Верхний ярус - Пауэрс Ричард
А теперь боги умирают. Вся сила человеческой изобретательности не может остановить катастрофу, поразившую континент. Чума бежит по хребтам, убивая вершину за вершиной. Человек, взобравшийся над южными горами, мог бы увидеть, как деревья рябящей волной превращаются в бело-серые скелеты. Дровосеки рыскают по десятку штатов, лишь бы срубить то, что еще не успел поразить грибок. Новорожденная Лесная служба их только поощряет. «Хотя бы используйте древесину, пока все не пошло прахом». И во время этой спасательной операции человек губит деревья, в которых может таиться секрет сопротивления болезни.
Пятилетняя девочка в Теннеси, которая видит, как первые оранжевые пятна появляются в ее волшебных лесах, уже не покажет своим детям ничего, кроме картин. Они никогда не увидят зрелую дородность дерева, никогда не познают вид, звук и запах детства их матери. Миллионы мертвых пней выпускают отростки, они год за годом пытаются закрепиться, но все равно умирают от инфекции, что, сохранившись в этих упрямых побегах, так и не исчезнет. К 1940 году грибок забирает все, до самых дальних рощ в Южном Иллинойсе. Четыре миллиарда деревьев превращаются в миф. Не считая парочки тайных очагов сопротивления, единственные оставшиеся каштаны — это те, которые пионеры унесли далеко-далеко, куда не достают дрейфующие споры.
ФРЭНК ХЁЛ-МЛАДШИЙ держит слово, данное отцу, спустя много лет после того, как тот блекнет, становясь размытыми, черно-белыми, передержанными воспоминаниями. Каждый месяц мальчик кладет очередную фотографию в бальзаминовую коробку. Скоро он уже подросток. Потом юноша. Он механически исполняет ритуал, также как большая семья Хёлов продолжает праздновать день святого Олафа, не помня зачем.
Фрэнк-младший не страдает от излишка воображения. Он никогда не слышит свои мысли: «Возможно, я ненавижу это дерево. А возможно, люблю больше, чем любил отца». Мысли ничего не значат для человека без реальных независимых желаний, рожденного под созданием, к которому он прикован и под которым обречен умереть. Он думает: «Этой штуки тут не должно быть. Толку от нее нет, если только мы ее не срубим». А потом приходят месяцы, когда Фрэнк смотрит через видоискатель на раскинувшуюся крону, и она кажется его удивленному взгляду эталоном смысла.
Летом вода поднимается по ксилеме и рассеивается через миллионы крохотных ртов на изнанке листьев, так сотня галлонов в день испаряется во влажный воздух Айовы. Осенью желтеющие листья переполняют Фрэнка-младшего ностальгией. Зимой голые ветви щелкают и шумят в порывах ветра, тупоносые спящие почки кажутся чуть ли не зловещими в своем ожидании. И каждую весну бледно-зеленые сережки и кремовые цветы на миг пробуждают мысли в голове Фрэнка-младшего, мысли, с которыми он не знает, как обходиться.
Третий фотограф из рода Хёлов продолжает снимать, также как и продолжает ходить в церковь, хотя уже давно решил, что весь верующий мир одурачен сказками. Бессмысленный ритуал со снимками дает жизни Фрэнка-младшего слепую цель, которую не может даровать фермерство. Это ежемесячное упражнение по примечанию чего-то, что вообще не стоит внимания, — создания непоколебимого и замкнутого, как сама жизнь.
Во время Второй мировой войны в пачке уже насчитывается пятьсот фотографий. Однажды днем Фрэнк-младший решает их перелистать. Он снова чувствует себя мальчиком, который дал опрометчивое обещание отцу в девять лет. Но покадровое дерево изменилось до неузнаваемости.
Когда все зрелые каштаны в естественной среде обитания пропали, дерево Хёлов становится достопримечательностью. Из Айова-сити приезжает дендролог, чтобы подтвердить слух: существует каштан, который пережил холокост. Журналист из «Реджистер» пишет статью об одном из последних совершенных деревьев Америки. «Слово „каштан“ можно найти в названии около двенадцати сотен географических мест к востоку от Миссисипи. Но вам придется приехать в западную Айову, чтобы увидеть это дерево в реальности». Обыкновенные люди, направляющиеся из Нью-Йорка в Сан-Франциско по новому федеральному шоссе, которое прорезало канал рядом с фермой Хёлов, видят только фонтан тени в одиноком и плоском царстве кукурузы и сои.
