Габриэль Руа - Счастье по случаю
Вдруг они услышали, что кто-то отворил входную дверь; по их ногам прошла струя холодного воздуха. Роза-Анна удивленно подняла голову.
— Кто это ушел? Флорентина! Куда она так поздно собралась?
На минуту ее лицо омрачилось, но тут же, вновь поглощенная своими планами, она дрожащей рукой протянула список Азарьюсу, стараясь не смотреть на него. И, уже предвидя будущее, прикидывая, какими страданиями будет оплачена позже эта радость, всеми фибрами своего существа чувствуя, что всякая радость усугубляет последующее страдание, она сказала:
— Ступай скорее, пока я не передумала. Очень похоже, муженек, что мы слишком торопимся съесть свой белый хлеб, но, боже милостивый, ведь не каждый день достается нам белый хлеб, так, может, лучше уж попробовать его, пока он есть!
И в тесной квартире, где погрузившимся в сон детям предстояло спокойно проспать до утра в большой кровати их матери, потому что голос труда будет всю ночь аккомпанировать работе Розы-Анны, он снова зазвучал, этот голос, бодрый, неутомимый, — он звучал в глубокой тишине обещанием будущего расцвета, сливаясь с ровным дыханием спящих.
А Роза-Анна, понурив плечи, ссутулившись, мигая усталыми веками, шила для завтрашнего праздника, не позволяя себе даже напевать, чтобы не спугнуть свою радость.
XIV
Окна Монреальского металлургического завода на улице Сен-Жак пламенели ярким светом. В мягком воздухе ясной ночи над уснувшим кварталом далеко разносились удары молота, скрип трайлеров, тысячи сталкивающихся друг с другом пронзительных и глухих звуков.
Флорентина на почтительном расстоянии обогнула литейную, окна которой осветили ее ярким светом, когда она проходила мимо. Она не решилась подойти к дверям кузнечного цеха, потому что возле них стоял в будочке вооруженный охранник. Остановившись на противоположной стороне улицы, она устремила взгляд на окна первого этажа. Сквозь почерневшие от сажи рдеющие стекла ей были видны только какие-то неясные тени, но время от времени, когда из разверстой пасти печи вынимали раскаленную докрасна стальную болванку, там внезапно вспыхивал ослепительный свет, на фоне которого сновали отчетливые силуэты. Она сделала несколько шагов в одну сторону, потом в другую, стараясь держаться около стены и боясь, что ее пристальный взгляд привлечет внимание охранника. Через некоторое время она увидела, что из дверей вышел какой-то рабочий в низко надвинутой на лоб кепке и с сумкой для завтрака под мышкой. Она подошла к нему и спросила еле слышно, словно эта картина полночного труда глубоко потрясла ее:
— Скажите, здесь работает господин Левек?
И смутилась еще сильнее оттого, что назвала Жана так официально.
Рабочий внимательно посмотрел на нее из-под козырька кепки, надвинутой до самых бровей.
— Левек? Механик Левек? Да, мадам… мадемуазель… он должен быть сейчас в кузнечном цехе.
И после короткого молчания добавил:
— Хотите, я пойду скажу ему? Если это спешно…
Флорентина отрицательно покачала головой.
— Не надо, я подожду…
Потом, вся покраснев, она отважилась спросить:
— А он еще надолго задержится?
Рабочий пожал плечами.
— Не знаю… последнее время работы все больше…
И, коснувшись козырька кепки, он пошел дальше.
Вскоре из дверей начали группами выходить и другие рабочие, подручные формовщиков и шлифовщики, видимо, недавно поступившие на этот завод, — Флорентина услышала, как они возмущались условиями работы.
Голоса их вскоре затихли вдалеке, в конце улицы Сен-Жак. В дверях кузнечного цеха показался еще один человек. По тонкой талии и широким плечам Флорентина сразу узнала Жана. Сердце ее учащенно забилось, виски стали влажными; она подождала, пока он не пересек улицу, потом вышла из темноты и встала прямо перед ним.
Не зная, что сказать, она замерла на месте, наивно улыбаясь и взволнованно дыша.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
Он бросил на нее короткий недовольный взгляд, и морщинка, пересекавшая его лоб между бровями, стала глубже.
Она засеменила рядом с ним.
— Мы так давно не виделись, — начала она. — Ну, я проходила здесь сегодня вечером…
Он холодно промолчал. И она тоже прервала свои объяснения, прекрасно понимая, что он не придает им никакого значения, и нервно прижала к груди толстую овальную сумочку из поддельной кожи. Жадным вопросительным взглядом она посмотрела сбоку на молодого человека. Подбородок его был тверд, как обычно, но иногда вздрагивал от усталости.
