Эдуард Лимонов - Палач
Под изучающим взглядом Оскара Наташка вдруг уперлась головой в подушку, приподняла и выпятила живот и раздвинула ноги. Разрез у нее между ног раскрылся, и оттуда на Оскара бесстыдно выглянула всегдашняя Наташкина розовость. «Наташка постоянно делает что-то со своей пиздой, потому что она у нее постоянно раздраженная, — подумал Оскар неприязненно. — Если случается день, в который ее никто не ебет, она мастурбирует». Даже если Наташка просто читает книгу, знает Оскар, одна рука ее непроизвольно находится у нее на щелке. Трогает, гладит, копается. Как дети копаются в носу или сосут палец…
Оскар протянул руку, достиг Наташкиной раскрытой пизды и слегка провел по ней и по белой шерстке, ее покрывающей, пальцами. Вздрогнув и закрыв глаза, Наташка опустилась на кровать…
Через полчаса, натягивая никелированные цепи кожаных наручников, Наташка стояла коленками на подушке у края кровати, а Оскар медленно двигал своим членом в ее попке. Наташка всегда любила, чтоб ее трахали в попку, но только уже после того, как достаточно, до изнеможения, выебут в пизду. Сейчас Оскар, не обращая внимания на Наташкины мольбы, — она же просила ее изнасиловать, — ввел ей член в попку до срока.
Более того, двигая членом в попке русской женщины, Оскар чувствовал, как член его, разделенный только тоненькой перегородкой Наташкиной слизистой плоти, царапается о шипы и колючки искусственного резинового дилда, которое он вставил глубоко в Наташкину пизду и время от времени поворачивал одной рукой, чтоб Наташке не было скучно. Оскар был еще зол на Наташку за вчерашнее предательство, и ему хотелось, очевидно, отомстить ей, сделать ей больно.
— Не н-ааа-до! — достанывала Наташка, но уже не очень уверенно. Боль, по-видимому, стала проходить, сменяясь удовольствием. — Не н-ааа-до…
— Молчи, блядь! — швырнул Оскар и ударил Наташку правой рукой по пухлой половинке. «Ой!» — вскрикнула Наташка и покорно вспомнила, что она только раба, дыра, в которую Оскар Великолепный соизволил вставить свой величественный, налитый кровью жезл. Попка ее, жалко затрепетав, потянулась назад, в сторону Оскара, чтобы как можно большая длина члена самца вошла в нее — в Наташку, покорную русскую самку…
Кожаная маска на лице Оскара крепко пахла кожей. Вот уже год, как у него была эта маска, но крутой запах новой кожи не выветрился. Запах нравился Оскару, в нем содержалась составным элементом некая свежесть, и еще… мужественность, крепкость была в запахе черной кожи.
— Когда ты ебешь меня в этой маске, я представляю, что со мной не ты, но новый, незнакомый мне мужчина, — говорила ему не раз Наташка, лукаво сощурив кошачьи, с расколотыми изнутри зрачками, глаза.
— Можно подумать, что ты замечаешь, кто тебя ебет, — буркал в таких случаях Оскар. — Тебе лишь бы хуй, носитель же его тебе безразличен.
— Ну уж нет, — полусмеясь, отрицала Наташка, даже чуть смущаясь. — Я не ебусь со всеми, как ты себе это представляешь, О. У тебя больное воображение. Мне, — томно вздыхала она, откидывая назад голову, так что обнажалась вся ее красивая, чуть припухлая под подбородком, нежная шея, — мне важно, чтоб мужчина меня чувствовал…
— Чувствуют они тебя, чувствуют, — продолжал зло бурчать Оскар. — Все. Черные тебя чувствуют, немецкие юноши, итальянские, еврейские — всякие… Все они тебя чувствуют…
— Неужели я действительно такая блядь? — притворно вздыхала Наташа.
— Нет, ты ангел, конечно, — отвечал Оскар.
— Откуда ты знаешь, О, — загадочно понижала голос Наташа, — может быть, я невинна, несмотря на все мои связи, может быть, душа у меня святая, и каждый раз после акта Бог опять делает меня святой девственницей…
— Ну да, белые одежды… Ты любишь эту бутафорию. Белые незапятнанные ризы, чтобы потом еще больше получить удовольствия, заляпав их в грязи, вывозившись в грязи по уши, — ехидно говорил Оскар.
В сущности, они отлично ладили.
8Они познакомились в грязном зале эмигрантского Культурного Центра на Шестой авеню и 46-й улице. Оскар появился в Культурном Центре всего один раз, соблазненный рассказом приятеля о даровых билетах в театр. Ему хотелось пойти послушать рок-группу. «Какую? — пытается вспомнить Оскар. — Уж не «Роллинг Стоунз» ли? Кажется».
Как бы там ни было, увы, оказалось, что на такие современные мероприятия эмигрантский Культурный Центр билетов не имеет. В центре имелись билеты на те культурные мероприятия, на какие, по-видимому, не хотел ходить никто, кроме эмигрантов: можно было послушать вышедших из моды теноров, симфонический оркестр города Миннеаполиса, выбравшийся на гастроли из своей заснеженной Миннесоты, но уж никак не «Роллинг Стоунз».
