Максим Кантор - МЕДЛЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ ДЕМОКРАТИИ
Путин — именно тот президент, какого и заслуживает банановая (нефтяная, курортная, колониальная) демократия. Талантом, привычками, осанкой, мундиром — соответствует стандартам. Офицер, любящий отчизну и умеющий считать деньги, — здравый, ответственный, твердый. Вертикаль власти, управляемая демократия, институт преемников вместо выборов — а что, Франко как-то иначе себя вел? Что-то продал, что-то спрятал, от коммунистов уберегся, с Западом дружил — мечта! Иные боятся военных — но совершенно зря.
Как будет
Небольшого роста военный — это неплохо с точки зрения исторических перспектив. Нас должны привлекать военные, которые несут стабильный порядок и покой инвестициям — такие, как Франко, Пиночет, Попандопулос. Были и в России схожие персонажи — Корнилов и Колчак, но, в силу обстоятельств, им не довелось властвовать. Собственно, они и не очень хотели власти, равно как не очень хотел власти Керенский, как не хотят власти сегодняшние деятели демократических партий. Что, кому-то хочется заниматься проблемами Дальнего Востока, электричества в Сибири, мурманским портом? В России — и этому учит вся русская история — власть берет только тот, кто ее по-настоящему хочет. Кажется, теперь появился шанс у Корнилова. И это не обязательно плохо.
Это только значит, что Россия вошла в свой обычный период прогрессивного застоя — длинный, скучный, серый тридцати-сорока летний цикл, который нетерпеливые вольнолюбцы будут проклинать, а трезвые дельцы нахваливать. С умеренной жестокостью, с неброским просветительством, с поощрением преданных и наказанием дерзких, с тихим, беззлобным и неумолимым крепостничеством — ничего иного на нашем заводе не придумали и никогда не хотели придумать. Таким было царствование Николая, Екатерины, Брежнева. Таким будет и нынешнее царство прогрессивного КГБ. Это будет самоуверенный крепостной капитализм — объединяющий мораль крепостника, хладнокровие опричника и расчет собственника. В этом демократически-крепостном государстве президент единым росчерком пера отдаст сто сорок тысяч русских душ в обмен на туркменскую нефть и стабильные доходы корпораций. Отменить двойное гражданство между средневековой Туркменией и крепостной Россией — чем не мудрое решение! — и те мужички, которые при переделе имущества кап. субъектов оказались в Туркмении, враз отошли в рабство туркменскому баю. И что с того? А либеральная императрица Екатерина, вечный пример реформаторам, подруга Дидро и т. п. — она что ж, разве полки русских солдат не продавала на убой в обмен на побрякушки? Это ведь она, матушка, отписала в одном из указов о нашей достославной крепостной Родине — «есть европейская держава!». Вот и сегодня идеологи нового времени, прогрессивные прикормленные хомяки, бросились повторять этот девиз крепостников. Есть европейская держава, господа! Есть, крепко держим! Как не быть: мужичков еще много — есть что менять на бабки! Есть европейская держава — и надолго.
Необязательно носить серые пиджаки, посещать балет «Лебединое озеро». Так когда-то развлекалась брежневская номенклатура; теперь будут, сообразно времени, новые партийные забавы: так называемый второй авангард участвует в избирательных кампаниях, нефтяные бароны зажигают в галереях на Рублевском шоссе, «черные квадратики» в интерьерах политологов, прогрессивные шмотки от ведущих кутюрье на прогрессивных офицерах. Хвала снабженцам, нам завезли такое количество безликой прогрессивной продукции, что ее приспособить можно к чему угодно. На тридцать лет — хватит. Так и будем рассказывать друг другу про Энди Ворхола, бессмысленного американского художника, обновлять гардероб и лизать державную задницу. Надо привыкать, впереди много времени.
За этот период, бог даст, сформируется новая фронда, появится новая интеллигенция на пустующем месте — на том самом месте, откуда прежняя интеллигенция перекочевала в пиар-агенты, галеристы и спичрайтеры. Наконец найдутся слова для определения сегодняшнего холуйства, сформируется новое диссидентство. Если постараться, так станут снова писать романы и картины, рассказывать анекдоты о вожде, научатся заново читать книжки. И государство присмотрится к новым реформаторам. Лет через тридцать Государство Российское задумается: придет пора посылать новых снабженцев за новыми прогрессивными бирюльками. К тому времени парк современных технологий придет в негодность, надо будет учиться новому вранью, копировать манеры новых западных горлопанов, подражать новым авангардистам уже третьей волны, надо будет сызнова заискивать перед западными богачами в ожидании, пока сформируется отечественная номенклатура и расставит всех на положенные места. К тому времени современные вожди уже будут шамкать и ходить под себя, придет пора для новой мафии забирать портфели и оформлять новую вертикаль власти.
