Сара Райнер - Один момент, одно утро

– Так, значит, вы тоже живете в Брайтоне? – спрашивает Лу, когда они уже мчатся по автостраде.

Водитель нажимает на педаль, и вскоре они уже летят со скоростью семьдесят миль в час. У бровки мелькают только начинающие расцветать желтыми цветами кусты утесника.

– Да.

– Где именно?

– В Севен-Дайалсе. Знаете?

– Конечно, – обижается Лу. – Я живу в Брайтоне почти десять лет.

– Ну, да. – Тогда можно сказать поточнее. – На Чарминстер-стрит.

Лицо Лу остается бесстрастным.

– Между Олд-Шорхэм-роуд и Дайк-роуд.

– Ах, да! – восклицает Лу. – Там милые маленькие викторианские домики, и в конце улицы квартал офисов.

– Да. Грязновато, но мне нравится.

– Вы живете одна?

Лу как будто искренне заинтересована, и Анна замечает, что она смотрит на ее палец – вероятно, ищет обручальное кольцо. «Как забавно, – думает Анна, – мы обе ищем сигналов, оцениваем друг друга». Тем не менее она не хочет продолжать разговор. Это не та тема, в которую она хочет углубляться.

– М-м-м, нет… Я живу со своим другом.

Лу улавливает ее настроение и меняет тему.

– Так вы всегда работаете в Лондоне?

– По большей части, да. А вы?

– Четыре дня в неделю. Мне бы не хотелось ездить туда все пять дней.

– Да, это утомляет.

Анна неожиданно чувствует обиду: если бы Стив зарабатывал больше, ей бы не приходилось так много ездить. Но она молчит, только глубоко вздыхает, а потом более решительно произносит:

– Впрочем, мне нравится в Брайтоне. Так что оно того стоит. – Анна улыбается, с любовью думая о доме с террасой, на ремонт которого она потратила столько времени и сил, о его внутреннем садике и прекрасном виде на Даунс[5]. И еще неподалеку живет горстка близких друзей; совсем близко Лэйнс, где теснятся единственные в своем роде лавочки и такие же эклектичные люди, крутой, покрытый галькой берег, а за ним море… Из-за этого, пожалуй, более всего стоит терпеть утомительные поездки: серое, зеленое и синее, прибой, спокойствие моря и его зыбь, его способность постоянно меняться. Ах, это море…

Лу прерывает ее мысли.

– Мне тоже нравится жить в Брайтоне.

– А вы где живете в Кемптауне? – спрашивает Анна. – Очень надеюсь, вы не скажете, что там у вас целый дом у моря!

Конечно, она шутит: дома эпохи Регентства[6] у пляжа в Кемптауне просто огромные. И не только огромные, но и великолепные, с изящными оштукатуренными кремовыми фасадами, гигантскими окнами от пола до потолка, комнатами удивительных пропорций с мраморными каминами и вычурными лепными карнизами – о владении таким домом можно только мечтать.

Лу смеется.

– Нет. Я живу в маленькой квартирке в мансарде – на самом деле это студио.

Что-то в ее манере и в том, что она постоянно употребляет «я», а не «мы», говорит, что она живет одна. Анна уточняет:

– Значит, вы ни с кем ее не делите?

Лу снова смеется. У нее заразительный смех: глубокий, горловой, непринужденный.

– Боже, нет. Там вряд ли хватит места повесить кошку.

– И где это, если можно спросить?

– На Магдален-стрит.

– Ух ты! Значит, из окна видно море?

– Да, из эркера в комнате, за дальним концом дороги. Наверное, агенты по недвижимости называют это «дальний вид на море». И у меня есть крохотная терраса на крыше, откуда видно море и мол.

– Как мило.

Анна задумывается. Ей всегда хотелось иметь собственную мансарду. Мимолетно она представляет себе другую жизнь, где у нее не так много обязанностей, где не надо выплачивать ипотеку, нет Стива, и она может заниматься собственным творчеством…

Но хватит об этом: ничего не изменишь. И все-таки ей хочется узнать о Лу побольше.

– Там вокруг, наверное, прекрасная ночная жизнь, – говорит она, в надежде подтолкнуть ее на откровения.

Лу живет в сердце Брайтонского квартала геев, там десятки пабов и ночных клубов, где, как представляется Анне, происходят захватывающие вещи.

– Иногда даже чересчур прекрасная, – отвечает Лу. – Бывает шумновато.

