Бернард Вербер - Революция муравьев
День его выздоровления должен был стать днем счастья, а превратился в день отчаяния. Старый учитель пения понял, что настоящие звуки не похожи на те, которые он себе воображал. Мир явился ему гамом и какофонией, мир был агрессивным, крикливым и чудовищным. Он был заполнен не музыкой, а нестройными шумами. Старик не смог перенести столь сильного разочарования и придумал себе самоубийство на свой манер. Он забрался на колокольню собора Парижской Богоматери и засунул голову под язык самого большого ее колокола. Он умер ровно в полдень, унесенный страшной мощью двенадцати величественных и музыкально безупречных ударов.
С его исчезновением Жюли потеряла не только друга, она потеряла руководителя, помогавшего ей развивать талант.
Она, конечно, нашла другого учителя пения, одного их тех, кто ограничивает ученика работой над гаммами. Он заставил Жюли петь в слишком грубом для ее гортани регистре. Ей было очень больно.
Вскоре на голосовых связках Жюли отоларинголог нашел узелки и распорядился прекратить занятия. Она перенесла операцию и несколько недель, в течение которых ее связки зарубцовывались, хранила абсолютное молчание. А потом с трудом заново училась говорить.
С тех пор она искала настоящего учителя пения, способного направлять ее так, как это делал Янкелевич. И поскольку найти такого не могла, постепенно закрывалась от внешнего мира.
Янкелевич утверждал, что люди, обладающие талантом и зарывающие его, подобны тем кроликам, что не грызут твердой пищи: понемногу их резцы удлиняются, загибаются, продолжая расти, впиваются в нёбо и в конце концов пронзают снизу вверх мозг насквозь. Для того чтобы сделать опасность очевидной, профессор хранил у себя череп кролика, чьи резцы торчали у него из макушки, словно два рога. Он очень любил показывать этот страшный предмет нерадивым ученикам, чтобы побудить их к труду. Он даже написал красными чернилами на лбу черепа: «Пренебрегать своим природным даром – самый большой грех».
Лишенная возможности развивать свой талант, Жюли пережила период резкой агрессивности, затем – анорексию, за которой последовала булимия, когда она килограммами поедала торты, глядя в пространство мутными глазами, держа под рукой слабительное или рвотное.
Она не делала больше домашних заданий, а на уроках дремала.
Здоровье ее пошатнулось. Она стала задыхаться, и, как будто этого мало, недавно у нее начались приступы астмы. Вся польза, которую ей приносило пение, обернулась злом.
Мать Жюли первая села за стол.
– Где вы были после обеда? – спросила она.
– Мы гуляли по лесу, – ответил отец.
– Это там она вся так расцарапалась?
– Жюли свалилась в яму, – объяснял отец. – Особенно не ушиблась, но повредила пятку. В этой яме она нашла странную книгу...
Но мать уже не интересовалась ничем, кроме еды, дымящейся в тарелке.
– Потом все расскажешь. Ешьте быстрей, перепелки ждать не будут. Остынут и весь вкус потеряют.
И, опередив всех, с восторгом накинулась на жареных перепелок, посыпанных коринфским изюмом.
Точный удар вилкой выпустил воздух из перепелки, как из хорошо надутого мяча для регби. Она схватила жареную птицу, высосала сок из отверстия клюва, кончиками пальцев оторвала крылышки, которые быстро отправила в рот и громко захрустела зубами, раскусывая маленькие непокорные косточки.
– Ты не ешь? Тебе не нравится? – спросила она у Жюли.
Девушка смотрела на плотно обвязанную ниткой жареную птичку, аккуратно лежащую на тарелке. На голове ее, словно высокая шляпка, лежала изюминка. Пустые глазницы и приоткрытый клюв наводили на мысль, что птичку внезапно оторвало от ее занятий какое-то страшное событие, что-то подобное неожиданному извержению вулкана в Помпее, только соотнесенное с ее размерами.
– Я не люблю мясо... – проговорила Жюли.
– Это не мясо, это птица, – отрезала мать. Потом сказала примирительно: – Послушай, анорексии у тебя больше не будет. Надо быть здоровой, чтобы сдать выпускной и поступить на юридический факультет. Твой отец окончил юридический, поэтому руководит теперь юридической службой Вод и Лесов, и, поскольку он руководит юридической службой Вод и Лесов, лицей, в виде исключения, третий раз допускает тебя до выпускного экзамена. Потом ты будешь изучать право.
– Мне наплевать на право, – заявила Жюли.
– Ты должна закончить обучение, чтобы стать членом общества.
– Мне наплевать на общество.
– А на что же тогда тебе не наплевать? – спросила мать.
– На все наплевать.
