Ромен Гари - Пожиратели звезд
– Я прекрасно все это знаю и понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы Хосе обвинили в проамериканских настроениях. Все это мне известно. Я видела листовку кастристов, где они утверждают, будто я – шпион ЦРУ и мою работу оплачивают империалисты из «American Fruit Company». И веду себя очень осторожно.
– Речь не только об этом, – сказал бармен. – Хозяин, знаете ли, немножко суеверен. Понятное дело. В такой момент нужна удача. Поэтому вам бы сейчас чуть-чуть притихнуть. Вас все время видят в церкви, вы за него молитесь, а это не слишком-то прогрессивно выглядит, descamisados не очень-то это по душе – религия. И потом, белое может принести несчастье.
– Белое? Я совсем не понимаю, о чем вы.
– У нас белое – цвет, не приносящий удачи. Все знают, что вы его любите, но не стоит вот так, принародно, это лишний раз показывать… Знаете, патрон как-то на днях сказал мне, что, даже если бы он убил вас, вы бы прямиком отправились на небеса и там принялись бы молиться за него. Он, конечно, был пьян в стельку. Но сейчас ему нужна удача. Вы понимаете, что я имею в виду.
Она вовсе ничего не понимала. Она хорошо знала страну, и эти суеверия, сопровождаемые абсурдными обрядами даже в городских рабочих кварталах, были ей знакомы, но ведь скоро они положат этому конец. Прогнивший режим, не способный уже даже защитить себя, доживал последние дни, и она пребывала в напряжении, испытывая восторг при мысля о том, что вот-вот ей доведется принять участие в событиях исторического значения. Во всяком случае, она ощущала подъем и даже не притрагивалась больше к наркотикам. Это стало делом чести, речь шла о самоуважении – ни о каких уступках речи быть не могло, – а потом еще были дети, они смотрели на нее с такой надеждой. Иногда ей казалось, что весь народ этой страны смотрит на нее их глазами – на нее, на Соединенные Штаты, представителем которых она является: он нуждается в ней, и она оправдает его надежды. Каждое утро она старательно вела уроки; теперь, когда благодаря детям она хорошо знала испанский, они могли по-настоящему общаться. Она обожала их. Обожала детей. Они оказывали на нее благотворное влияние – можно сказать, даже спасли ее. Помогли вновь обрести себя, напомнили о том, кто она такая.
Пила она по-прежнему многовато, но нельзя же успеть все сразу. Ее физическое состояние значительно улучшилось, она стала лучше спать – не снились больше эти дурацкие кошмары, в которых открученные цыплячьи головы окружали ее и над ней издевались. Жена вицеконсула США снова стала ее приглашать, а потом – и жена консула, и в конце концов ее опять стали принимать в посольстве. Она отдавала себе отчет в том, что они чуть не бросили ее. Теперь ее авторитет опять возрос. Наконец-то в посольстве начинали понимать, что Хосе предстоит стать спасителем нации. Но они глубоко заблуждались в том случае, если рассчитывали с ее помощью заставить его служить американским интересам. Он их всех быстренько за пояс заткнет. Это вам не Батиста и не Хименес. На сей раз дело обернется совсем иначе, временам американских марионеток в этой стране пришел конец.
Действующий режим доживал последние часы, и как только стало известно, что «летучие бригады» со всех концов страны направляются к столице, а регулярные войска отказываются принимать участие в военных действиях, правительство подало в отставку. Хосе поддерживал генерала Карриедо – честного, ничем не запятнавшего себя человека, много времени назад высланного из страны, проникнутого верой в людей и демократические принципы. У него было прекрасное лицо настоящего идальго, и он немножко напоминал Мачадо, этого великого американского идеалиста, проложившего дорогу режиму Порфирио Диаса. Он был провозглашен президентом, и Хосе смог на все высокие посты назначить своих друзей. Это был подлинный взрыв народного ликования; больше трех недель длилась настоящая фиеста, и «американочка Альмайо» – ее теперь называли именно так, – смешавшись с толпой, запрудившей улицы, целую ночь танцевала под фейерверками в россыпях конфетти, среди разрывавшихся с треском петард. Она была до глубины души растрогана счастьем и признательностью этих простых людей, так терпеливо и с такой надеждой дожидавшихся этого момента. Дня освобождения, открывшего всем дорогу в лучшую жизнь. Но предстояло еще проделать огромную работу, и начать следовало с хорошей чистки. Комиссия по наркотикам Организации Объединенных Наций на протяжении десяти лет обвиняла здешнее правительство в том, что оно наживается на торговле наркотиками. Детская проституция была обыденным явлением, венерические заболевания приобрели невиданный размах. Сточная вода попадала в питьевую, заражая ее, что стало даже предметом шуток; был, например, в ходу такой анекдот: уличный мальчишка окликает американского туриста: «Мистер, мистер, хочешь переспать с моей сестренкой?» Турист смотрит на него с ужасом: «Я? С твоей сестренкой? Да здесь даже стакан воды выпить страшно!» Конечно, все это невозможно было изменить сразу – тут работы на целую жизнь: нужно сформировать кадры специалистов, найти новые источники финансирования и экономические ресурсы. Причем действовать следовало с определенной долей осторожности, не разрушая существующего уклада, – нельзя же все поставить с ног на голову, как это сделал на Кубе Кастро. Она между тем продолжала по утрам вести уроки – в детях она просто нуждалась. В их присутствии она полностью обретала себя, свои былые мечты и надежды; дети придавали ей храбрости. По-прежнему вести занятия было не так уж легко – теперь она работала над куда более значительными проектами, но все равно каждое утро она неизменно появлялась в классе. То были незабываемые часы. Каждый раз, когда шофер привозил ее туда, возле школы стояла толпа родителей, они с почтением ждали – просто так, чтобы посмотреть на нее: эти славные люди знали, что она – невеста самого могущественного человека в стране; иногда они обращались к ней с жалобами или просьбами об оказании материальной помощи. Время от времени туда приезжали радиожурналисты, ведущие программы новостей, и пару раз ей довелось иметь дело с репортерами американского телевидения. Ей наконец-то удалось коечего добиться. Так, например, исключительно благодаря ее влиянию правительство приняло решение о реконструкции телефонной сети.
