Взрослые люди - Ауберт Марие
Я достаю купальник и полотенце и выхожу в сад с засохшей, кое-где пожелтевшей травой, в которой там и сям расставлены ворота для игры в крокет, за одни из них я чуть не запинаюсь. Ягоды вишни едва начали краснеть, они свисают с веток большими незрелыми гроздьями. Я срываю парочку и кладу в рот, они кислые и горькие на вкус, я стараюсь выплюнуть их как можно дальше. Кристоффер пытается повесить гамак между двумя соснами. Сейчас он выглядит иначе, в машине это был просто Кристоффер, а сейчас он отец ребенка Марты, взрослый мужчина.
— Ну, поздравляю, — говорю я.
— Спасибо, — отвечает он. — Мне показалось, в машине лучше не рассказывать.
— Очень приятно, — произношу я.
— А с чем ты поздравляешь? — спрашивает Олея, которая сидит на качелях и пытается раскачать их.
— С тем, что у Марты и Кристоффера будет ребенок, — говорю я.
— А-а-а, — произносит Олея почти разочарованно.
Я подхожу к ней сзади и оттягиваю качели как можно дальше, а потом отпускаю.
— Толкай сильнее, — говорит она, — давай еще, сильнее, сильнее!
В конце концов Олея остается довольна скоростью. Она хохочет, высоко взлетая.
— Смотри, папа, — кричит она Кристофферу, который стоит сзади, — смотри, как высоко я летаю!
— Да, да, вижу, — отвечает Кристоффер, закрепляя гамак на дереве.
Он опускается в гамак, чтобы проверить, какой вес тот выдерживает, но гамак привязан слишком слабо, и Кристоффер скребет попой по земле, мы смеемся. Волосы Олеи развеваются на ветру, она машет ногами туда-сюда, ее рот полуоткрыт, а я вспоминаю, какое ощущение возникает в животе, когда долетаешь до самой высокой точки, отпускаешь качели и падаешь вперед, ты паришь и думаешь, что человек способен летать, а потом валишься на землю и всегда удивляешься, насколько сильным оказывается удар.
Кристоффер натягивает гамак на себя с обеих сторон и оказывается замотанным, словно в коконе.
— Как думаешь, Марта заметит его, когда выйдет на улицу? — спрашиваю я у Олеи.
— Нет, — отвечает она.
— Кристоффер! — кричит Марта из дома и как по заказу выходит на террасу и снова зовет его: — Кристоффер!
— Не говори ничего, — тихо произношу я, и Кристоффер фыркает в своем коконе.
— Ты не видела его? — спрашивает у меня Марта, она покачивается и гладит свой живот.
— Нет, понятия не имею, где он, — отвечаю я преувеличенно громко, и Кристоффер начинает трястись от хохота внутри кокона.
Олея на качелях фыркает.
— Ну хватит, — говорит Марта. Она стоит, опустив руки. — Мне сейчас не до шуток.
— Я не знаю, — отвечаю я. — На самом деле, я его не видела. А ты, Олея?
— Прекрати немедленно, — говорит Марта, которая ни с того ни с сего разозлилась не на шутку. — Не смешно. Скажи мне, где он.
Я молчу. Олея спускается с качелей, я замечаю, что она немного напугана, а Кристоффер выкатывается из гамака на траву.
— Ну надо же, как здорово, что ты его не увидела, — говорю я. — Невероятно.
— Не сердись, Марта, — произносит Кристоффер, — мы просто шутим.
— Ага, — отвечает Марта, я вижу, как она заставляет себя улыбнуться. — Знаю.
* * *ДОРОГА ВНИЗ К КУПАЛЬНЕ крепко сидит в памяти, и неважно, как давно я по ней не шагала. Я знаю, где растет шиповник, который надо обойти, и где выходит на поверхность камень, с которого надо спрыгнуть или съехать на попе, под какой сосной можно наступить на острые иголки, где надо потопать, потому что в том месте могут оказаться гадюки, от теплого сухого леса исходит кисловатый запах, а на спину Марты падают лучики солнца. Мои ноги превращаются в ноги ребенка, в короткие ножки, которым приходится прыгать с небольшого уступа, помню, я всегда боялась упасть в этом месте, помню, как в сандалии набиваются колючки и как попа в шортах скользит по камню. У большого можжевелового куста мне двенадцать лет, у меня во рту брекеты, больно врезающиеся в челюсти, на мне новое платье с переплетающимися на спине бретельками, маме не нравится, что я ношу это платье, потому что у него слишком открытая спина, раньше такое ее не беспокоило, и у можжевелового куста я встречаю Вегарда, он старше меня и живет в доме дальше по дороге, он ходил купаться со своим папой, и в этот день впервые увидел меня, так, во всяком случае, думаю я, и он улыбается как-то по-особенному, так, во всяком случае, кажется, и говорит привет, он говорит привет платью на бретельках, и я почти бегом преодолеваю последний отрезок пути до купальни, громко кричу привет и подпрыгиваю, обхватывая себя руками, потому что Вегарду с соседней дачи я кажусь взрослой в платье с бретельками, и, пока я скачу там, следом за мной по тропинке прибегает Марта, она фыркает и говорит: «Как-то ты странно выглядишь», — и это несмотря на то что сама она полная и низкорослая и постоянно хнычет.
