Андрей Шляхов - Клиника С.....
Гражданину Берковскому хотелось избавиться от стенокардии, которая, если верить записям в истории болезни, порядком ему досаждала. Консервативное лечение не давало существенного эффекта, поэтому встал вопрос о лечении хирургическом. История болезни Берковского была оформлена идеально («на уровне шедевра», как иногда говорила Валерия Кирилловна). В институте вообще было принято вести документацию как следует, без пофигизма. Люди умирают, вон, как тот же Берковский, а документы остаются, чтобы судить по ним о том, правильным ли было лечение или нет.
Берковский умер неожиданно, прямо во время операции. Стоило только катетеру достичь места сужения, как сердце пациента остановилось и больше не «завелось», несмотря на все старания врачей и помогавших им сестер. Случается такое, хорошо, хоть нечасто. Может, так проявился рефлекторный ответ на раздражение сосудистой стенки, а может, еще что. Непознанного в человеческом организме куда больше, чем познанного.
Все бы обошлось, в конце концов, Берковский был немолодым (семьдесят три года) и сильно больным человеком (перечень всех диагнозов в посмертном эпикризе занял половину страницы), если бы не начал мутить воду племянник из Тель-Авива. Племянник, врач-анестезиолог самого крупного израильского госпиталя, узнав о смерти дяди, заинтересовался обстоятельствами его лечения. Логичнее было бы интересоваться обстоятельствами при жизни дядюшки, да и не просто интересоваться, а поучаствовать, как вариант — пристроить на лечение в свой госпиталь, но вышло так, как вышло. Племянник ознакомился с данными обследования, оставшимися на руках у овдовевшей тетушки, расспросил ее о дядином самочувствии в последние месяцы жизни и сделал вывод (Шерлок Холмс доморощенный! Нет — скорее доктор Ватсон!) о том, что баллонная ангиопластика покойному Берковскому была не нужна. Да — имелось сужение артерии, да — наблюдалась клиника стенокардии, но кровь шла «в обход», по коллатералям,[3] причем шла в достаточном количестве. Частые приступы стенокардии племянник связал с повышением артериального давления… Заключение было таким: вместо того чтобы откорректировать схему лечения, то есть увеличить суточную дозу принимаемого Берковским капотена или заменить его на более эффективный препарат, пациента потащили на баллонную ангиопластику, во время которой он скончался.
Безутешная вдова прониклась духом мщения и наняла адвоката, причем не какого-то там бегуна-хлопотуна, а самого Княжичевского, погубителя репутаций и разбивателя судеб, славящегося отсутствием проигранных дел на протяжении всей своей более чем двадцатилетней практики.
Разумеется, директор института устранился от предстоящего судебного разбирательства, спихнув его на Валерию Кирилловну. Вызвал к себе, сунул в руки папку и пожелал успехов. Потом хлопнул себя по лбу (традиционный жест забывчивости всегда получался у Всеволода Ревмировича звонким-звонким, будто по пустой кастрюле стучат), вернул с порога и дал визитную карточку своего прикормленного юриста.
Перед встречей с юристом следовало переговорить с заведующим рентгенохирургическим отделением Яцыной, согласовать тактику, чтобы не противоречить друг другу, общаясь со служителями Фемиды и журналистами.
Яцына, по обыкновению, опоздал минут на десять.
— Прошу прощения, Валерия Кирилловна, никак из отделения уйти не мог!
Это так. Один у кабинета подстережет, другой у выхода, третий у лифта… и у всех что-то важное, у всех что-то нужное, приходится останавливаться, вникать, отвечать. Есть официальное установленное время для общения врачей с родственниками больных, но кто его соблюдает? Приезжай, когда тебе удобно, дай на входе стольник (с полтинником лучше не соваться, полтинник гневно-оскорбленно швырнут обратно, заберите, мол, свою подачку) и проходи куда хочешь. Ну, почти куда хочешь, кроме операционных, реанимационных залов и еще кое-каких помещений.
— Садитесь, Ростислав Васильевич, и рассказывайте.
— Так я же уже рассказывал! — удивился Яцына, опускаясь на стул, скрипнувший под его ста тридцатью без малого килограммами.
— То вы рассказывали мне, а теперь расскажите как…
— Как на духу? — хихикнул Яцына. — Извольте! Главным критерием для нас является платежеспособность…
— Славик! — Валерия Кирилловна для пущей убедительности сопроводила окрик ударом ладони о столешницу. — Не устраивай тут мне балаган! Дело серьезное!