Местный телефон всегда приводил ее в отчаяние. Всякий раз, когда снимаешь трубку, возникает такое ощущение, будто тебе приходится продираться сквозь какие-то джунгли, наполненные самыми экзотическими звуками. А телефон – вещь немаловажная, это символ прогресса и современного образа жизни. На самых отдаленных равнинах индейцы сразу же ощутят, что о них наконец-то стали проявлять хоть какую-то заботу.
Когда она завела об этом речь, минуло лишь несколько недель с того момента, как новое правительство пришло к власти. Пытаясь встретиться с Хосе, она наткнулась на некоторые препятствия – вполне естественно, ведь он становился крайне занятым человеком. Тем не менее иногда он виделся с ней, и всякий раз ее поражало его отношение к ней, становившееся все более странным; вид у него был не просто недоверчивый, но к тому же еще и… О, конечно, это смешно, но выглядел он по-прежнему несколько испуганным.
Сначала он и слышать ничего не хотел. Никак не мог взять в толк, с чего бы вдруг его стране понадобилась современная телефонная сеть – кто и кому тут звонить-то будет?
Но она стояла на своем: нужно, нужно, она это заявляет ка-те-го-ри-чес-ки. Это произведет очень хорошее впечатление на Соединенные Штаты. Телефон – первый признак, по которому американские деловые люди будут судить о том, достигло ли новое правительство каких-либо успехов на поприще прогресса. Символ стремления к порядку и хорошей организации дела.
Как только из Нью-Йорка можно будет звонить напрямую в любой район страны, вопрос о привлечении иностранного капитала будет уже частично решен. Похоже, последний довод произвел на него впечатление, и он согласно закивал головой:
– О’кей, о’кей. Я подумаю. Успокойся.
Та нелюбезность, с которой он на это согласился, немного задела ее: такое впечатление, будто он что угодно готов сделать, лишь бы она отстала; но она всегда была слишком обидчива.
– Можно подумать, я о подарке тебя прошу. Это не мне нужно – твоей стране.
– Я же сказал: о’кей.
Конечно, враги Хосе тут же принялись распускать всякие неблаговидные слухи; сочинили даже байку о том, будто затеянная правительством реконструкция телефонной сети – работы велись уже полным ходом на средства монополий Уолл-стрит с привлечением американских специалистов – направлена единственно на то, чтобы облегчить задачу полиции и ужесточить контроль над отдаленными районами страны, дабы ничто не могло ускользнуть от всевидящего ока диктатора. Цинизм этих людей, их стремление саботировать все, что предстояло сделать Хосе, объясняли – и в определенной мере оправдывали – не то чтобы репрессии – их как таковых не было, это не правда, – но ту жесткость, с которой он старался устранить всех, кто предпринимал попытки строить препятствия на пути к прогрессу. А она уже подумывала о более грандиозных предприятиях. Собиралась позаботиться о том, чтобы в столице появились библиотека и музей современного искусства. Последнее она считала крайне важным, особенно с точки зрения психологической, – как доказательство того, что новая власть намерена порвать с прошлым. Думая о том, что население страны даже не слышало о Браке, Пикассо или хотя бы импрессионистах, она прекрасно отдавала себе отчет в том, до какой степени здесь было принято игнорировать духовные потребности народа. Музей современного искусства был просто необходим. Посещение его можно было бы сделать обязательным для школьников и рабочих. А крестьян из отдаленных районов придется привозить на военных грузовиках. И в их сердцах вспыхнет некая искорка, которая, может быть, вызовет впоследствии настоящее культурное возрождение, восстановит оборванную связь с творческими традициями искусства доколумбовой эпохи. Нужно было найти оригинальное архитектурное решение: здание в современном стиле, но в то же время напоминающее об археологическом прошлом страны. Она сама нарисовала проект и послала его в Институт Форда. Ответ оттуда пришел обнадеживающий. Она, между прочим, была удивлена, когда обнаружила, до какой степени ею теперь интересуются в Соединенных Штатах – губернатор Рокфеллер даже прислал ей фотографию с автографом.
