Алексей Слаповский - Первое второе пришествие
По этому признаку человек, вот уже второй день публично называющий себя Христом, вполне подходит под логику поведения скрытого преступника.
Хайфин стал проверять и тут же напал на след. Во-первых, в областном управлении милиции обнаружилась копия заявления гражданки Кудерьяновой об изнасиловании (Маша в свое время забыла забрать это заявление из полынского горотдела, а горотдел, в свою очередь, забыл проинформировать областное управление о закрытии дела.) И хотя Петр Салабонов покрыл преступление, женившись на Марии Кудерьяновой (и подозрительно взяв ее фамилию), но заявление-то осталось – и неизвестно еще, чем пригрозил он ей! И Хайфин вызвал в Сарайск Машу, а заодно и мать Петра. Попутно он расследовал возможное участие Петра в убийстве главврача полынской больницы Кондомитинова. Убил, допустим, признанный невменяемым Петр Петрович Завалуев (близкий родственник подследственного!), но почему убийцу обнаружили в доме Салабонова-Кудерьянова?! Местная милиция этим вопросом халатно не заинтересовалась. Попутно Хайфин рассматривал возможность возбуждения уголовного дела по заявлению Фомина И.В. о нанесении ему ущерба здоровья доморощенным лекарем Ивановым (он же Салабонов, он же Кудерьянов). Фомин ведь тоже забыл забрать свое заявление, и оно пылилось, пока не раскопал его в архивах дотошный Хайфин. Таким образом, по совокупности получалось весьма приличное дело – и это Хайфину как нельзя кстати, он ведь занимается первым самостоятельным расследованием после окончания школы милиции.
Но ему было мало одних фактов.
У него и вторая теория имелась. Его всегда не устраивало, что преступника, пойманного на каком-то преступлении, за это преступление и судят. Ведь он, если не совсем маленький мальчик, наверняка имеет за собой груз преступлений более тяжких. То есть: поймали на воровстве – подозревай в ограблении, поймали на ограблении – подозревай в убийстве, поймали на убийстве – подозревай измену Родине, поймали на измене – подозревай в нем главаря международной мафии с сотней трупов на личном счету.
С такими выкладками, соображениями, документами и т.п. он, гордый, но строго-четкий, явился на доклад к начальнику майору Филатову.
Майор Филатов собирался на пенсию, и это дело могло стать для него последним. Поэтому он был настроен особенным образом: он заранее хотел отпустить Петра. Он надеялся, что ничего серьезного тут нет и быть не может.
К тому же он хотел снять давний грех с души: давно, лет пятнадцать назад, ему приходилось уже иметь дело с одним Христом. Судебно-медицинская экспертиза признала его вменяемым, поэтому, по законам того времени (Филатов уже не помнит – писаным или неписаным), виновному грозило уголовное преследование за антиобщественное, социально-опасное поведение, критику государственного строя, подразумевающую собой призывы к его свержению.
Тот Христос с того и начал на допросах, что попер на государственный строй, называл тогдашнего правителя Иродом, а милиционеров – наемниками. Оно, по сути, может, так и есть, но уж очень оскорбительно. И Филатов засадил его: крепко и надолго, а потом узнал, что этого долгого срока Христос не отсидел, был убит в первую же неделю товарищами по неволе.
И вот, просмотрев бумаги и выслушав Хайфина, он вызвал на допрос Петра.
– Тут написано, – сказал он, тыча в документы и показывая этим свое отношение к ним, – что ты несовершеннолетнюю девушку изнасиловал.
– Правда, – сказал Петр.
– Какая ж правда, если она тебе жена? Это я так каждого за изнасилование посажу!
– Она не была женой!
– Но стала же! Идем дальше. Обвиняют, что ты, возможно, главарь группировки.
– Правда.
– Это как?
– Прельстил людей, назвав себя Христом, повел за собой.
– Ага. То есть на самом деле ты не считаешь, что ты Христос?
– Считаю.
– Ну, твое дело, – согласился майор Филатов. – Дальше. Соучастником в убийстве тебя представляют. Главврача вашей больницы будто бы убить помогал.
– Всякий, кто не препятствует, помогает. Все мы соучастники всего.
– Не сепети! Лично – убивал?
– Нет.
– Помогал?
– Да.
– Чем?!
– Кровосмесительной связью с его сестрой.
– Ничего не понимаю! Ладно, – не любя двусмысленностей, порешил Филатов. – И тут, значит, туфта. Дальше. Заявление некоего Фомина, что ты ему здоровье испортил.
– Испортил.
– Это как?
– Спровоцировал у него язву. А потом вылечил, – не удержал Петр неуместной последовательности мыслей и слов.
– Чем? – заинтересовался майор.
– Руками.
– Умеешь?
– Умею, – признался Петр.
– А от простатита? – с надеждой спросил Филатов.
– Попробую.
