Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах
— Так что, останешься дома или…
Чувствуя, что муж не спит, Лена потрепала его слипшиеся от вчерашней температуры волосы.
— Или… — ответил отец Игорь. — Сейчас буду вставать на правило и пойду потихоньку. А ты приготовь мне вчерашний чаек. Хорошо? Вернусь — вместе посидим. От него мне сразу легче стало.
Он встал, быстро оделся, прошел мимо двух детских кроваток в комнату, где перед большим домашним иконостасом тихо мерцала лампадка. Постояв немного, отец Игорь собрался мыслями и, осенив себя широким крестным знамением, начал совершать уставное молитвенное правило перед совершением Божественной литургии. А матушка, зная, что его не переубедить и самой уже не уснуть, пошла на кухню готовить завтрак для детишек и собирать на службу своего мужа-батюшку.
Отцу Игорю не было еще и тридцати, а с Еленой они были ровесники. Он — высокий, стройный, худощавый, с немного бледным лицом, энергичным взглядом и такими же энергичными манерами, темными курчавыми волосами, затянутыми назад в пышный хвостик.
Матушка, которую ее сокурсники называли не иначе, как «Еленой прекрасной», действительно была пригожа собой: с такими же темными вьющимися волосами, непослушно выбивавшимися из-под платка, всегда стройная, опрятная, строгая в обращении со всеми настолько, что никто на нее не мог даже бросить тени подозрения в чем-то недостойном звания супруги священника.
Во всех отношениях это была очень красивая пара, хранившая между собой такие же красивые отношения, полные взаимного доверия, уважения и теплоты.
Если жизненный выбор отца Игоря был понятен — влияние его родного дяди стало решающим, то решение Елены, решившей сменить блестящую музыкальную карьеру на профессию скромного церковного регента, было непонятным даже для ее родителей. Они терялись в догадках, какие мотивы двигали ею, когда она, воспитанная пусть и не в слишком верующей, но достаточно благочестивой, культурной семье, вдруг подала документы для поступления в Духовную семинарию.
«Чем бы ни тешилось дитя — лишь бы не плакало» — думали родители, будучи уверенными в том, что это была очередная дочкина блажь, которая оставит ее так же внезапно, как и пришла. Но Лена с отличием прошла всю учебу, сознательно готовя себя к грядущей судьбе. Согласие стать женой священника для ее родителей уже не стало таким ошеломляющим: те не противились этому стремлению, даже успокаивая себя тем, что так для всех будет лучше, особенно если смотреть на полное разложение семейных устоев и семейной морали, творившиеся в обществе.
Не только родители, но и сама Елена не сразу смогла объяснить причину открывшейся в ней тяги к Богу, к чему-то несравненно более возвышенному, чем даже самая возвышенная классическая музыка. В ее душе вдруг пробился росток семени, посеянный еще покойной бабушкой, которая любила ходить в храм Божий и часто брала с собой внучку. Маленькой Леночке было гам всегда тепло, уютно и радостно: она любила подмигивать огонькам горящих свечек, любила шептаться с большим образом Богоматери, открывая детские просьбы, обиды, недоразумения. И тогда же она пленилась церковным пением, казавшимся ей чем-то вообще неземным, ангельским, особенно печальные распевы Великого поста. И когда это доброе семя дало добрые всходы, они потянулись туда же, к Тому, Кто воззвал их к жизни: к Богу.
Нет ничего удивительного, что в гармонии семейной жизни у отца Игоря и матушки Елены появились на свет два прекрасных мальчугана. В скромном домике, где поселилось батюшкино семейство, им была выделена отдельная комнатушка, сами же супруги обосновались через стенку — там стоял бельевой шкаф и две кровати. Родители Елены, навестив родную дочь, были крайне удивлены тем, что те спали раздельно, а не на общем супружеском ложе, как все нормальные люди.
Елена тактично ушла от лишних расспросов и объяснений, на что ее обескураженный отец пробормотал:
— Вот так они и жили: спали врозь, а дети были.
Третья — самая большая комната — служила гостиной и одновременно местом, где отец Игорь совершал свое ежедневное священническое правило, готовясь к службам в храме. Обставлена она была, как и все остальные комнаты, очень скромно — лишь самое необходимое для жизни. А вот что действительно было роскошным — так это иконостас, уставленный многочисленными святыми образами, привезенными как самим отцом Игорем, так и доставшимися ему от покойного предшественника.
Поскольку газа в этих краях не было, все топили у себя дровами. Топил и отец Игорь: печка в доме стояла продуманно и экономно — так, что тепло от нее шло сразу по всем комнатам.