Кожа Марты покрывается мурашками, пока мы переодеваемся на ветру в нашем обычном месте. Кожа на ее бледном животе туго натянута. Когда Марта в одежде, можно подумать, что она всего лишь слегка поправилась, а вот без одежды понятно, что ее живот увеличился не из-за жира. Я прыгаю в воду с уступа, холод обхватывает меня со всех сторон, я кашляю и выплевываю соленую воду. Марта все еще не погрузилась полностью, она стоит по колено в воде и водорослях, обхватив себя руками.
— Скорее окунайся! — кричу я.
— Я не такая крутая, как ты, — говорит Марта немного язвительно.
Каждое лето одно и то же: я быстро бросаюсь в воду, а Марта заходит медленно, и мы спорим, как лучше.
Мы сидим рядышком на камне, обмотанные полотенцами, в наших замерзших телах пульсирует кровь, солнце греет, Марта похлопывает себя по животу и говорит: «Это тебе не ерунда какая-то».
— Нет, конечно нет, — отвечаю я.
Ничего не хочу слышать об этом. Хочу, чтобы она молчала, чтобы я не приезжала сюда и ни о чем не узнала. Теперь я не могу рассказать ей о Швеции, это прозвучит жалко.
— Нет, — произносит Марта. — Мне всегда казалось, что, если это случится, я испытаю безграничную радость.
Она выжимает волосы, и по ее рукам течет вода. Марта дрожит. Чайка качается на волнах недалеко от берега и смотрит на нас своими пустыми злыми глазами, все-таки чайки страшные.
— Просто я боюсь, что все опять пойдет не так, — выговаривает наконец Марта. — И постоянно думаю об этом.
Она улыбается, ее губы трясутся. Мне надо бы обнять ее, кажется, она ждет, что я поглажу ее, похлопаю по спине и скажу, что все будет хорошо, как я обычно делаю, но сейчас мне не хочется.
— И в последнее время у нас практически не было секса, — говорит она. — Сначала я не могла, а теперь он не хочет.
— Вот как, — произношу я.
Она искоса посматривает на меня, я же сижу, обняв колени руками, и молчу. Марта ковыряет ноготь на пальце ноги, дерет его, пока он не отваливается, и щелчком отбрасывает в сторону, я говорю «уф».
— Его можно понять, если ты постоянно так делаешь. — Я пытаюсь развеселить ее, но она не смеется.
— А Олея в последнее время стала жутко упрямой, — говорит Марта, в голосе ее проскальзывает нетерпение, она не может скрыть, что хочет, чтобы я ей посочувствовала, — почему же я этого не делаю?
— Олее сейчас наверняка нелегко, — произношу я.
— Нет, но она должна смириться с тем, что у нас будет прибавление, — отвечает Марта. — Знаешь, что она заявила прямо перед тем, как мы пошли купаться?
— Нет, — говорю я и встаю. — Пойдем домой?
— Она сказала: «Марта, правда же ты ленивая?» Вот так, ни с того ни с сего.
Я шагаю позади нее по тропинке, ноги мерзнут, и я чувствую холод и влажные плавки под шортами, а верх от купальника оставляет большие мокрые отпечатки на футболке, и я смотрю на спину Марты, ее майка тоже приклеилась к мокрому лифчику. У нее есть Кристоффер, а скоро будет и ребенок, и она еще жалуется, но такая уж она, все время ждет, что другие решат за нее все проблемы. Марта способна только существовать, исполнять свою не слишком любимую работу делопроизводителя, которая, по-моему, ей не совсем подходит, может говорить глупости и смеяться некстати и не обращать на это никакого внимания, она может есть сырные палочки и молочный шоколад, когда ей скучно, может перестать заниматься спортом, потому что больше не в состоянии, и всегда рядом с ней оказывается человек, способный ее утешить.