Минуту спустя Жан провел рукой по лбу и немного замедлил шаг. Потом он заговорил с рассеянным видом:
— Да, правда, я тебя давненько не видел. Работы сейчас очень много. На этой неделе я за двое суток проработал тридцать семь часов… Иной раз не понимаешь — человек ты еще или уже стал машиной.
Он дернул плечами и продолжал, глядя в пространство:
— Мне подбросили еще четверых учеников. Ребят, которые ровным счетом ничего не умеют. Приходится самому все им показывать. А они, видите ли, еще позволяют себе ворчать. Они еще недовольны. «Что вы лезете а бутылку? — спросил я их сегодня. — Там, где вы прежде работали, вам платили пятнадцать, ну, двадцать центов в час. А здесь вы получаете тридцать центов в час и сорок за сверхурочные».
Жан умолк, тяжело дыша, настолько разбитый усталостью, что ему даже трудно было говорить. Потом, подавив зевок, он снова начал:
— До чего же нелепо устроена жизнь! Или у тебя нет денег, но зато уйма времени, чтобы их тратить. Или же ты зарабатываешь достаточно, но у тебя нет свободной минутки, чтобы истратить хотя бы цент.
— Трудно тебе сейчас приходится, Жан? — спросила Флорентина, чтобы привлечь его внимание, — она понимала, что он обращается вовсе не к ней, а разговаривает сам с собой.
Жан бросил на нее беглый взгляд и продолжал свой монотонный диалог:
— Я уже стал начальником участка…
И тут же спросил, не думая о ней и не ожидая ответа:
— А ты разве знала об этом?..
На что ему сейчас безрассудная влюбленность этой девушки, вздумавшей сегодня вечером надоедать ему? Да, совсем недавно, когда он был еще так мало уверен в себе, она могла бы ему немножко нравиться. Черт побери, до чего же он устал! Даже не способен привести в порядок свои мысли. А между тем они лихорадочно бурлили в его голове, не давая ему ни минуты покоя. О чем он думал?.. Ах да, он — начальник участка! Что ж, хорошее начало!.. Уж если ему пришлось пожертвовать своими вечерними занятиями, то это, по крайней мере, окупилось продвижением по службе.
— В наше время, — продолжал он, повысив голос, — о человеке судят по его знаниям и деловым качествам, а не по клочку бумаги. Я ничего не боюсь. Нужна была война, чтобы люди научились понимать тебе цену.
Вконец обескураженная Флорентина бросила на него быстрый беспокойный взгляд. Они как раз проходили под фонарем, и она заметила, что глаза у него воспаленные, как у давно не спавшего человека.
— Да ты совсем вымотался, Жан? — сказала она.
Она хотела взять его под руку, быть с ним нежной.
Но рука ее повисла в воздухе: Жан резким движением отстранился от нее.
— Почему ты пришла сюда? Я полагал, что ты теперь очень подружилась с Эманюэлем. Разве тебя не соблазняет пресловутое военное замужество? Десять дней супружеской жизни? Красивый солдатик? А потом небольшая пенсия?
Он язвительно засмеялся и через минуту, не глядя на нее, избегая ее взгляда, добавил:
— Но в глубине души ты, конечно, предпочла бы парня вроде меня, у которого есть голова на плечах.
Она ничего не ответила. Опустив глаза, он увидел на тротуаре ее тень, бегущую за его тенью. И какой-то остаток жалости к ней, смешанной, быть может, со смутной ревностью, заставил его перейти в новую атаку.
— А ведь ты заигрывала с Эманюэлем тогда, несколько недель назад, в кафе.
— Я против него ничего не имею, — проговорила Флорентина сдавленным голосом. — Но он мне безразличен…
Стараясь не отставать от него, она споткнулась; ее подбородок подергивался.
— Но почему ты все-таки пришла? — настойчиво повторил Жан.
На ее губах появилась и тотчас исчезла приниженная улыбка, которой он не заметил, потому что упорно глядел вдаль, — улыбка, оставившая след только в нелепом ответе девушки:
— Я слышала, что ты поздно работаешь по вечерам. Вот я и решила подождать тебя здесь… Уже три недели, как мы с тобой не виделись… и на вечеринку у Летурно ты почему-то не пришел, хотя и говорил…
Она сделала неловкий жест, облизнула губы и, наконец, выпалила:
— Иногда я думаю — ты, может быть, рассердился на меня?
Он пожал плечами. И тогда она дошла до такого самоуничижения, на какое никогда не считала себя способной:
— Может быть, я сделала что-нибудь не так, обидела тебя, сама того не зная…
