Джонатан Фоер - Полная иллюминация
Нашел ты его? — спросил правовед Исаак М, когда Шлоим вновь замаячил на поверхности. — И можно ли определить, сколько времени он там пробыл?
Один он был или с женой? — спросила скорбящая Шанда Т, вдова покойного философа Пинхаса Т, который в своей единственной достойной упоминания работе «К Праху: из Человека Ты Вышел — в Человека и Возвратишься» доказывал, что теоретически жизнь и искусство могли бы поменяться местами.
Мощный порыв ветра пронизал штетл насквозь, заставив его присвистнуть. Грамотеи, силившиеся постичь смысл смутных текстов в плохо освещенных комнатах, оторвали от книг головы. Влюбленные, дававшие зароки и обещания, жаждавшие изменений и извинений, разом замолкли. Одинокий красильщик свечей Мордехай К утопил руки в чане с теплым голубым воском.
Была у него жена, — вставил Софьевка, запуская левую руку вглубь переднего кармана брюк. — Хорошо ее помню. Такие роскошные сиськи. Бог ты мой, что за сиськи! Разве их забудешь? Обалденные, видит Бог, сисечки. Я хоть сейчас готов поменять все выученные мной за жизнь слова на возможность вновь сделаться младенцем и еще раз, да, да, да, присосаться к этим титечкам. Да, поменял бы! Поменял!
Откуда ты знаешь такие подробности? — спросил кто-то.
Однажды, когда я был еще совсем мал, отец послал меня в Ровно с поручением. Как раз в дом к этому Трахиму. Фамилия его на языке не задержалась, но отчетливо помню, что Трахим этот — через «и» — был при молодой жене с роскошными сиськами, при небольшой квартирке с кучей безделушек в ней и со шрамом не то от глаза до рта, не то от рта до глаза. Одно из двух.
ТАК ТЫ СУМЕЛ РАЗГЛЯДЕТЬ ЕГО ЛИЦО, ПОКА ОН ПРОНОСИЛСЯ МИМО НА СВОЕЙ ПОВОЗКЕ? — возопил Многоуважаемый Раввин, и двойняшки бросились ему навстречу, чтобы поскорее спрятаться в складках его талеса. — И ДАЖЕ ШРАМ?
А позднее, ай-яй-яй, я вновь столкнулся с ним, уже будучи молодым человеком, прилагавшим себя во Львове. Трахим доставлял персики, насколько я помню, а может быть, и сливы, к домику школьниц через дорогу. А может, он был почтальоном. Так и есть, это были любовные письма.
Теперь-то он уж точно помер, — сказал лекарь Менаша, раскрывая саквояж с медикаментами. Он извлек оттуда несколько бланков свидетельства о смерти, но вновь налетевший ветер вырвал их у него из рук и унес к верхушкам деревьев. Некоторые бланки опадут грядущим сентябрем вместе с листьями. Остальные упадут вместе с деревьями несколько поколений спустя.
Будь он до сих пор жив, его все равно не высвободить, — произнес Шлоим из-за большого камня, за которым укрывался, обсыхая. — Пока все содержимое не всплывет, к повозке не подобраться.
ШТЕТЛ ДОЛЖЕН ПРИНЯТЬ ПРОКЛАМАЦИЮ, — провозгласил Многоуважаемый Раввин тоном, не терпящим возражений.
Так как все-таки записать потерпевшего? — спросил Менаша, слюнявя перо.
Можем ли мы утверждать, что он был женат? — спросила скорбящая Шанда, прижимая руку к сердцу.
Может, девочки что-нибудь видели? — спросил Аврум Р, чеканщик обручальных колец, сам так ни с кем и не обрученный (хотя Многоуважаемый Раввин уверял его, что знает одну молодую особу в Лодзи, которая могла бы составить ему счастье [навеки]).
Ничего девочки не видели, — сказал Софьевка. — Я видел, что они ничего не видели.
На этот раз двойняшки, не сговариваясь, зарыдали дуэтом.
Но не можем же мы полностью полагаться на слова этого, — сказал Шлоим, указывая пальцем на Софьевку, который парировал выпад вполне недвусмысленным жестом.
Девочек ни о чем не спрашивайте, — сказал Янкель. — Они и так уже натерпелись, бедняжки.
К этому моменту практически все триста с небольшим жителей штетла подтянулись к реке, готовые поспорить о том, о чем не имели ни малейшего представления. Чем меньше житель штетла знал, тем яростнее он спорил. Это было в порядке вещей. Месяц назад вопрос стоял о том, удастся ли сформировать у детей более благоприятную картину о мире, если заделать наконец дырку в бублике. Два месяца назад жестокий и комичный спор разгорелся по вопросу о типографском станке, а еще раньше — о самосознании поляков, что кончилось для одних слезами, для других — смехом и для всех вместе — новыми вопросами. Из-за спин этих вопросов выглядывали новые, а за ними еще. Вопросы от начала времен — когда бы оно ни было, — до их конца — когда бы он ни наступил. Из праха? В прах?