В минуты гнева, и не только, например в интимно-доверительные моменты, Валерия Кирилловна со многими подчиненными переходила на «ты». Со многими, но не со всеми. Наглая гордячка Лазуткина в ответ на «Ирочка, а что, если мы передвинем твой отпуск?» ответила: «Нет, Лерочка, не сдвигай, пожалуйста, мой отпуск». Валерия Кирилловна потом полдня в себя прийти не могла. «Лерочкой» ее называли две-три самые близкие подруги и муж.
— Конфуций сказал: «не пошутишь — и не весело».
— Ты не о Конфуции думай, а о Берковском. Излагай свою официальную версию, а я послушаю.
Официальная версия Яцыны была выстроена толково. Причем именно выстроена на основании записей в истории болезни, а не высосана из пальца. Ничего лишнего — направлен поликлиникой ввиду неэффективности амбулаторного лечения, обследован, подготовлен, взят на операцию и так далее. Все четко, все верно, все по уму. Стрелки искусно переводятся на поликлинику, в которой наблюдался покойный, и на самого покойного, который, неизвестно по каким причинам, слегка дезинформировал своих врачей. В отношении самой остановки сердца позиция вообще была непробиваемой. Пациент был надлежащим образом подготовлен, надлежащим образом прооперирован (пусть и не до конца), надлежащим образом реанимирован (аж два ребра сломали, делая непрямой массаж сердца).
— Я хоть и не юрист, но скажу со всей уверенностью, что уесть нас не получится, — сказал в завершение Яцына. — Потрепыхаются и отстанут.
— Я тоже не юрист, — вздохнула Валерия Кирилловна, — но общаться с этой публикой мне приходится чаще, чем тебе. Это такие подонки, они наизнанку все вывернут и преподнесут на блюдечке как истину в последней инстанции. И какая-нибудь авторитетная экспертиза у них будет, и адвокатом сам Княжичевский. Так что победит тот, кто убедительнее подействует на судью, который ни разу не врач и в тонкостях наших не разбирается. Вот если бы речь шла о комиссии в министерстве, я бы с тобой согласилась — не уесть, как ты выражаешься. Кстати, деньги тебе кто передавал — покойник или его жена?
— Какие деньги? — Глаза Яцыны сделались круглыми. — Вы о чем, Валерия Кирилловна? Лечение гражданина Российской Федерации Берковского проводилось в рамках программы обязательного медицинского страхования…
— Значит — сам покойник, — констатировала Валерия Кирилловна. — Ладно, Ростислав Васильевич, идите. Как только приедет юрист, я вам позвоню.
— У меня еще одна проблема, Валерия Кирилловна, — Яцына отвел глаза в сторону и добавил: — Сложная и срочная.
— Ну! — подбодрила Валерия Кирилловна. — Что молчишь? Начал — так говори.
— У меня сложилось впечатление, что моя Ксюша стала колоться.
— Вот так новость! — Валерия Кирилловна, относившая себя к потомственной интеллигенции, по-деревенски всплеснула руками. — Ксюша — и колоться?
Ксюшей Яцына звал свою старшую медсестру Ксению Павловну, не по годам ответственную молодую особу с хронически неустроенной личной жизнью. Придя в отделение процедурной сестрой, она проявила себя столь хорошо, что через полтора года заняла кабинет старшей медсестры, ушедшей на пенсию. Разумеется, народная молва, вдохновленная столь стремительным карьерным ростом, сразу же записала Ксению в любовницы Яцыны, совершенно, надо сказать, безосновательно. «Можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником», — отвечал Яцына тем из коллег, кто интересовался, почему он не предпочел кого-то из медсестер, давно работающих в отделении.
— Да! — кивнул Яцына. — Ксюша и колоться! Месяца три назад у нее появился новый бойфренд, какой-то музыкант из непризнанных гениев. Она вся такая воодушевленная порхала, ах — богема, ах — какие знакомства, ах — на Рождество мы поедем в Лондон! Девчонки просто дохли от зависти. А с прошлого месяца я начал замечать у нее перепады настроения, ранее ей не свойственные…
— Так, может, она беременна? — снисходя к мужской недогадливости, поинтересовалась Валерия Кирилловна.
— Так ведь не только одни перепады настроения. Еще и состояния перепады. То ходит бледная, снулая, носом шмыгает, глаза слезящиеся платочком трет, а вдруг, через какие-то полчаса, идет бодрая, румяная, никакого насморка. Это уже не на мысли о беременности наводит, а…
— Согласна, — Валерия Кирилловна в задумчивости пожевала губами. — Вены смотрел?
