Юрий Бригадир - Мезенцефалон
Иногда я думаю: а если б у нас были дети, что бы изменилось? Любил бы я ее и дальше? Гипотеза Римана, римейк. Пусть уж лучше так. Я ничего не должен. И она ничего. Да если б все так разводились! Вот бы где счастье-то было! Отдельное нам обоим за все это спасибо. Я сохраню ее в сердце, бывшую жену мою. Не на первом месте, не в центре и не поперек всех. А там, в дальнем уголочке, где шумят тополя, и липнет на лицо пух, да ветер ласкает загорелые ноги, да бьется вена под кожей, да хуй стоит так, что лебедкой не согнуть… Она меня из трехлетнего запоя вывела, на Энгельса, семнадцать отвела, снотворным нервы лечила, терпела дома ненавистные ей компьютеры. Со стороны глядя – разве ж от таких мужей бегут? От пьяных бегут, деспотов, маньяков сексуальных, тайсонов доморощенных, изменщиков коварных… жадных, злых, недоумков, ревнивцев… А тут не пил человек, не курил, не дрался, по бабам не шароёбился, работал как черт. Ушла… И правильно сделала. Не надо скучно любить. Лучше уж вообще не любить. В пизду…
…Пьянство у нас в роду – генетическая проблема. Папа, деда, прадеда. Каждый день – краше в гроб кладут. Старости, как таковой, ни у кого не было. Болезней тоже. Одна болезнь – алкоголизм. Дремучий какой-то, ядреный, то ли от здоровья немереного, то ли от дурости. Пол-литра – даже не доза, а так – аперитив. Дабы проснуться, например. Или вместо валерьянки. Литра – еще туда-сюда, не есть баловство, но и не в дугу однозначно. Потому как в дугу – это полтора-два. А при хорошей закуске… В общем, у деды рекорд был – семь поллитровок с сургучной пробочкой в день. Побить я его, конечно, не пытался, а приближался два раза, и оба раза – в реанимацию, и оттого пришел к выводу, что род, типа, того – мельчает… Или водка совершенно не та, что раньше. Но это уже на совести изготовителей. Другой распространенной проблемой в нашей семье было ничем не прикрытое разгильдяйство и желание работать предпочтительно только головой. Отсюда у нас невьебенное количество всяких бухгалтеров, педагогов, ученых и вот теперь еще и компьютерщиков. Клинических случаев постоянного физического труда наблюдалось мало, хотя каждый представитель семейства безруким абсолютно не был и время от времени гегемонил всласть. Я вот, например, гипсокартонщик и столяр, понимаешь, станочник. Давно я уже этим не занимаюсь, но инструмент холю и лелею. Дрель хилтиевская, перфоратор бошевский, кнауфовские прилады для гипса, а также гордость моя и сокровище – лично где собранный, а где изготовленный столярный набор, а также головка фрезерная новосибирского инструментального завода с подсечным комплектом ножей. Дает она изумительное качество реза, ибо на головке два ножа и две подсечки одинаковой формы. Подсечка как бы подминает волокно, не дает древесине скалываться, а нож из пластины толстой, мало вибрирует, потому и волны на погонаже нет. Но это все – пройденный этап. Память, ностальгия и мемуарный понос. Сейчас я сисадмин бывший и мудила в запое.
В запое? Я открыл глаза. И пошел на кухню к холодильнику. Начнем с пива, однако. «И пьяницы с глазами кроликов… „In vino Veritas!“ кричат…» Блок худосочный.
Пиво, вообще-то, я брал чисто для баловства. Ну, чтобы было. Но энтропия корежит и не такие установки. Я взял двухлитровку «Багбира» и приложил ее ко лбу. Май за окном бесновался, над раскаленным асфальтом мерцали шейдерные драконы и цифровались… то есть шифровались… О чем это я? Ах да, «Багбир»…
Баночка селедочки в горчичном соусе, вилочка, хлебушек, высокий пивной кристально чистый стакан… Все это – на журнальный столик перед диваном. Нежно открутил голову пивному пластику – я не делал этого уже совершенно не помню сколько. Золотое шипение, легкая пена, по краю стакана – вглубь, в недра поплыли янтарные волны, внутри которых с ума сходили мелкие пузырьки. Долил доверху, и шапка пены набухла, а потом с одного края рухнула вниз мелким водопадом… Аккуратно открыл сельдь. Вилкой наколол кусочек. И взял стакан.
Кроме жажды алкогольной была внутри меня еще и обычная жажда, поэтому ни вкуса, ни запаха я не почувствовал, а только заглотил, как наживку, пиво в три глотка и тут же еще налил. Вот второй стакан уже имел вкус, цвет и запах.
А мозг ни хрена не отстранялся, не отдыхал и не желал идти в отпуск. Стакан – это конус минус конус, говорил он. Потом конвертируем в сетку. Потом вертексы выбираем и масштабируем, пока формочка элегантной, почти женской не станет. Чтобы талия у стакана была, чтобы он в руку как влитой ложился. Пена, типа – система частиц. Хотя нет, лучше сфера и зашумление. Фрактальное, например. Исказить мало-мало, приплющить. Ну, материал стекла в библиотеке есть, чуть изменить прозрачность и цвет. Наклеить битмап логотипа на поверхность.