БЫТЬ МОЖЕТ, — сказал Многоуважаемый Раввин, вознося руки еще выше, возвышая голос еще громче, — НАМ ВООБЩЕ НЕ СЛЕДУЕТ НИЧЕГО УЛАЖИВАТЬ. ЧТО, ЕСЛИ МЫ ОСТАВИМ СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ НЕЗАПОЛНЕННЫМ? ЧТО, ЕСЛИ МЫ, СОГЛАСНО ОБРЯДУ, ПРЕДАДИМ ТЕЛО ЗЕМЛЕ, СОЖЖЕМ ВСЕ, ЧТО ПРИБЬЮТ К БЕРЕГУ ВОЛНЫ, И ПОЗВОЛИМ ЖИЗНИ ПРОДОЛЖАТЬ СВОЕ ТЕЧЕНИЕ ВОПРЕКИ ЭТОЙ СМЕРТИ?
Но без прокламации не обойтись, — сказала Фройда Й, торговка сладостями.
Обойтись, если штетл примет соответствующую прокламацию, — уточнил Исаак.
Может, все-таки следует сообщить его жене, — сказала скорбящая Шанда.
Может, все-таки следует заняться сбором останков, — сказал дантист Елизар З.
В разгар спора маленькая Ханна высунула голову из-под бахромы отцовского талеса, но ее голосок едва не потонул в общем гуле:
А я что-то вижу.
ЧТО? — спросил ее отец, утихомиривая собравшихся. — ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Вон там, — указывая пальчиком на взбаламученную воду.
Там, посреди ниток и перьев, в окружении свечей, намокших спичек, пташек, пешек и шелковых кисточек, вздрагивавших, как медузы, колыхалась на волнах новорожденная девочка, все еще блестящая от слизи, все еще нежно-розового цвета — цвета сливовой мякоти.
Двойняшки растворились под талесом отца, точно призраки. Лошадь на дне реки, укутанная в саван затонувшего ночного неба, сомкнула тяжелые веки. Доисторический муравей в янтаре Янкелева кольца, пребывавший там без движения задолго до того, как Ной начал сколачивать свой ковчег, спрятал голову между своих многочисленных лапок, чтобы не сгореть от стыда.
Лотерея, 1791
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ Битцл Битцл Р с группой крепких парней из деревни Колки выволок-таки повозку на берег; еще ни разу его сетям не доводилось приносить столько добычи. Однако среди останков тело так и не было обнаружено. На протяжении последующих ста пятидесяти лет штетл будет проводить ежегодное состязание по «поиску» Трахима, хотя приз за победу специальная прокламация упразднит уже в 1793 году по настоянию Менаши, который заявит, что после двух лет в воде всякий труп начинает распадаться на части, а значит, поиск его не только утрачивает смысл, но и чреват препротивными — и еще того хуже — множественными находками, что невероятно усложнит процедуру выявления победителя, поэтому состязание превратилось скорее в празднество, для которого несколько поколений вспыльчивых пекарей П выпекали особые мучные угощения, а девочки штетла наряжались подобно двойняшкам в тот судьбоносный день: шерстяные брючки с подвязками на концах и холщевые блузки с круглыми воротничками, отороченными голубой бахромой. Мужчины съезжались из дальнего далека, чтобы нырнуть в воду вслед за парусиновыми мешками, которые бросала в Брод Царица Реки. Мешки были набиты землей — все, кроме одного, с золотом.
Находились и те, кто полагал, что Трахима отыскать не удастся, что течение, вечно перемещавшее с места на место песок и гальку, позаботилось о его погребении. Совершая свои ежемесячные кладбищенские обходы, эти люди приносили на берег камушки и говорили что-то типа:
Бедный Трахим. Не довелось мне его хорошенько узнать.
А мог бы.
или
Мне тебя не хватает, Трахим. Хоть мы и не встречались.
или
Спи, Трахим, спи. И храни нашу мельницу от напастей.
Находились и те, кто считал, что Трахима не пригвоздило к речному дну одной из двух оглобель повозки, а унесло в открытое море вместе с самым главным его секретом, закупоренным в нем, как любовное послание в бутылке, на которую во время романтической освежающей прогулки суждено наткнуться однажды утром ничего не подозревающим влюбленным. Не исключено, что он или какая-нибудь его часть были выброшены на пляж Черного моря или на берег Рио, а то и добрались до самого Эллис Айленда.
А может, нашла и приютила его какая-нибудь вдова: купила ему удобное кресло, переодевала свитер каждое утро, брила щеки, покуда щетина не перестала расти, укладывала рядом с собой в постель каждый вечер, нашептывала сладкие глупости в пустоту, что некогда была ухом, смеялась вместе с ним за чашечкой черного кофе, плакала вместе с ним над желтеющими фотографиями, предлагала завести детей в приступе зеленой тоски, скучала по нему перед тем, как самой заболеть, завещала ему все свое состояние, думала только о нем на смертном одре, хоть и знала, что все сама себе нафантазировала, но верила все равно.