Такой же скромной была и сама церквушка: маленькая, тесная, холодная, с буржуйкой возле окна, чтобы создавать хоть какое-то ощущение тепла, когда снаружи устанавливались холода и морозы. Новый настоятель старался поддерживать свой храмик в том же состоянии, в каком получил от отца Лаврентия: в идеальной чистоте, порядке и полной сохранности всего, что удалось уберечь от варваров. Люди со всех окрестных деревень снесли сюда святые образа и книги, спрятанные в надежных местах во время разрушения храмов.
Особым почитанием пользовалась одна икона — образ Богоматери «Всех скорбящих Радосте». Он был написан на большой дубовой доске, выгнутой наружу по старинной технологии, с многофигурной композицией, в центре которой стояла Сама Царица Небесная, окруженная небесной славой ангелов, архангелов, мучеников, преподобных отцов и жен, а внизу, с воздетыми к Заступнице руками, страждущие, были изображены обуреваемые от скорбей и недугов грешные люди. Снятая со стены храма, когда сюда ворвались комсомольцы, икона была обречена на публичное сожжение — как и другие святые образа, сваленные посреди деревни на одну большую кучу возле оскверненной церкви. Но безбожникам этого показалось мало. Они решили «дать прикурить» святыням, начав под громкий смех и похабные частушки таких же безумцев раскуренными папиросами выпекать святые лики. А потом их спалили — все, кроме одной, той самой «Всех скорбящих Радосте», выкраденной под покровом ночи кем-то из набожных крестьян и спрятанной в чулане, пока не пришло время возвратить святыню в храм на прежнее место.
А вскоре изумленные люди стали замечать, как сморщенные от папирос краски на ликах начали без всякой реставрации разглаживаться, возвращая обезображенным ликам их прежний благолепный вид. А от самой иконы потекли чудеса: больные исцелялись, терпевшие особую нужду получали нежданную помощь, горевавшие — утешение. Прослышав об этом, сюда потянулись богомольцы и с других мест, добавляя людей к тем единицам, что стояли в храме.
«Царице моя преблагая, надежде моя Богородице, приятелище сирых и странных предстательница, скорбящих радосте, обидимых покровительнице!» — затягивал простуженным голосом иеромонах отец Лаврентий, опускаясь в поклоне перед чудесным образом.
«Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощну, окорми мя яко странна» — подтягивали люди, тоже склоняя колени в мольбе и простирая свои руки вместе со страждущими, больными и немощными, изображенными на иконе.
Старенький настоятель старался сделать все, чтобы продлить жизнь месту своего последнего пастырского служения. С помощью все того же местного колхоза, который образовался в первые годы советской власти, удалось подбить фундамент, укрепить обветшавшие несущие конструкции, заново перекрыть купол.
— На ваш век, может, и хватит, а там на все воля Божия, — подбадривал отец Лаврентий свою малочисленную паству, глядя на то, как после всплеска интереса к вере, родившейся в душах людей, он стал так же быстро угасать, словно огонек лампады под новыми порывами ветра за недолгим затишьем. Даже немногие сектантские миссионеры, сунув сюда нос в поисках потенциальных членов своих сборищ, уходили, не задерживаясь и прекрасно понимая, что тут им было делать нечего: здешних обитателей духовные вопросы мало интересовали, а тот, кто был верующим, знал дорогу к одному храму, в котором воспитаны в вере их предки — православному. Сектантам не нужны были такие люди: они искали жертв побогаче, посостоятельней. А Погост он и есть погост.
Отец Игорь внутренне собрался, еще раз оправил священнические ризы и, став перед престолом, возгласил начало Божественной литургии:
— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.
— Аминь, — пискливым голосом раздалось на клиросе, где стояла единственная певчая из пяти, что приходят обычно по воскресным дням и большим праздникам. Самой матушки Елены не было: она осталась хлопотать по дому и готовиться к приезду гостей.
— Миром Господу помолимся!
Отец Игорь старался не напрягать простуженных голосовых связок, чтобы не добавить осложнений к своей не до конца вылеченной ангине.
— Господи, помилуй! — снова пискнула Анна, неотлучно сопровождавшая своего настоятеля не только в храме, а всюду, где он служил. В любое время года, в любую непогоду она шла пешком семь километров от крошечного хуторка, где жили лесники и она сама, чтобы помогать служить настоятелю. Все ее звали так, как звала она себя — бабой Ганей. Она была совершенно одинокой, без семьи и родных, оказавшись в здешних краях еще в те годы, когда сюда ссылали коренных жителей Западной Украины, не пожелавших покоряться новым порядкам советской власти. Она сохранила все, что впитала с молоком покойной матери: веру, язык, традиции, благочестие. С тем и доживала свой век, не пропуская ни одной службы, с Божьей помощью подняв на ноги пятеро детей, и теперь желая лечь в землю рядом с покойным мужем и родителями, которые так и не дождались возвращения к родным очагам.