Петр стал лечить и не вылечил. Он сделал это нарочно. Дело в том, что ему хотелось в тюрьму. Ему не нравилось, что его держат отдельно в следственном изоляторе. Нет, среди людей, среди «овец заблудших» его место, там он найдет и апостолов себе, и учеников, там ждут его – а не в обыденности жизни, где человек еще не осознал своей преступности против людей, Бога и самого себя, – поэтому и не радуется, когда его прощают.
Филатов огорчился, но тем не менее сказал:
– Вранье, оказывается. Значит, и остальное вранье. Шуруй-ка ты по месту жительства.
– Я преступник, – сказал Петр.
– Шуруй, шуруй!
В дверь постучали, Филатов разрешил.
Вошел с лицом надежды лейтенант Хайфин, ему не терпелось.
Петр догадался, что сделать: он схватил со стола графин и, обладая хорошей природной меткостью, развитой в десантных войсках, кинул его так, чтобы попасть не в голову Хайфина, а рядом, в стенку.
В камеру он вошел со светлой улыбкой.
– О! Какой Исусик явился! – воскликнул кто-то.
Узнали, подумал Петр.
– Статья? – требовательно спросили его.
Петр пожал плечами.
– Сто семнадцатая, – сказал некто предвкушающим голосом.
Наступила тишина.
Петр понял, что ждут его слов.
– Братья! – сказал он. – Я пришел, я пришел к вам, потому что больше, чем другим, нужен вам! Радуйтесь, братья, вы прощены Богом и мною!
– Тпппру! – остановил Петра коренастый мужчина, подымаясь с пола, где он лежал на чьих-то угодливых одеждах. И спросил присутствующих: – Псих?
– Косит! – уверенно ответили ему.
– Опускать будем?
– Будем!
– Сымай штаны, парень, – сказал коренастый. – Опускать тебя будем. Козлить. Лучше не брыкайся, хуже будет.
Петр не понимал.
И тут свора людей бросилась на него со всех сторон. Схватили, рвали одежду, чего-то хотели от него.
Петр не понимал.
И лишь когда его поставили в определенную позу – понял.
Терпи, приказал он себе. Это испытание. Терпи!
И уже почуял некое прикосновение, и тут не ум, не душа – другое что-то взбунтовалось и возмутилось, Петр встал и разбросал всех по углам легкими движениями, и если кто поувечился, то от тяжести собственных тел, упавших на твердое или острое.
– Стоять! – крикнул Петр им, собиравшимся опять броситься. А коренастому мужику, вынувшему что-то похожее на шило, но без рукоятки, приказал: – Отдай!
Мужик, словно его толкали, приблизился и отдал заточку. Петр изломал ее на мелкие куски.
– Эх, братья! – сказал им всем Петр и заплакал.
И они тоже заплакали все.
– Начальник! – заорал вдруг коренастый мужик, колотя в дверь. – Убери его отсюда, не могу я с ним! Тяжко, начальник! Убери!
Петра перевели в другую камеру, где обитатели, получившие тюремным телеграфом сведения о нем, сторонились его, никто не разговаривал с ним и не желал его слушать.
Вдруг явился служитель.
– Там к тебе, – сказал он Петру. – Свиданку разрешили. Мать и жена.
– Вот моя мать и жена, и братья! – указал Петр на сокамерников.
Послышалось короткое хихиканье.
– Твое дело, – сказал служитель.
В тот же день, вечером, Петра отвели к Филатову.
– Говори спасибо, – сказал он. – Еле упросил этого… – он не стал называть, – не подымать пыли. Значит, Христос?
– Христос.
– Чего ж чуда не сотворишь? Хоть маленькое какое-нибудь.
Петр посмотрел на графин – другой, но такой же.
– Э, не надо! Это чудо мы уже видели!
Майор хотел убрать графин, но тот не дался, отъехал от него по полированной поверхности стола. Майор потянулся за ним – графин скользнул в другую сторону.
– Ладно! – сказал раскрасневшийся и вспотевший майор Филатов, думая о том, что вот выйдет на пенсию – и обязательно займется физкультурой для здоровья и от простатита, очень уж стали сказываться годы сидячего административного труда. – Ладно, иди. Свободен!
– Я тут нужен, – сказал Петр.
– Проваливай!
Возвращаясь домой теплым вечером, майор Филатов радовался природе и что сделал доброе дело.
Мир огромен и загадочен, впервые подумалось ему. Вдруг этот дуболом и впрямь Христос? Тогда мне, глядишь, и зачтется на том свете. Каков он только, тот свет?
Он стал представлять, но вместо воображения в голову лезли по привычке одни слова и вопросы. Такой, например: если сказано «не убий», то прощается ли милиционерам, которым приходится убивать по долгу службы? И будет ли в раю милиция? С одной стороны: общая дружба. Но до какой поры? Бесы-то, прочел он недавно с изумлением, из ангелов получились! Вот и думай тут!
