Су Тун - Последний император
Гадатель помог мне пересыпать серебро из коробки в мой пустой кошель. Когда я, перекинув кошель через плечо, поспешил прочь, меня ошеломило то, что он сказал вслед:
— Я знаю, кто вы. Вы — свергнутый правитель Се.
Я даже вздрогнул. От этой таинственной способности гадателя все видеть меня охватил страх. Не зря говорят в народе, что в Цайши с древних времен немало людей с поразительными способностями. Теперь я волей-неволей убедился, что Цайши на самом деле место уникальное. Родом из Цайши была не только госпожа Мэн, могущественная когда-то вдовствующая императрица. Отсюда произошли многие выдающиеся чиновники и прекрасные наложницы, здесь жил и этот гадатель с замечательным даром предвидения. Я понял, что ничего доброго меня здесь не ждет и что нужно как можно быстрее покинуть этот город, где меня поджидала опасность.
В тот день на улицах Цайши царила какая-то необычно тревожная атмосфера, и жители пребывали в страшном возбуждении. По улицам проносились повозки и всадники, а высыпавшая из ворот городского ямыня[52] шеренга солдат в парчовых одеждах быстрым шагом направилась прямиком к перекрестку дорог в северо-восточном конце города. Поначалу я инстинктивно укрылся у края дороги, опасаясь, что этих солдат послали за мной, что это гадатель навлек на меня смертельную опасность. Но солдаты прошли мимо, и до меня донеслись радостные крики: «Все к усадьбе царского дядюшки. Его и всю его семью собираются казнить».
Тут я почувствовал облегчение и в то же время некоторый стыд. «Ну, чего бояться государю, который скитается по чужим краям и жизнь которого зависит от того, удастся ли ему продать нефритовую подвеску?» — подумал я и, надев плетеную бамбуковую шляпу, вышел на полуденный зной. Тут меня вдруг осенило, что царский дядюшка, член императорской фамилии Мэн, которого собираются казнить вместе со всей семьей, — вообще-то мой родственник. Я знал, что благодаря протекции моей матушки семья Мэн когда-то славилась высоким положением в Цайши и что в усадьбе этой семьи спрятано немало сокровищ из дворца Се, тайно переправленных сюда госпожой Мэн на трех больших лодках. Когда я впервые ступил в пределы уезда, мне было стыдно нанести визит царскому дядюшке, но теперь какое-то странное и потаенное чувство заставило меня последовать за одетыми в парчовую форму солдатами. Хотелось посмотреть, что Дуаньвэнь и Западный гун Чжаоян намеревались сделать с чиновниками, служившими прежнему властителю.
Место перед воротами усадьбы Мэн напоминало неприступную крепость, и солдаты блокировали выход в оба переулка. Поэтому мне пришлось встать у входа в чайную на одном из перекрестков, где я, смешавшись с группой наслаждавшихся полуденным чаем мужчин, стал смотреть в сторону усадьбы Мэн. Издалека, из-за высоких стен великолепной резиденции доносились горестные и пронзительные женские вопли. Людей одного за другим выводили из ярко-красных ворот мимо зеленых каменных львов.
Каждый был уже с кангой[53] на шее. Столпившиеся у двери в чайную посетители радостно хлопали в ладоши, непрерывно выкрикивая при этом: «Так им и надо! Теперь в Цайши наступит мирная жизнь». Меня поразило то, как эти люди радуются горю и страданию других.
— Почему вы так ненавидите царского дядюшку? — спросил я одного из них. Его в равной степени поразило мое неведение.
— Странный вопрос, уважаемый. Царский дядюшка притеснял народ, пользуясь силой своего покровителя, как говорится, «пес бросается, коли хозяин в силе», и обращался с людьми со зверской жестокостью. Каждую зиму он требовал мозги младенцев, чтобы укрепить свое здоровье, и в Цайши все об этом знают. Так разве найдется хоть один человек, который не испытывал бы к нему ненависти?
Помолчав, я спросил:
— Ну, казнят царского дядюшку, разве установится после этого мир в Цайши?
— Кто знает, — ответил тот. — Прогонишь свирепого тигра, может появиться злой волк. Но людей простых многое не очень-то заботит, так уж устроен мир. Богачи надеются, что бедняки попередохнут в нищете, а беднякам куда деваться, им лишь и остается желать злой смерти богачам.
