Денис Гуцко - Ева не нужна
– Евочка, поторопитесь, пожалуйста, мне нужен результат через десять минут.
– Да-да, Тамара Ивановна, тороплюсь.
Стало быть, влюбленная Ева, а?
Рута прислушивается к ее разговорам по телефону: не с мужчиной ли воркует? Иногда похоже – взгляд особенный и мерцающая улыбка. Хотя кто ее поймет, она часто улыбается, даже когда звонит по внутреннему. Позвонит, например, в ОПЕРО, какой-нибудь счет ей нужен, собьется, пока будет объяснять, запутается, но смотришь – улыбается. И что самое интересное, на том конце трубки, видимо, тоже улыбаются. Чему там можно улыбаться, когда один диктует двенадцатизначный номер, а другой его записывает?
С Евой они такие, какими принято быть с маленькими детьми, заметила она. Сю-сю-сю, да какие ж мы славные… Так бы каждому понравилось. За ошибки тебя не грызут, любое твое слово вызывает неподдельный интерес. Будто бы ты только что научился говорить, и они рады слышать твою только что народившуюся речь – ведь люди любят все только что народившееся – и они будут слушать терпеливо и радостно, что бы ты ни нес. Рута и сама, оказавшись в автобусе рядом с самозабвенно лепечущим малышом, всегда умиляется до слез. На то они и дети. Но чтобы взрослые люди умилялись такому же взрослому человеку, работающему с тобой в одном заведении?!
Быть может, и в самом деле, они знают то, чего не знает Рута. Быть может, видят то, чего Рута не замечает. Эту самую влюбленность, которая заставляет их расплываться в улыбках…
Однажды, выйдя из банка, Рута заметила Еву впереди, возле светофора – и Руту будто на поводке потянуло за ней. Поглядев не на светофор, а на гаснущее над фонарями небо, Ева ступила на проезжую часть, и, конечно, в ту же секунду светофор переключился на зеленый. Она перешла дорогу и повернула к окруженной высокими елями площади перед зданием Администрации, туда, где сиживает на лавках молодежь и назначаются свидания. Краснея от стыда, Рута шагала следом.
На площади было темно. Над центром ее облыми бликами из сумерек всплывала патриотическая бронза, воплотившая поднятого на дыбы коня и атакующих красноармейцев. Чем дальше от освещенных фонарями краев, тем глубже в осенний сумрак. И, погружаясь в него, Ева шла все медленней и неуверенней. Ступала коротенькими шажками, разглядывая далекие лавки под черными соснами, и в конце концов остановилась. Позади сосен и заблудившихся в них фонарей полыхала и ревела улица. Вокруг лавок копошилась вечерняя жизнь. Попавшие на свет были объемными и живыми. Оказавшиеся под тенью сосен – плоскими и картонными. Казалось, люди принесли с собой трафареты других людей. Но вот кто-то из трафаретов, рассмеявшись, откинулся назад, вдавился затылком и плечами в свет, стал живым. Другой сорвался с места, мелькнул под фонарем: чиркнул какой-нибудь недосказанный жест, вылепилось и тут же погасло лицо.
Ева стояла, всматриваясь в это кипение света и тени, рожденье и угасание лиц. Спина ее утратила обычную пружинность, и вся она как-то сникла. Рута стояла поодаль и тоже поглядывала на лавки. Среди праздного вечернего люда, укомплектованного пивом и сигаретами, не было никого, кто мог бы дожидаться Еву. Все были парами, компаниями, и никто не поднимался навстречу замершей в ожидании Евочке, никто не спешил назваться ее Адамом. Какой он, интересно? Высокий, коротышка, с пузом или худой, патлатый или стриженный спортивным бобриком – а может быть, и вовсе с проплешинкой, костяным блюдечком блестящей из-под чахлого пушка? Каков ее Адам? Такой же несуразный, как сама Ева, блуждающий в небесных садах – или в ней нашел свою половину совершенно иной, основательный как бронза, серьезный и несокрушимый человек? Уж не чиновник ли из Администрации? Рута представила господина с высокомерным голосом и честным лицом. Пожалуй, Еву было бы жаль, если бы Адам оказался таким же витающим и легкомысленным, как она сама. Недолго протянули бы они в райском шалаше.
Странное желание встать рядом с Евой и выглядывать того, кто назначил ей свидание, вдруг укололо Руту.