В феврале 1965 года на жестоком морозе «Брауни» дает трещину. Фрэнк-младший заменяет старую камеру на «Инстаматик». Пачка фотографий уже толще любой книги, которую он когда-либо пытался прочесть. Но на каждом снимке видно только одинокое дерево, и оно не обращает внимания на поражающую воображение пустоту, столь хорошо известную человеку. Ферма остается за спиной Фрэнка-младшего каждый раз, когда он открывает линзу. А потому фотографии прячут всё: двадцатые, которые совсем не ревут с точки зрения Хёлов. Депрессию, которая стоит им двухсот акров и отправляет половину семьи в Чикаго. Радиошоу, которые отвращают двух сыновей Фрэнка-младшего от фермерства. Смерть одного Хёла в Южном Тихом океане и двух выживших Хёлов, страдающих от чувства вины. «Диары» и «Каттерпилары» в тракторном ангаре. Сарай, который однажды ночью сгорает дотла под крики беспомощных животных. Десятки радостных свадеб, крестин и выпускных вечеров. Полудюжину адюльтеров. Два развода, таких грустных, что способны заглушить даже голос певчих птиц. Неудачную кампанию одного сына по выбору в законодательное собрание штата. Иск между кузенами. Три неожиданных беременности. Затяжную партизанскую войну Хёлов против местного пастора и половины лютеранского прихода. Героин и «Агент Оранж», которые приходят из Вьетнама вместе с вернувшимися племянниками. Замятый инцест, застарелый алкоголизм, побег дочери со школьным учителем английского. Рак (груди, прямой кишки, легких), сердечную недостаточность, кожу, снятую с руки рабочего зернопогрузчиком, гибель сына кузена в автокатастрофе прямо в ночь после выпускного. Бесчисленные тонны химикатов с названиями, вроде: «Ярость», «Облава» и «Огненный шторм», — патентованные семена, из которых вырастают стерильные растения. Пятидесятую годовщину свадьбы на Гавайях и ее ужасные последствия. Переезд пенсионеров в Аризону и Техас. Поколения вражды, храбрости, долготерпения и неожиданной щедрости: все, что человек мог бы назвать «историей», происходит за рамками кадра. Внутри них на протяжении сотен бесконечных времен года существует только дерево, его щелистая кора спиралью восходит в ранний зрелый возраст, вырастая со скоростью леса.
Вымирание подкрадывается к ферме Хёлов — как и ко всем семейным фермам в западной Айове. Тракторы становятся чудовищными, вагоны с азотными удобрениями — слишком дорогими, конкуренция — слишком большой и эффективной, маржа — совсем маргинальной, а почва — слишком износившейся из-за постоянной запашки, чтобы приносить реальный доход. Каждый год еще одного соседа пожирают огромные, организованные, неумолимо продуктивные монокультурные фабрики. Как и многие люди перед лицом катастрофы, Фрэнк Хёл-младший идет, зажмурившись, навстречу судьбе. Он влезает в долги. Продает земли и права. Подписывает с семенными компаниями сделки, которые не надо подписывать. Он уверен, в будущем году — или уже через год — что-нибудь случится и спасет их, как всегда бывало.
Фрэнк-младший добавляет семьсот пятьдесят пять фотографий одинокого гиганта к ста шестидесяти, которые сняли его отец и дед. В двадцать первый день последнего апреля своей жизни Фрэнк-младший прикован к постели, а его сын, Эрик, приезжает на ферму из собственного дома, находящегося в сорока минутах езды, поднимается на пригорок и делает еще один черно-белый снимок, теперь по самые рамки заполненный пышными ветвями. Эрик показывает фотографию старику. Так легче, чем сказать отцу, что он его любит.
Фрэнк-младший морщится, словно от горького миндаля.
— Послушай, я дал обещание, и я сдержал его. Ты никому ничего не должен. Оставь ты эту штуку в покое.
Он мог бы с таким же успехом приказать гигантскому каштану не расти.
ТРИ ЧЕТВЕРТИ ВЕКА танцуют за пять секунд. Николас Хёл большим пальцем пролистывает стопку из тысячи фотографий, смотрит на тайное значение этих десятилетий. В двадцать пять лет он ненадолго возвращается на ферму, где провел каждое Рождество своей жизни. Он рад, что добрался, если учесть все отмены полетов. С запада идут снежные бури, и самолеты по всей стране не могут оторваться от земли.