Так все и будет — и это значит, что через тридцать-сорок лет у России будет очередной шанс сказать окончательное свободное слою. И тогда новый свободолюбец крикнет: не могу молчать! Хочу правды как в Голливуде! Хочу рисовать полоски и публично какать в горшочек! И ему скажут: опомнись, дерзкий! Ведь перед тобой — гранитная стена! А он закричит в безоглядном азарте своем: демократии рот не заткнуть! Будет и на нашей улице праздник! Даешь свободу самовыражения!
И ему дадут себя выразить. До той поры, пока не придет новый полковник и не объяснит бунтарю, что он, полковник, не собирается бунтаря наказывать, он хочет бунтарю добра и покоя, он положит бунтарю твердую зарплату.
Но это еще когда будет.
ПИСЬМА С ПУСТЫРЯ
Письмо первое
Любимая,
мне некому писать, кроме тебя — я растерял почти всех знакомых. Есть еще один человек, чье мнение дорого, но он далеко, и я не уверен, что сегодня мы поймем друг друга. Впрочем, даже выбирая из многих адресов, я написал бы только тебе.
Это любовное письмо, но оно покажется рассудочным. Действительно, я считаю любовь явлением рациональным. Взять хотя бы знаменитые любовные письма гусарского полковника из города мертвых; сначала кажется, что они дидактичны и совсем не лиричны, даже задаешься вопросом, с чего бы вдруг они адресованы женщине. Но иначе не может быть устроено любовное послание. Любви свойственно требовать всего сразу, приходится говорить обо всем. Он пишет женщине об истории, о религии, о родине; совокупность представлений обо всем этом и есть наиболее полное объяснение в любви. Вероятно, та же причина заставила флорентийца двигаться не прямо, но кругами — и самыми широкими кругами, порой уводящими от цели, но с лучшим обзором.
Есть еще причина географическая. Я часто жил на Западе и забывал пустыри своей родины, ее ватное небо, похожее на больничный халат. Всякий раз, глядя издалека, мне казалось, я вижу мираж, но едва я возвращался, миражом делался Запад. И совместить два эти пространства мне не удавалось никогда. Я понимал, что мое тело, мое сознание, то, что называется мною, должно стать таким местом, где два пространства соединятся. Ни одно из них не будет мнимым, но каждое дополнит другое, так, как это некогда было задумано. Оказалось, что моя субъективная цельность зависит от географии — от карты. Чем туманнее виделся Запад, чем расплывчатее представлялась Россия, тем менее реальным делался я сам. Только карта, последнее доказательство бытия русского человека, карта России — огромное, некрасивое пятно — и подтверждала, что все происходит на самом деле, что жизнь так нелепо устроена нарочно. Видение Софии — Прекрасной девы, любовные письма из города мертвых и прочие фантастические произведения моих соотечественников — порождение фантомного существования: из двух миражей соткался третий — и назвался русской идеей, русским космизмом и русской любовью. Я всю жизнь жил миражами — больше не хочу. У этого письма нет иной цели, как приблизиться к географической карте — по степени определенности. У этого письма нет другой цели, кроме как любовной, но любовное объяснение есть нахождение имени для себя самого. Для того чтобы представиться, требуется обозначить свое место, а чтобы дать название месту, нужно его увидеть. Я хочу ясности.
При взгляде на карту мира заметен принцип подвижного равновесия, которое сохраняется между странами и народами вне зависимости от переноса границ. Существует гармония замысла — кому бы таковой ни принадлежал: мировому духу или геологическим процессам. По рисунку карты видно, как время и история сделали так, что вокруг сильного культурного поля, словно вокруг камня, брошенного в воду, расходятся концентрические круги — слабее, слабее и рассыпаясь в рябь. Вокруг народов Европы, определенных в своей исторической роли, примерно равновеликих по численности и размерам занимаемой площади, располагается пояс из территорий, оккупированных народами, чье население малочисленнее, а роль в истории скромнее. Затем следует и еще один пояс, огораживающий европейское пространство: границы здесь еще теснее, а народа еще меньше. Мало чем отличились эти народы в истории — вклад их в то, что мы называем европейской идеей (средиземноморской или атлантической — смотря какой аспект Европы рассматривать), невелик, но, словно питаясь энергией от внутренних кругов, эти народы полномочно представляют Европу. И неважно для данного рассуждения, какую Европу они представляют — империю Карла Великого или Цезаря, или Фридриха. Заданная конструкция никак не мешает политическим изменениям, новым образованиям и перемене границ — будь то Австро-Венгрия, или Чехословакия, или Югославия, или — в прошлом — Бургундия, или — в будущем — объединенная Европа. Что с той политической картой, что с этой — основной принцип неизменен. Это закон сохранения культурного ядра (он столь же очевиден на картах Дальнего Востока и Азии), огражденного внутренним и внешним поясами. Эта структура позволяет при любых переменах сохранять центростремительные силы культурного организма, одновременно распределяет культурные валентности, по мере удаления от центра, держа их в динамическом равновесии. То, что такая структура присутствует, видно на любой карте. Этот рисунок похож на план римского лагеря или замка Средневековья, — и как бы далеко ни совершались вылазки — общий план остается неизменным.
