Комплекс Ромео - Донцов Андрей
4
Постоянное балансирование на грани провала и триумфа в театре, восьмичасовая ежедневная рубка в волейбол – а это был единственный в городе парк, где играли на деньги, а чаще всего приходилось играть на деньги, которых в кармане еще нет, так что нервяка в моей жизни хватало, – все это так или иначе отразилось на моем внешнем виде. Мужественное выражение лица и брутально—хищный блеск в глазах не изменяли мне ни на секунду. Даже в тот момент, когда приходилось выбирать у прилавка, что купить на последние деньги – йогурт или пиво, я делал это с мефистофелевской многозначительностью. Кое—что к тому времени я в своей жизни уже повидал. Это выгодно отличало меня от череды бандеросов, пивших пиво на деньги родителей и учивших последний месяц басню Крылова и монолог Чацкого «Карету мне, карету!». Они только вчера выбрались из—под маминого одеяла. Кто—то из этих ребят уже не ночевал дома три раза, а кто—то, может быть, – аж десять!..
…Я остановился у их компании. Три человека расположились по бокам от нее, один стоял за спиной, еще двое сидели возле ее едва прикрытых мини—юбкой ног. Что это были за ноги, губы, руки, глаза, волосы! Но рассказывать обо всем этом по отдельности не имеет смысла.
Только занимаясь сексом ежедневно, как кропотливой работой, утром и вечером, по системе два плюс два (два раза утром и два раза вечером) и когда утренняя партнерша не похожа на вечернюю, только тогда можно влюбиться по—настоящему. После долгих многомесячных воздержаний ведь можно обмануться и на что угодно кинуться, так? А в моем случае чередования подруг пляжно—развратных с театрально—озабоченными промашки быть не могло. Как у любого опытного, набравшего форму дегустатора.
Это была девчонка моей мечты, и я должен был спасти ее от этого назойливого окружения.
Решение поступать в театральную академию созрело мгновенно. Так я встретил во дворе приемной комиссии ее – свою Суку.
– Только не говорите, что вы поступаете к Петрову!..
– Почему? – хором, вытянув губы трубочкой, промычали бандеросы.
Она любопытным взглядом присоединилась к вопросу. Оглядывая меня с нескрываемым интересом молодой девушки, начавшей новую жизнь и стремившейся получить от нее все и как можно быстрее. Бойфренда в том числе.
– Зачем девушке с такой внешностью изучать театр в кокошниках? Вы мечтаете сыграть в массовке Островского?
– Нет, но… – Ее глаза загорелись еще большим интересом.
Естественно, подготовленный на все сто своим режиссером Баком, смакующим все циничные стороны театрального абитуриентства, я не прогадал.
У нее был монолог Катерины из «Грозы», и она прошла первый тур к Петрову.
– Господин Фильштинский! И менять к черту репертуар.
Мы посмотрели запись на собеседование к Фильштинскому. У нас было три дня.
«Дальше действовать будем мы!» – песня петербуржцев в исполнении Виктора Цоя. Но Сашка была, к счастью, не из Питера. Она еще и приехала из города Кемь. «Я—я! Кемска волость!» Не думал, что город с подобным названием еще существует.
Никаких школьных друзей, подруг, обещаний и обязательств. Все осталось в «я—я—кемска—волость». Это была не девушка, это был подарок, который нужно было забирать целиком и сразу. Бриллиант, валяющийся на дороге.
Один из любимых Баком законов театрального абитуриентства гласит: «Если абитуриентке хоть на миг придет в голову, что вы можете как—то помочь ей в достижении цели – делом, советом, рекомендацией, не важно, – как можно быстрее ведите ее в туалет и трахайте. Она будет жить этим мигом надежды».
Все—таки про другие вузы так не скажешь, верно? Впрочем, тогда я не рассуждал столь цинично. Уже с самых первых минут знакомства дряхлую кобылу цинизма подгоняла молодая гнедая по имени «влюбленность на всю… ну, короче, на долгие года».
Это не была силиконовая кукла, умирающая в самом начале секса, с истомными криками и закатываниями глаз. Эта была девка—огонь, для которой начало секса – это только начало праздника. Это была Николь Кидман в сцене расстрела деревни в фильме «Догвиль». Спокойная и сексуально вызывающая одновременно. Естественная, как кошка, искренняя, как ребенок, и смелая, как видавшая все виды шлюха.
