Чарльз Буковски - Первая красотка в городе
— Так, говоришь, жопу свою ему толкнуть не смогла? Да мы дали ему лучший номер всего за пятерку. И ты теперь мне говоришь, что не смогла ему толкнуть жопу?
— Бруно, я пыталась! Чесслово, ей-бо, пыталась, Бруно!
— Блядина ты грязная!
Я знал этот звук. Не пощечина. Хорошим сутенерам по большинству не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по щеке, чтобы пришлось пониже, но подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, неслабая конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Женщина взвыла, ударилась о стену, а братец Бруно заехал ей еще разок, аж стена вздрогнула. Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда и впрямь занимательна, но что-то не очень мне охота все это слушать. Если б я знал, что так все обернется, я б ей уделил.
Потом я заснул.
Наутро встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться все равно не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать фотомастерские. Зашел в первую.
— Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?
Она неплохо выглядела — рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.
— С такой-то рожей — зачем мне на карточку сниматься? Я ищу Глорию Уэстхейвен.
— Я Глория Уэстхейвен, — ответила она, закинула ногу на ногу и поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.
— Что это с вами такое? — спросил я ее. — Какая вы Глория Уэстхейвен? Я познакомился с Глорией Уэстхейвен в автобусе из Лос-Анджелеса.
— А у нее что?
— Я слыхал, у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь вот ее найти. В автобусе между нами кое-что было.
— Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?
— Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее в глазах стояли слезы. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом сел на автобус обратно. Ни одна женщина раньше из-за меня не плакала.
— Может, она плакала из-за чего другого.
— Я тоже так думал, пока остальные пассажиры не начали меня материть.
— И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?
— Только это и знаю.
— Ладно, слушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом городе.
— Меня это не удивляет, — заметил я, глядя на ее ноги.
— Хорошо, напишите мне, как вас зовут и где остановились. Я ему позвоню и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Потом вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке «М――― К―――». Договорились?
— Договорились, — ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, а она уже набирала номер. Вот я во 2-м или 3-м крупнейшем городе Техаса — и он у меня в кармане. Я направился к ближайшему бару…
Внутри было довольно людно для такого часа. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табуретов было два — по бокам какого-то здоровенного парняги. Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на табурет и взял пива. Выпил стакан, заказал другой.
— Вот когда так пьют, мне нравится, — произнес парняга. — А то эти задроты сидят, один стакан сосут целую вечность. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак. Чем занимаешься и откуда ты?
— Ничем не занимаюсь, — ответил я, — и я из Калифорнии.
— Думаешь чем-нибудь заняться?
— Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.
Я отпил половину второго стакана.
— Ты мне нравишься, чужак, — сказал парняга, — поэтому я тебе доверюсь. Но скажу на ушко, потому что, хоть я бык и здоровый, боюсь, перевес слегка не на нашей стороне.
— Запуливай, — сказал я.
Парняга склонился к моему уху.
— Техасцы — говно, — прошептал он.
Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.
Когда его кулак долетел до цели, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, платком вытер рот, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу…
В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.
— Эй, впустите меня, — сказал я.
— Ты кто? — спросили меня.
— Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
— А ты не в сапогах, а?
— В сапогах? С какой стати?
— Рейнджеры.
— Рейнджеры? Это чего еще?
— Тогда заходи, — ответили мне…
Не провел я в номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя эту сетку. Вся кровать — сама по себе немалая, да еще и с крышей — была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине, а сетка вокруг. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, можно и педрилой. Мало того, в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.
И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:
— Дорогуша, пора простынки менять.
А я ей:
— Так я же вчера только заехал.
— Дорогуша, здеся мы не по твоему распорядку простынки меняем. Давай вытаскивай розовую попку и не мешай мне работать.
— Угу, — сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Деваху это, похоже, не смутило.
— Хорошая у тебя кроватка, дорогуша, — сообщила она. — У тебя во всем отеле лучший номер и лучшая кроватка.
— Наверное, мне повезло.
Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила. Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:
— Ладно, дорогуша, простынки я постелила. Что-нибудь еще надо?
— Ну, 12–15 кварт пивка бы не помешали.
— Принесу. Только денежки вперед.
Я дал ей денег и прикинул: ну, поехали. Лег, педрильно подоткнул под себя со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сели болтать и пить пиво.
— Расскажи мне о себе, — попросил я.
Она захохотала и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов она залезла под эту сетку и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось…
Назавтра я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот она, в колонке популярного обозревателя. Упоминалось и мое имя. Чарльз Буковски, прозаик, журналист, путешественник. Мы познакомились в воздухе, милая дамочка и я, и она приземлилась в Техасе, а я отправился дальше в Новый Орлеан выполнять задание редакции. Но прилетел обратно, поскольку милая дамочка не шла у меня из головы. Зная только, что у ее матери здесь фотостудия.
Я вернулся в гостиницу, раздобыл пинту виски и 5 или 6 кварт пива и наконец просрался — что за радостное действо! Должно быть, колонка повлияла.
Я снова забрался под сетку. Тут зазвонил телефон. Отводная трубка. Я выпростал руку и снял.
— Вам звонят, мистер Буковски. Редактор «М――― К―――». Разговаривать будете?
— Буду, — ответил я, — алё.
— Вы — Чарльз Буковски?
— Да.
— Как вы оказались в такой дыре?
— Вы о чем? Люди здесь довольно славные, я погляжу.
— Это самый паршивый бордель в городе. Мы уже 15 лет пытаемся выжить их отсюда. Что вас туда привело?
— Было холодно. Я поселился в первой попавшейся гостинице. Сошел с автобуса, а здесь холодища.
— Вы прилетели на самолете. Не забыли?
— Не забыл.
— Хорошо, у меня есть адрес вашей дамочки. Надо?
— Надо, если не возражаете. Если не хотите давать, ну его на фиг.
— Я просто не понимаю, зачем вы живете в такой дыре.
— Ладно, вы — редактор самой большой газеты в этом городе и звоните мне, а я в техасском борделе. Слушайте, давайте расстанемся, и все. Барышня плакала или что-то вроде; мне запало в душу. Я уеду отсюда первым же автобусом.
— Подождите!
— Чего ждать?
— Я дам вам ее адрес. Она прочла колонку. Прочла между строк. Позвонила мне. Она хочет вас увидеть. Я ей не сказал, где вы остановились. У нас в Техасе народ гостеприимный.
— Да, я как-то вечером зашел в один ваш бар. На себе почувствовал.
— Вы еще и пьете?
— Не просто пью — запоем.
— Мне кажется, не стоит давать вам адрес этой девушки.
— Так забудьте тогда про все это к ебене матери, — сказал я и повесил трубку…
Телефон зазвонил снова.
— Вам звонок, мистер Буковски, от редактора «М――― К―――».
— Давайте его сюда.
— Слушайте, мистер Буковски, нам нужно продолжение вашей истории. Многие читатели интересуются.
— Скажите своему обозревателю, чтоб черпал из воображения.
— Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?