С пеной… с пеной придется помараковать. Был где-то снимок пены в высоком разрешении… Найти, отсечь лишнее, в Фотошопе перелопатить и сверху-то и прилепить. Один источник света справа сверху сзади на прожиг и на тень. Будет зашибись, только долговато рендеринг при таком рейтрейсинге. А еще один источник прямо в стакане утопить, и засветится пиво – что тебе солнышко! Фоном, например, можно лес или джунгли, а лучше градиент нерезкий – чтобы не отвлекало. Потом рендерим это все и уже дальше насилуем в Фотошопе.
Например, голуби белые полупрозрачные или, опять же, белые лошади – фантомы, облака можно. Искорку на бочок стакана четырехконечную скошенную. Не переборщить только. Ну, и надпись. Типа – «Таким вы еще не похмелялись!». Или, например… Фоном пламя сделать. Огня у меня до хрена в клипартах. А внизу у стакана – лед, иней, кристаллы. Сам стакан весь в изморози. Надпись каким-нибудь стилизованным под каббалу шрифтом. «Пиво из ада. Всегда ледяное». И пипл схавает.
Пиво из этого самого ада внутри одного из пип-лов, а конкретно – меня, наконец шевельнулось, и первая порция алкоголя за два с половиной года попала в кровь. Мир изменился. Он сначала сузился до размеров ауры, а потом распух, взорвался, разнесся как на дрожжах во все стороны, и дальние границы его помчались куда-то в другие галактики…
Я не умею делать что-то в меру. Не получается. Менталитет другой. Иногда я завидую обывателям и не вижу в этом слове ничего оскорбительного. Обыватель – тот, кто умеет и хочет быть . Другими словами, кто не ебёт себе и окружающим мозги, не ищет второго смысла и не имеет камня за пазухой, что бы это ни значило. Еще более другими словами – кто живет в социуме по правилам и учит, твою мать, этому и своих сопливых детей, и своих собак, и даже свои растения. Поэтому там, где цветет и пахнет сам обыватель, плохо цветет и пахнет сорняк, бандюга и сифилис. Газоны, пластиковые окна, 95-й бензин, зажигалка «Zippo», перманентный кредит и знакомый стоматолог – это всё элементы существования совершенно правого и совершенно довольного жизнью обывателя. А почему же? Почему же я ? Им не становлюсь? Хм.
В далеком-далеком детстве в нашем старом уютном дворике с наступлением сумерек из окон двух-подъездного четырехэтажного дома неслась одна и та же вечная фраза: «Миша (Ваня, Коля, Петя, Гиви, Абдулазит), домой!». Мальчики с еще лысыми яйцами, будущие владельцы мира и его окрестностей, иногда безропотно, а чаще скрипя молочными зубами, с неохотой исчезали один за одним. Сумерки становились гуще, опосля чего превращались в ночь и неизвестность. Как-то раз меня не позвали. Уж не знаю, вернее, не помню, что там за хрень в семье случилась, но в этот вечер я первый раз в жизни оказался беспризорным. А когда все малолетние гангстеры, краснорожие индейцы и бледнолицые засранцы, а также немцы с русскими и прочие космонавты растворились в бездонных дырах подъездов… В общем, я остался один.
И подул ветер. И зашумели деревья. И дворовые коты превратились в чудовищ с горящими неоновыми глазами. По темно-фиолетовому, почти черному небу плыли гигантские облака, стирающие на хрен звезды легким движением усталых крыльев. Сверкающая сатанинскими лагунами и пляжами луна купалась в них, выворачивая душу наизнанку. Кусты сирени, песочница, сарай с продавленной крышей, легкомысленные днем цветы, трава под забором, раскачивающиеся с замогильным видом качели на, как пить дать, намыленных веревках – отчего они качаются? – и все это во мраке, в блестках, в осколках стекла в траве, в небе, в сердце… Я сидел на лавочке. Мне казалось, я один не только в этом дворе, я один вообще в мире. Пара-тройка горящих в доме окон только усиливали это ощущение. В их желтом свете я заметил пляску ночных насекомых. Они сверкали своими телами, описывая круги смерти. Сходящие с ума от кровавого голода комары лезли мне в уши. Над крышей дома появилась бесшумная крылатая тень. Ее движения не были похожи на движения птицы. Это охотилась летучая мышь – существо страшное, грациозное, мистическое… Где-то в траве, выдуманное, никогда никем не виданное, стрекотало насекомое. Туманом заволокло сердце. Я смотрел на дом и думал: они там, а я здесь… Я здесь, а они там. В их жизни сейчас все проходит, как всегда. Мятная паста, земляничное мыло, теплое молоко. Поцелуй на ночь, белая простыня, тиканье часов. А в шесть утра зазвучит гимн Советского Союза. Завтра я буду такой же, как они. Но сейчас я – другой. Я понял это – и первый раз, на какое-то время, перестал быть ребенком. Сатанинские материки и океаны Луны отражались в моих глазах.