«Разговор становится скучным», – думает Анна. Ей хотелось рассказов о разнузданном употреблении наркотиков и лесбийской любви втроем. Если ее собственное существование нынче строго ограничено, она могла бы, по крайней мере, пожить чувствами других. Но, опять же, если в жизни Лу и есть что-то интересное, она вряд ли станет этим делиться с незнакомкой в такси.

Через полчаса поездки Лу решает, что Анна вроде бы ничего, но по-прежнему не уверена, что у них есть что-то общее. Лу в целом хорошо разбирается в людях, годы работы консультантом-психологом отточили врожденную способность, поэтому она обычно оценивает людей правильно. Пожалуй, она не так проницательна, когда дело касается женщин, когда мешает их сексуальная привлекательность. Но она видела многих традиционно ориентированных женщин – и мужчин тоже, если на то пошло, – которые неправильно оценивали людей, когда похоть мутила их восприятие, так что она, по крайней мере, не одинока в этом.

Как бы то ни было, Анна явно традиционной ориентации и физически относится не к тому типу, который привлекает Лу. Тем не менее она ее заинтриговала. Ничего Лу так не любит, как копаться в чужой душе; это то же любопытство, которое захватывает ее, когда она наблюдает за незнакомыми людьми в поезде, представляя себе их жизни, складывая в единую картину все внешние признаки. И это тоже привлекает ее профессионально, она любит докапываться до дна и выяснять: что же создает сложный – хотя зачастую трагически саморазрушительный – мотив поведения молодых людей?

Несмотря на безупречный внешний вид Анны, что предполагает более материалистический склад ума, чем у самой Лу, Лу подозревает, что в ее попутчице может быть нечто большее, чем предполагает ее невозмутимая внешность. Во время пути она уловила некоторые слабые сигналы. Она не упоминала о детях, а большинство женщин непременно упомянули бы, учитывая разговоры, которые они вели о своих домах. Поэтому Лу подозревает, что у нее нет детей, что довольно необычно для женщин ее возраста. Но интереснее то, что Анна заколебалась, прежде чем упомянула своего партнера; Лу подозревает, что здесь кроется какая-то история. Она всегда замечает, когда кто-то что-то скрывает – не в последнюю очередь потому, что в определенных ситуация сама поступает так же. И еще Анна чувствует нужды других, даже когда руководит ими. В конце концов, они делают то, чего от них хочет Анна, и все же она предложила Лу заплатить за нее ее долю. Это намекает на острый ум и сложный характер, и любопытство Лу возрастает.

«Интересно, – размышляет она, когда они съехали с шоссе М23 и выехали на двухполосную дорогу в тусклом пригороде Коулдсона, – мы когда-нибудь еще увидимся потом?» Она часто по утрам ездит по собственным делам в Лондон, используя поездку, чтобы поразмышлять. И все же неплохо время от времени с кем-то поболтать, когда есть настроение. Может быть, если Анна так же часто, как она, ездит на поезде в семь сорок четыре, они увидятся в вагоне. Хотя это длинный поезд и всегда переполненный. Если ездить на нем в одно и то же время, это еще не значит, что их пути снова пересекутся.

09 ч. 45 мин.

Карен стоит на автомобильной стоянке. Она сама точно не знает, как сюда попала и сколько уже тут находится. И только когда трясущимися руками пытается закурить, осознает, что идет дождь. Белая бумага сигареты покрывается капельками, которые расплываются и пропитывают ее. Карен смотрит на небо – по нему несутся серые тучи. Она запрокидывает голову, и лицо быстро покрывается водой. Она должна почувствовать на коже холодную влагу, но не чувствует. Карен открывает рот, чтобы проверить, может ли ощутить вкус, но, хотя рот наполняется дождинками, она не чувствует никакого вкуса. Она поеживается, но холода совсем не испытывает.

Карен пытается понять, где находится. Неожиданно видит большую вывеску:

Кажется, в этом есть какой-то смысл. И что теперь делать?

Саймон мертв.

Мертв.

Она повторяет это слово про себя, и сама видела, как он умер прямо у нее на глазах, но это не реально.

Она наблюдала, как две медсестры пытались оживить его, а санитары пытались электрическим шоком запустить его сердце – они пытались снова и снова, и в карете «скорой помощи» тоже. И доктор подтвердил, что Саймон умер несколько минут назад, и записал время смерти, но это все же нереально, этого просто не может быть.