти лет этот закаленный в сражениях, но дикий и внушавший страх воин: его унизил, его изрезал на куски зеленый юнец, которому едва исполнилось двадцат четыре.
«Вот это уже лучше, — с удовлетворением отозвался император, делая глоток вина из своего собственного кубка. — Ибо как можно называть доблестным человека, который убивал своих соплеменников и друзей, человека без веры, без чести, не ведавшего, что такое сострадание. Подобные действия могут привести к власти, но никогда не прославят в веках». — «Сам флорентиец Никколо Макиавелли не смог бы выразить это лучше», — пробормотал Веспуччи-Могор.
***Ворожба на картофеле зародилась в районе Астрахани, на берегах реки Итиль, впоследствии получившей название Волга. Ввела ее в практику легендарная колдунья Ольга, однако между ее последовательницами произошел раскол. Ворожеи, которые жили возле Каспия, в ту пору именуемого Хазарским морем, в районе Ардабила, родного гнезда Исмаил-шаха, примкнули к шиитам[43] и радовались победам двенадцатого правителя Персии, в то время как жалкая горстка тех, которые остались на восточном побережье, среди узбеков, поддерживала Шейбани. Впоследствии, когда армия Османа разбила Исмаила в пух и прах, эти суннитские ведьмы возомнили, будто их ворожба более эффективна, чем у их шиитских сестер по ремеслу. «Хорасанский картофель всемогущ! — как заклинание, твердили они. — Его сила безгранична!»
С помощью картофельной магии, утверждали суннитские ведьмы, можно найти себе мужа, отбить избранника у более привлекательной соперницы и даже решить исход сражения. Шах Исмаил стал жертвой крайне редко используемого великого противошиитского заклятия. Для этого требовалось неимоверное количество картофеля и осетровой икры, причем последнее представляло значительную трудность. Следовало также добиться полного единогласия среди суннитов — задача не менее трудная, чем добыча икры осетров. Когда пришло известие о поражении Исмаила, ведьмы-суннитки утерли глаза, перестали выть и пустились в пляс. (Пляшущая хорасанка — зрелище уникальное, и тот, кто видел это хоть раз, вряд ли когда-нибудь забудет.) Раскол же в среде картофельных ворожей, произошедший после применения великого икорного заклятия, существует и по сей день.