– Что ты делаешь в свободное время? Тебе нравится какой-нибудь мальчик?
Жюли прислонилась к спинке стула.
– Мне наплевать на любовь.
– Мне наплевать, мне наплевать... Ты только это и повторяешь. Тебе надо чем-то или кем-то интересоваться, – настойчиво повторила мать. – Ты такая хорошенькая, мальчики должны ходить за тобой толпами. Жюли состроила рожицу. Светло-серые глаза стали упрямыми.
– У меня нет мальчика, и я заявляю тебе, что я к тому же, до сих пор девственница.
Выражение презрительного изумления появилось на лице матери. Потом она расхохоталась.
– Сейчас только в научно-фантастических романах можно встретить девятнадцатилетнюю девственницу.
– ...Я не собираюсь ни заводить любовника, ни выходить замуж, ни рожать детей, – продолжала Жюли. – И знаешь почему? Потому что я боюсь стать похожей на тебя.
К матери вернулась ее самоуверенность.
– Бедная моя девочка, ты вся – одна сплошная проблема. Слава Богу, я записала тебя на прием к психотерапевту! На четверг.
Мать и дочь привыкли к перепалкам. Эта длилась еще час, и за весь обед Жюли смогла проглотить всего лишь вымоченную в ликере «Гран Марнье» вишенку, украшавшую мусс из белого шоколада.
Что касается отца, то он, несмотря на то что дочь не раз толкала его под столом ногой, хранил обычное бесстрастное выражение лица и остерегался вмешиваться.
– Ну же, Гастон, скажи что-нибудь, – призвала его супруга.
– Жюли, слушай свою мать, – лаконично бросил отец, складывая салфетку.
Вставая из-за стола, он заявил, что хочет лечь пораньше, так как завтра на заре собирается совершить вылазку на природу с собакой.
– Можно мне пойти с тобой? – спросила девушка. Отец покачал головой.
– Не в этот раз. Я хочу получше исследовать тот овраг, который ты нашла, и я хочу пойти один. И потом – твоя мать права. Чем болтаться по лесу, лучше позубри уроки.
Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее и пожелать спокойной ночи, Жюли прошептала:
– Пап, не бросай меня.
Но он сделал вид, что ничего не слышит. Только сказал:
– Приятных снов, дочка.
И вышел, уводя собаку на поводке.
Воодушевившийся Ахилл хотел было полететь стрелой, но только плавно заскользил длинными невтягивающимися когтями по безупречно натертому паркету.
Жюли не хотела затягивать пребывание с глазу на глаз со своей родительницей. Будто бы по нужде, она побежала в туалет.
Как следует заперев дверь и усевшись на крышку унитаза, черноволосая девушка со светло-серыми глазами словно рухнула в пропасть, куда глубже той, что была в лесу. На этот раз ее никто не достанет оттуда.
Она потушила свет, чтобы остаться совершенно с самой собой. Чтобы подбодрить себя, снова замурлыкала: «Зеленая ножка ползет по дорожке», но на этот раз ей не помогло. Она как бы затерялась в мире, настолько превосходящем ее. Она чувствовала себя маленькой, крошечной, как муравей.
9. О ТОМ, КАК НЕПРОСТО ПОСТОЯТЬ ЗА СЕБЯ
Муравей мчится изо всех сил своих шести лапок. Он бежит так быстро, что ветер пригибает его усики.
Он петляет и кружит между ноготками, анютиными глазками и лютиками, но его преследователь не отстает. Еж, мастодонт, бронированный острыми шипами, упорно гонится за муравьем. Запах мускуса отравляет воздух. Земля дрожит от каждого его шага. Чьи-то клочки еще болтаются на его иглах, и, если бы у муравья было время присмотреться, он увидел бы тучи блох, снующих вверх и вниз и прыгающих по колючкам.
Старый рыжий муравей, надеясь оторваться от преследователя, спрыгивает с откоса. Но этим ежа не остановишь. Иголки защищают его при падении и, если нужно, служат амортизатором. Он свертывается в клубок, чтобы лучше катиться, а потом вскакивает на все четыре лапы.
Старый рыжий муравей прибавляет скорость и вдруг видит перед собой что-то вроде белого и гладкого туннеля. Он не сразу понимает, что же это такое. Вход достаточно широк для муравья. Что это может быть? Туннель слишком просторен, чтобы быть норой сверчка или кузнечика. Может быть, убежище крота или паука?
Отогнутые назад усики не могут распознать запах. Он вынужден призвать на помощь зрение, которое дает четкую картинку лишь вблизи. И вот он уже близко настолько, что видит. Этот белый туннель совсем не укрытие. Это... разинутая пасть змеи!
Сзади еж, впереди змея. Определенно, мир не для индивидуалистов-одиночек.