«Пусть расстреляют всю деревню», – как бы каждые пятнадцать минут говорила она.
«Начните с этих шестерых отчаянных, – подумал я ей в ответ, – вы так и собираетесь разговаривать при них?»
– А почему вам не дадут главную роль, вы знаете? – спросил я.
«Стреляйте в них на хрен, пока они не запели…»
– Нет, даже не догадываюсь…
Я обежал глазами всех шестерых. Встретился взглядом с самым решительным из них.
Это была пятая партия, счет шестнадцать—пятнадцать в нашу пользу, и тут – такой пас!
«Ух, как я врежу по твоему мячику!» – Я глядел на него, улыбаясь.
– Пойдемте, объясню, – сказал я и протянул ей руку.
5
Все было уверенно и неотразимо. Они понятия не имели, кто я такой, а я слишком хорошо представлял, кто такие они.
В кабаке, после второй рюмки коньяка, от которого она отказывалась лишние двадцать секунд (но страх показаться «недостаточно зрелой для поступления» победил ложную скромность и неумение пить), она протянула мне пачку фотографий.
Как прекрасны кабаки на улице Моховой летом во время абитуры! Буквально не вздохнуть полной грудью от кипящего вокруг соблазна выразиться творчески, и лучше выразиться не один раз за вечер.
На фотках она позировала абсолютно голой в позах, выдуманных больным на голову северным фотографом. Хорошо, когда все развивается так стремительно.
Одна фотография особенно привлекла мое внимание: она на полу на четвереньках, упершись локтями в пол, а голова расположена на обнимающих щеки ладонях. Невинное улыбающееся лицо пятиклассницы, только что удравшей с последнего урока. А над головой возвышается прекрасной формы задница, светлая и готовая вот—вот разломиться, как спелое яблоко.
Я отложил себе эту фотку. Через шесть лет я улечу в Таиланд и Китай с этой фотографией и двадцатью долларами в кармане. И жизнь моя будет хоть и задницей, но отнюдь не аппетитной и не похожей на свежее яблоко.
А пока я лишь думал о том, что этот северный фотограф – старый похотливый козел.
– Возьму себе в подарок.
– А какой подарок будет мне?
Я оглянулся по сторонам. Как много знакомых лиц.
– Я познакомлю тебя вон с тем музыкантом, – сказал я, кивая головой.
– Знакомое лицо. А откуда ты его знаешь?
– Он пару раз был на моем спектакле, а я пару раз – на его концерте.
Все. Победа. Каким огнем восторга вспыхнули ее глаза.
– Так ты поступаешь или уже закончил?
– Закончим вместе. Договорились?
– Договорились…
– И лучше прямо сегодня.
Вечеринка у музыканта. Много народу. Человек шестнадцать—семнадцать. Хотя для коммуналки на улице Марата еще терпимо.
Измученный эрекцией, я устал гладить ее по колену.
Наконец кто—то взял гитару и запел.
Я пригласил ее на медленный танец.
– Пойдем, – просто сказал я.
Оттого, что мы резко поднялись, хмель ударил в голову. Мы крепко прижались друг к другу, чтобы не упасть, еще больше пьянея от происходящего.
– Пойдем, – снова сказал я и вывел ее в коридор.
Идти, честно говоря, было особо некуда.
В ванной кто—то уже блевал. Мы заперлись в туалете. Сырые от возбуждения, стали срывать друг с друга одежду, следя за тем, чтобы она не попала в ничем не защищенный от бактерий унитаз питерской коммуналки.
От такого стремительного развития событий я не смог вовремя собраться с мыслями. Она встала на колени и взяла в рот мой член.
Да как взяла! Клянусь, даже в моей богом забытой школе больше времени уделяли учебе.
Какая, боже, была во всем этом романтика и искренность!
Я стоял ошарашенный, вглядываясь в ее по—детски сосредоточенное лицо.
Неужели мне все это кажется? Она подняла глаза, и наши взгляды встретились.
В ее зрачках был отнюдь не алкоголь, не секс, не похоть и не удовлетворение.
