Мария Метлицкая - И шарик вернется…
Но тогда у нее был Вовка. А теперь он — Гурьян.
Нет, она по-прежнему его любила, но на душе была такая тянучая и беспросветная тоска… Просто хотелось выть в голос. И не радовали ни шубы, ни бриллианты, ни хоромы с белой спальней. Ничего не радовало. И еще — был страх. Панический. Она просыпалась по ночам, мокрая, как мышь, с трясущимися и холодными руками. Смотрела на спящего мужа, и ей казалось, что она тоже может его бояться, как боятся его многие, в том числе и «соратники».
Иногда он не ночевал дома. Правда, всегда отзванивался и коротко бросал:
– Не жди. Дела.
Уснуть в эти ночи она не могла, как ни старалась. Стояла у окна, вглядываясь, не подъехала ли его машина. Выкуривала за ночь пачку сигарет.
Он заходил молча, с серым лицом, раздевался и, не заходя в душ, ложился спать. Она чувствовала, как от него исходит какой-то запах — чужой, тревожный запах беды.
А однажды услышала запах резких духов. Во сне он перевернулся на живот, и она увидела свежие красные царапины от ногтей.
Что было делать? Устроить скандал? Уйти, забрав Лиечку? Вернуться к отцу?
Господи, папа! Как же ты был прав! Вся жизнь — коту под хвост. Вся жизнь…
Как вырваться из этого ужаса и постоянного страха?
Лялька
Лялька намоталась по Европам, нашлялась по магазинам, обустроила квартиру. И — заскучала. Хоть волком вой. Сказала Этьену, что хочет работать. Где? Он удивился. Да и зачем? Чего ей, дурочке, не хватает? Он отшучивался и не принимал ее слова всерьез.
А вот здесь он был не прав. Раз Ляльке в голову втемяшилось…
В общем, она от него не отставала. Стали думать. Придумали. Этьен снял небольшое помещение в центре — под галерею. В моду вошли художники из России, и Лялька приехала в Москву. Акция называлась «Алло, мы ищем таланты!». Талантов, разумеется, было в избытке. Лялька моталась по мастерским, встречалась с нищими и голодными, не верящими в свою удачу художниками, отбирала работы, оформляла визы и разрешения на вывоз. Чутье у нее, надо сказать, было превосходное.
Встретились втроем — Лялька, Таня и Верка. Верку вытащили с трудом. Лялька пригласила на обед в шикарный ресторан. Сказала:
– Гуляем, девки, по полной.
Заказали кучу всякой вкусноты и бутылку дорогущего коньяка. Лялька выглядела потрясающе — ухоженная, стройная. Одета… По-парижски одета. А туфельки! А сумочка! Достала подарки — духи, косметика, бижутерия. Сказала Тане, что она — жирная корова, дала указание — срочно похудеть. Таня смеялась и уплетала за обе щеки. Верка почти не ела, зато много пила. Молчала. Коротко отвечала на вопросы. Таня и Лялька с тревогой переглядывались.
Потом Лялька строго сказала:
– Колись!
И Верка, разревевшись, все выложила. Они молчали. Таня гладила Верку по руке.
– Валить надо, — жестко проговорила Лялька. — Другого выхода нет.
Верка усмехнулась:
– Как же, свалишь от него!
– Не отпустит, — подтвердила Таня.
– Ну тогда — пропадай! — бросила Лялька. — Ведь оттуда — вход рубль, выход — два.
– Вот именно, — вздохнула Верка.
Все замолчали. Погуляли, называется…
Лялька еще раз встретилась с Таней — Верка от встречи отказалась, ссылаясь на болезнь Лиечки. Лялька потащила Таню в магазин. Купила брюки и две кофты. Оставила деньги на сапоги и подарки Кирюшке. Таня отказывалась, как могла, но от Ляльки так просто не отделаешься.
Взяла. Разревелась:
– Сколько ты для меня делаешь!
Лялька махнула рукой:
– Ерунда, не заморачивайся. Ведь все могло быть и по-другому. В смысле — наоборот. Тогда бы ты — мне. Разве не так?
Таня кивнула. Конечно, так. И никак — по-другому.
И вообще — жизнь, она такая… круглая. Сегодня ты, а завтра — тебе.
Светик
В Сочи было неплохо. Ну, не роскошь, конечно, но ничего. Сойдет. Светик не сомневалась, что в ее жизни еще будут разные моря и океаны. Гостиница была роскошная, номер уютный, питание приличное. Светик лежала на деревянном лежаке, покрытом ярким махровым полотенцем, и читала детектив. По сторонам не смотрела. На мужские взгляды — плевать. Она и так про себя все знает. Подтверждения ей не нужны. Конечно, клеились. Разного возраста и калибра. Она проходила мимо и презрительно фыркала. Сюда она ехала не за приключениями. И вообще, эта сторона вопроса ее мало интересовала. Скучно ей не было. На дискотеки и ночные бары было плевать.
