Дж. м. Ледгард - Погружение
Атлантический океан люди пересекают чаще всего. Он покрывает пятую часть земного шара. Его береговая линия длиннее, чем береговая линия Тихого океана. Несмотря на то что Амазонка, Конго и многие другие, более мелкие реки вливают в него свои пресные воды, Атлантика намного солонее других океанов. Ее средняя глубина – 3926 метров. В ее в основном ровной абиссальной равнине встречаются ямы. Самая глубокая из них – Жёлоб Пуэрто-Рико, уходящий на глубину 8605 метров. Он тянется посередине Атлантики, от Гренландского моря до Южного океана. Телеграфный кабель, проложенный в 1858 году Атлантической телеграфной компанией Сайруса Филда, конечно, не уменьшил количество воды в океане, но значительно сократил путь через него – сначала звуку, потом свету. Когда-то этот океан был бескрайним простором, по которому ходили викинги, потом пароходы стали пересекать его за несколько дней, а потом самолеты – за несколько часов.
Отель «Атлантик», напротив, размещался в старинном особняке на французском побережье одноименного океана, превращенном в отель Сезаром Ритцем, тринадцатым сыном швейцарского фермера, королем отельеров и отельером королей. В Приморских Альпах, на первой из заснеженных гор, начинающихся у самой Ниццы, есть парный отель, но именно «Атлантик» – жемчужина сети «Ритц». Название писалось по-английски – Atlantic, а не по-французски Atlantique, одновременно намекая на аристократизм и современность. Отель был близок к идеальной сельской гостинице, как ее видел Ритц, и резко отличался от его городских отелей в стиле Прекрасной эпохи. Это был настоящий успех. Даже сейчас он не нуждается в рекламе. Традиции, тишина, удаленность от цивилизации – его никогда не бронируют меньше чем на три ночи.
Набоков видел будущее компании Jetson в бесшумных самолетах и изящных летательных аппаратах, безоблачных серебристых небесах и универсальной системе мягких подземных дорог. Но, будучи Набоковым и лепидоптерологом[5], он имел право на несколько неоднозначную оценку ситуации. «Что касается прошлого, – писал он, – то я бы не возражал против возвращения из некоторых уголков временного пространства таких позабытых удобств, как мешковатые штаны и длинные глубокие ванны».
* * *Он был по горло сыт своей работой и Найроби. Утренние переезды между «Мутгейгой» и Аппер-Хилл выматывали. Хорошо было оказаться подальше от всего этого. Перелет бизнес-классом Kenya Airways из Найроби в Париж, потом утренний поезд до Ла-Рош-сюр-Йон. На пересадку он опоздал, и пришлось подождать около часа. На платформе было ужасно холодно, зато на станции – тепло. Стояла дровяная печь, на стенах висели головы маленьких оленей, а скамейки были лакированные. В углу притаилось небольшое кафе с изогнутой стойкой, где подавали кофе, коньяк, супы, похлебки и крем-карамель. Несмотря на погоду, здесь царило веселье. Ему стало грустно: по сравнению с Африкой жизнь здесь текла слишком размеренно.
Он сел на пригородную электричку. Единственная фара горела как глаз циклопа. На месте его встретило такси-«мерседес». В черном кожаном салоне до сих пор пахло новой машиной. В бардачке лежала неначатая пачка сигарет, с зеркала свисал компакт-диск с сурами из Корана. Водитель был алжирцем. Джеймс заговорил с ним по-арабски. Тот обернулся, потер небритый подбородок: пассажир как будто материализовался на заднем сиденье. Они выехали со станции, проехали мимо киоска, по узким дорогам, вдоль которых росли буки, въехали в парк. Изогнутые древесные стволы, металлические ограждения, овцы. Погода стояла ясная, он различал впереди дюны, море, лодки на воде, барашки на волнах. Что-то здесь было от Биаррица, что-то – от острова Малл: то ли небо, то ли море; а когда он вошел в отель «Атлантик», качество гобеленов, внимание к деталям, цветы и другие мелочи напомнили ему отель «Бернини» на Пьяцца Барберини в Риме.