Что было сказать на это? Не желая, чтобы посетители чайной почувствовали мое смущение, я отвернулся и стал смотреть на скорбные фигуры членов семьи Мэн, которых вели к месту казни. Своего дядюшку, Мэн Дэгуя, я видел второй раз в жизни; впервые мы встретились на торжественной церемонии моей свадьбы с урожденной Пэн, и тогда мы лишь обменялись любезностями. У меня не осталось о нем почти никакого впечатления, и я думать не гадал, что следующий раз увижу его при таких обстоятельствах. Меня невольно охватила печаль, и я потихоньку отошел к окну чайной, чтобы увидеть Мэн Дэгуя, когда он будет проходить мимо. Глаза его сверкали злостью и отчаянием, лицо покрылось мрачной бледностью. Однако тучность его тела напоминала людям о мозгах младенцев.
Кто-то из толпы плюнул в Мэн Дэгуя, и через несколько мгновений все лицо у него оказалось заплеванным. Я видел, как он напрасно пытался повернуть голову — этого не позволяла канга — чтобы заметить, кто плюет в него, и услышал, как он, в конце концов, не выдержав, издал яростный крик:
— Зря бросаете камни в того, кто упал в колодец! Я не умру! Никому, кто плевал в меня, это не сойдет с рук. Погодите, я еще вернусь. И тогда начисто высосу все ваши мозги!
Постепенно волнение на перекрестке стихло, и посетители чайной потянулись назад к своим столикам, где официанты наливали им в чайники свежий кипяток. Я остался у окна, раздумывая над пронесшейся передо мной кошмарной картиной. Как ужасны, как ужасны эти превратности судьбы. Отчасти это чувство было направлено на членов семьи Мэн, которых вели сейчас к месту казни, а в остальном, безусловно, отражало то, что творилось у меня в душе. Жаркий воздух придорожной чайной смешался с потом, которым разило от посетителей, у моих ног тихонько проскользнула кошка с дохлой крысой в зубах. В чайной стоял страшный гам, раздавались жестокие суждения, к тому же среди зноя летнего полдня разносился тяжелый запах крови, поэтому мне хотелось одного: побыстрее убраться из этой чайной и забыть ее посетителей со всеми их печалями. Однако ноги вдруг перестали слушаться, все тело обмякло и бессильно поплыло в вонючем воздухе чайной. Испугавшись, что это приступ малярии, я присел за ближайший низкий столик и стал молить священных духов покойных государей защитить меня и не дать свалиться в болезни, когда нужно спасаться бегством.
К моему столику метнулся похожий на карлика коротышка-половой с жирным чайником в руках. Я замотал головой. В такую жару мне, в отличие от местных жителей, не выпить и глотка этого крепкого маслянистого чая. Взглянув на меня, коротышка-половой положил руку мне на лоб.
— У вас жар, уважаемый, — объявил он. — Но, к счастью, горячий чай, который подают в чайной семьи Мэй, — прекрасная помощь при потрясениях, простуде и лихорадке. Три чайника чая семьи Мэй, и болезни как не бывало — гарантирую. — Вступать в разговоры с этим бойким официантом не хотелось, я кивнул, понимая, что мне нужно немного отдохнуть, и полез в свой кошель, чтобы расплатиться. Я не знал, как нужно вести себя с обычными людьми, но понимал, что раз я снова отправился в путь, они будут виться вокруг меня, как мухи, и раздумывал, удастся ли мне приноровиться к ним. Своего верного слугу Яньлана я оставил в кузнечной мастерской, а самому ответить на этот вопрос было достаточно непросто.
В какой-то полудреме я сидел, склонившись над квадратным деревянным столиком белого цвета. Сидевшие за другими столиками и прихлебывавшие большими глотками чай в этот палящий полдень были мне противны. Так хотелось, чтобы они прекратили рассказывать неприличные истории, перестали громко хохотать, злобно глумиться над членами семьи Мэн и распространять вокруг вонь своего пота и немытых ног. Но я прекрасно понимал, что это не прежние времена в великом дворце Се и что я должен все это терпеть. Через некоторое время до меня донесся разговор каких-то приезжих, обсуждавших тревожную политическую ситуацию в столице. Они упоминали имена Дуаньвэня и Чжаояна и рассуждали о том, что последнее время во дворце идет кровавая междоусобица. Я был поражен, узнав, что Западный гун Чжаоян казнен.
— Старикам против молодых не устоять, — сказал один из приезжих. — Дуаньвэнь снес Чжаояну голову перед Залом Изобилия Духа одним ударом меча и в тот же день объявил о своем восшествии на трон.
— Дуаньвэнь столько лет преодолевал трудности, готовясь к отмщению. И все ради царского венца Черной Пантеры, — откликнулся другой посетитель. — Теперь он сжег за собой мосты, потому что не сумел разделить этот венец с Чжаояном. Я не сомневался, что он так и сделает. А Чжаоян, по-моему, — старый олух. Всю жизнь слыть таким героем и одним махом все потерять. Мало того, что остался без головы, так ему еще и очернили репутацию, сделав козлом отпущения.