На второй неделе, однако, все же затосковала. Подвалил один парень. Фигура — бог на Олимпе. По разговору поняла — из фарцы. Посидели вечером в ресторане, съели каре из барашка, выпили вина. Прогулялись по набережной. Он проводил ее до гостиницы, прижал к себе — пылко и страстно. Светик вяло подумала: «Ну, ну… А впрочем — почему бы и нет? Для здоровья не повредит. Вон какой конь. Копытом бьет — земля трясется». Она посмотрела на него и решила: «Ну пойдем. Коли так вышло». Разделась, села на кровать, посмотрела на него оценивающе и сказала:
– Смотри, не разочаруй.
– Ну, ты даешь, подруга, — обалдел он.
Светик нырнула под одеяло. В три часа ночи сказала:
– Иди. Я люблю просыпаться одна.
Он, заспанный, с неохотой начал натягивать джинсы.
Светик отвернулась к стене и моментально уснула.
Утром подумала: «А на фиг все это было нужно?» Хотя, справедливости ради, надо было сказать, что ночью все было совсем неплохо…
Зоя
У Зои — куча дел и планов громадье. Взялась за докторскую. Сидела до глубокой ночи, потому что с работы уходила поздно — позже всех. Родители одновременно и резко сдали. Папа на улицу не выходил, почти все время лежал и дремал, сильно похудел. Зоя понимала, что это — плохо. Очень плохо. Положила отца в больницу. Подтвердилось то, что подозревала, — рак предстательной. От операции отец отказывался, но Зоя настояла.
Отец умер на третий день. Мать бросила Зое, что это ее вина. Сколько прожил бы, столько прожил. Сколько было отпущено. Зоя убеждала мать, что начались бы боли и страшные муки, но мать перестала с ней разговаривать и не выходила из комнаты. Зоя взялась за хозяйство. После работы тащилась в магазины, вставала к плите. Готовить не умела совершенно — не получались даже элементарные вещи. Попробовала как-то раз суп и вылила его в унитаз, плюнула и готовить перестала. Обстановка в доме была тягостная. Угнетающая. Наконец Зоя не выдержала — зашла к матери и попыталась объясниться. Плакала и кричала о том, как ей трудно, как нелегко на работе, какая ответственность, сколько сопротивления со стороны. Как тяжело ей дается докторская. Что домашний быт для нее ужасен и неподъемен. Что отцу она, естественно, — а как могло быть иначе? — хотела только добра, и странно, что мама этого не понимает. Она плакала о том, что не сложилась ее женская судьба. Неужели она не заслужила хотя бы понимания и поддержки у самого близкого человека? Обе рыдали, перекрикивали друг друга, но в конце концов помирились. Сели на диван и обнялись.
На следующий день все встало на свои места. Мама ходила по магазинам, готовила еду, убирала в квартире, подавала Зое ужин и гладила ее блузки. По выходным вдвоем ходили в парк. Сидели на лавочке и ели мороженое, беседовали о жизни. Вечером, когда Зоя работала, мать приносила ей чай с лимоном, а потом тихо, вползвука, чтобы не мешать дочери, смотрела телевизор. И ругала себя: ну как она могла обвинить дочь, порядочного и честного человека? Совсем из ума выжила.
Шура
У Шуры настала райская жизнь. С тетей Тоней отношения были чудесные. Вместе работали, вместе пили чай и говорили о жизни. Несчастный несчастного поймет всегда. У одной — горе горьше горького, у другой не меньше. Работу свою Шура полюбила. Зимой, конечно, холодновато на морозе, а вот весной и летом!.. Тетя Тоня не жадничала — все деньги делились пополам, по-честному. Больше всего Шура любила красить оградки и сажать цветы. У нее появились любимые могилки, у некоторых она прибиралась даже без всякой оплаты — просто было жалко, что могилки брошенные и неухоженные. Например, у мальчика Вити Кондакова, умершего в шесть лет. На потускневшей фотографии — смешной вихрастый мальчуган с улыбкой во весь щербатый рот. Шура посадила у Витюши желтые настурции и бархатцы.
Или у бабушки Кобзевой. Могилка совсем заброшена. Видно, что много лет никто не ходит. А лицо у бабушки светлое, как у святой.
Или Мариша Орлянская, девятнадцати лет. Памятник хороший, крепкий. Дорогой. А не ходит никто. Потому что рядом с Маришей лежат ее мать и отец, умершие друг за другом в течение года после смерти дочери.
Тетя Тоня Шуру не осуждала и говорила, что ее труды праведные, и водила ее в церковь, где они ставили свечки всем за упокой.
Появились деньги, да такие приличные! Шура покупала сладости и возила огромные пакеты в интернат. Врачам и воспитателям каждую неделю торт, нянечкам шоколадки.
Забирать Петрушу каждую неделю не получалось — в выходные самая работа. Стали выходить с тетей Тоней по очереди — неделю она в субботу и в воскресенье, неделю Шура. Петруша мать узнавал и радовался, когда она его забирала. Она читала ему книжки, включала мультики и ходила с ним гулять в парк. Когда читала, Петруша всегда засыпал, а телевизор смотрел, как ей казалось, с интересом — улыбался и тыкал в экран пальцем. Еще Петруша начал хорошо есть, все время требовал еду, стучал ложкой по столу. Шура нарадоваться не могла. Покупала по бешеным ценам разную вкуснятину, которая в избытке появилась на прилавках — знай только плати. Ей казалось, что Петруша понимает, что вкусно, а что нет. Особенно он любил мороженое и копченую колбасу.