Пообещав старушке волонтерше, что он обязательно придет еще раз, и дав себе торжественную клятву никогда больше не возвращаться в грязный большой зал, уставленный пожертвованной канцелярской мебелью и воняющий дешевыми сигаретами, Оскар раздраженно ждал, когда приведший его соотечественник Анджей Крупчак закончит договариваться с прыщавым юношей — студентом Дэйвидом о месте и времени следующего обмена языками. Дэйвид Анджею даст нью-джерсийский американский, а Анджей Дэйвиду — провинциальный польский, как вдруг… Вывернувшись откуда-то из-за колонны, к Оскару подошла высокая голоногая девушка в костюмчике — узенький маленький клетчатый пиджачок и такая же плиссированная короткая юбочка. Улыбнувшись лисьей невинной улыбкой, девушка спросила Оскара на очень плохом, но очень нахальном английском, не знает ли он, кто записывает на обмен языками.
— Можете обменяться со мной, — предложил Оскар. — Даже в вашу пользу: я вам два — английский и польский, а вы мне один. Какой ваш родной язык?
— А, братья-славяне! — улыбнулась девушка. — Я русская… Спасибо, но мне нужен настоящий американец.
Хотя Оскар и не сумел тогда доказать Наташе, что его английский — «настоящий» английский и, может быть, не хуже, чем английский язык доброй половины обитателей Нью-Йорка, а то и лучше, но роман у них получился «настоящий». Они даже прожили вместе в одном апартменте шесть недель, чтобы потом расстаться на целых два года, на протяжении которых они яростно друг друга ненавидели, а потом вдруг, неожиданно для самих себя, примириться опять. «Мы не можем жить вместе, О, миленький, — говорила Наташа, — но в постели мы с тобой доставляем друг другу максимум удовольствия. В жизни ты злой, я — неверная и «предательница», как ты говоришь, в постели же мы оба вместе великолепны. Это единственная причина, почему я опять стала спать с тобой. Вообще-то я никогда не возвращаюсь к своим бывшим любовникам».
Оскару не нужно было объяснять. Наташа была лучшей его женщиной. И вот уже почти шесть лет прошло, а Оскар до сих пор не обнаружил в мире вокруг себя ни единого существа, которое бы ему приносило столько сексуального удовольствия, как эта русская девочка. «Девочка, девушка, женщина, — учила его Наташа. — Я одновременно все три». И Оскар знал, что это правда. Наташка умела так застонать в постели, так положить руку на шею или на плечо мужчины, что грубое существо чувствовало себя богом. Обладая этим необыкновенным талантом, Наташа, впрочем, не важничала, держалась просто, даже легкомысленно, и щедро одаривала окружающих мужчин своими прелестями. Излишне щедро, по мнению Оскара.
— Русская дура! — кричал на нее иногда Оскар. — Американка давно бы уже сделала себе капитал. С твоей красотой, с твоим телом и темпераментом ты можешь выйти замуж за миллиардера, если захочешь, а ты ебешься с неудачниками!
— Ну да, — соглашалась Наташа скептически, сидя в постели и затягиваясь сигаретой, — и он посадит меня на цепь. И лишит меня всех удовольствий, которые я имею сейчас. И запретит встречаться с тобой, О, между прочим, — ехидно прибавляла Наташа. — В первую очередь.
Оскар замолкал.
9Он ушел от Наташи в первом часу ночи. Исхлестанная и размякшая «жертва», полузасыпая, просила Оскара остаться. Но Оскар ушел. Утром ему должен был звонить Чарли.
Чарли Карлсон работал в том самом исключительном гомосексуальном кочном клубе «Трибекка», куда хорошо было бы устроиться и Оскару. Сказать, что Оскар «хотел» работать в «Трибекке», подавать наглым гомосексуалистам-атлетам напитки, было бы неприличным преувеличением. Оскар не хотел, но в кармане у него лежало всего пятнадцать долларов. Точнее, пятнадцать долларов и сорок центов. Когда последние деньги лежат в твоем кармане, ты всегда точно знаешь, сколько их у тебя.
На свой Вест-Сайд Оскар пошел пешком. Иногда, даже ночами, он входил через Централ-парк, но сейчас, опустошенному от целого дня изнурительной борьбы с ненасытным телом Наташи, Оскару не хотелось подвергать себя еще и дополнительному психологическому напряжению этой лесистой военно-полевой зоны. Посему он, втрое удлинив свой путь, пошел в обход, решив дойти до 59-й улицы и по ней повернуть на Вест-Сайд, а оттуда уже, скорее всего по Бродвею, подняться вверх к своему отелю «Эпикур». Маршрут был Оскару хорошо знаком, он старался пользоваться сабвеем или автобусами как молено реже. Повесив сумку на правое плечо, Оскар решительно устремился вниз, в даунтаун. Голова у него чуть кружилась, как-никак он провел в постели с Наташкой целых двенадцать часов.