Он сразу отправился на ужин. Тут был какой-то праздник, и гостям предлагали самим брать себе суп из лобстера в кухне. Пол был покрыт черно-белой плиткой, а высокие окна запотели. Отсюда не виден был снегопад. Над газовыми плитами висели десятки кастрюль с медными донышками, а повар, одетый в белое, неторопливо что-то резал. В столовой было еще восемь гостей. Оценив, как они были одеты и что говорили, он начал понимать повара. Он сам любил спрятаться в тихом месте, чтобы отбросить все несущественное и понять, что же происходит. Кроме супа, здесь подавали фазанов, гуся, рубец, соленого окуня, овощи, пудинги, фондан[6], фрукты и сыры. Белые скатерти, свечи на столах, позолоченные приборы. На стенах, обшитых древесиной яблони, висели фотографии знаменитых гостей, в том числе Мозафереддин-шаха, бросавшего монетки местным ребятишкам, и Генрика Ибсена, отведавшего здесь рождественского гуся в 1899 году. Марк Твен был сфотографирован в той же столовой десятилетие спустя. Здесь были Джульетта Симионато, знаменитая меццо-сопрано, – рот открыт, грудь вздымается, и цветная фотография президента Франсуа Миттерана в костюме, любующегося ночным морским пейзажем.
Он никак не мог успокоиться. Что-то все время заставляло его анализировать происходящее, вместо того чтобы радоваться жизни. Вот, например, вилка. Посмотрите-ка на нее. Позолоченная.
Номер ему достался на четвертом этаже. Из окон открывался вид на парк, лес и холмы. Открыв окно, он услышал крик чаек. Подумал, не попросить ли номер побольше. Может быть, завтра. Номера отелей в Европе всегда меньше, чем ты ожидаешь. Сначала ты разочаровываешься, но, чем больше времени проводишь в отеле, тем уютнее он тебе кажется. Со всей жизнью так. То, что тебе не нравится, и есть главное. Ему казалось, что именно терпимость к различиям по-настоящему отличает Европу от Америки. В США все толкуют об индивидуальности, а на выходе получается что-то однообразное и повторяющееся. Американские отели, в которых он останавливался, были на одно лицо: с фоновой музыкой, душными коридорами, тонированными окнами, которые не открываются, кондиционером, который нельзя отключить, маленькой пластиковой ванной, пластиковым стаканом в пластиковой обертке, хлорированной водой – всегда еле теплой. Кто, вообще, может это пить? Даже в Африке всегда стоит бутылка воды и стакан, окна часто выходят на сад, а в лучших отелях есть бассейн, где можно поплавать, глядя на луну и останавливаясь только вблизи электрической изгороди, лежать на воде в глубоком конце бассейна, над путаницей огней африканского города в долине – беспорядочные трущобы, неуклюже, болезненно красивые, как скан поврежденного мозга.
В этой комнате все было правильно. Два письменных стола, балкон, камин, дорогая кровать, со вкусом подобранные гравюры, изображавшие солдат Аквитанского полка. В ванной обнаружились окна, чугунная ванна на львиных лапах и душ с хитроумными хромированными кранами. Трубы были куда-то спрятаны.
Разобрав вещи, он спустился в бар и заказал большую порцию виски. Оказалось, что бармен по имени Марсель – кузен повара. Лицо у него было свежее, а вот изуродованные уши выдавали игрока в регби. Он излучал профессионализм, располагавший к искренности и откровенности. Джеймс напрягся.
– Вы играете в регби.
– Играл когда-то.
– А почему прекратили?
– Ну… шею сломал.
Они немного поговорили о состоянии дел во Франции, виски, кенийском регби, а потом Джеймс извинился и сел за старый стол перед большим кирпичным камином. К кирпичной стене был привинчен телевизор с плоским экраном, выключенный. Джеймс уставился на него.
– Включаем только на День взятия Бастилии и во время футбольных матчей, – Марсель принес еще виски.
Он просмотрел новости на планшете – любил путешествовать налегке. У него была одна сумка, никаких бумажных книг – и десятки томов в планшете: на дворе стоял две тысячи одиннадцатый год. Он всегда возил с собой несколько романов, поэтических сборников и рекомендованных журналов. Все они влезали в устройство, которое весило меньше одного среднего журнала. Иногда он удивлялся, как быстро перешел на электронные чернила. Слова – это форма. Они проникают в вас, а вы в них. Да, устройства для чтения разрушили связь между книгой и читателем, но вернуться в прошлое и отказаться от библиотеки в кармане и возможности прятать информацию причин не было.
Вечером, когда он уже лежал в постели, в темной комнате светился только экран планшета. Снаружи падал густой снег. Незаметно для гостей белая шуба покрывала здание. Как привидение. Сквозь толстые занавески почти не было слышно чаек. Движением пальца он выделил несколько строк из «Видения о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда и еще одним движением сохранил строки семивековой давности в отдельном файле:
Я очень устал от ходьбы и пошел отдохнуть