Ева полезла в сумку. Наверное, за мобильником, догадалась Рута. Опаздывает стервец Адам, безответственно подходит к вопросу. Что и говорить, основательный человек сам позвонил бы, если бы понял, что не успевает. Уж не самовлюбленный ли он эгоист? «Адам, – говорят ему, – ты эгоист, бедная твоя Ева». А он вальяжно так отвечает: «А я не навязывался».
Никогда раньше Рута не испытывала столь острого приступа любопытства.
Тут Ева обернулась – и Рута с ужасом поняла, что она ее заметила. Не мудрено! Посреди мокрой безлюдной площади, на которой, черт побери, их только двое, не считая коня и красноармейцев. Рута сделала вид, что заметила кого-то позади разбросанных по краю площади лавок, взмахнула приветственно рукой и бросилась туда, на ходу махнув еще пару раз и даже кивнув головой для большего правдоподобия. На дорожке, ведущей к Большой Садовой, ее очень удачно остановил дядька в дубленке и спросил, как проехать к автовокзалу. И Рута очень любезно и подробно объяснила ему, а потом и вовсе проводила до остановки. Утром:
– Рута, ты вчера не за мной шла?
Она вздрогнула, будто кто подкрался сзади и крикнул в ухо со всей дури. Только бы не покраснеть!
– Что?
– Ну вечером, на площади… Мне показалось, ты шла за мной?
Сидит и смотрит очень даже неожиданно – проницательным, все понимающим взглядом. Кто бы ожидал от нее такого взгляда…
– Вот еще! Ха-ха, – Рута понимала, что играет из рук вон плохо. – Да я с человеком там встречалась. Зачем бы мне за тобой ходить? Я с человеком встречалась. Я тебя и не заметила.
Спустя какое-то время Ева позвонила ему. Теперь не оставалось никакого сомнения в том, что те частые воркующие звонки адресованы были ее Адаму. Впервые по-настоящему сосредоточившись не на работе, а на чем-то постороннем – на Евином голосе, который так и ластится к телефонной трубке – Рута стала прислушиваться. Ева говорила сбивчиво – видимо, он постоянно перебивал.
– Я помню. Я бы не позвонила, но ты же не берешь мобильный. Ты же обещал. Я ждала, замерзла. Думала, что-то случилось. Я понимаю. Понимаю. Ты же обещал.
Разговор у них не заладился. Ева положила трубку, печально с ним попрощавшись, и долго сидела, в задумчивости бродя пальцем по клавиатуре. Клавиши тихонько постреливали.
Рута чувствовала такую тяжесть, будто это ее только что отвергли.
***Это угнетает ее. Мешает ей.
Отпуск. Ей бы сейчас в отпуск. Но не опустят. В банке настали совсем уже сложные, смутные времена. Новый управляющий, пришедший к ним из Банка Развития, явился в ореоле неутешительных слухов. Говорили, что он сноб. Говорили, в своем филиале Банка Развития, который он вывел из убыточного в самый прибыльный по городу, Сергей Михайлович провел такое сокращение, что люди целый год не уходили с работы раньше восьми. Знакомясь с новым коллективом, он начал с того, что сообщил: трудиться они теперь будут много, и те, кто выдержит, впоследствии будут много получать.
После конфуза на площади Рута решила запретить себе шпионить за Евой. Но теперь это, кажется, уже невозможно. Теперь ее занимают отношения Евы с Адамом. Даже дома, в общаге, она думает о них. Что-то у них не клеится.
Ева стала часто ему названивать. То и дело выходит из кабинета с мобильным – видимо, звонит, спрятавшись в туалете. Похоже, тот нечасто берет трубку, и тогда Ева звонит с обычного. Даже если не слышно каких-то слов, все понятно по интонациям: сегодня Адам ее не жалует – впрочем, так же, как и вчера. Она позвонит ему вечером, если можно, она просит его обязательно отвечать на ее звонки.
Назавтра она стоит в коридоре с Зинаидой из кассы и о чем-то рассказывает, бойко сыплет словами. Зинаида улыбается. Рута никогда бы не подумала, что Зинаиде можно что-нибудь рассказывать. Из всех кассиров она самая кусачая, сколько раз затевала ссоры из-за сущей ерунды. Надо же, какой белой-пушистой она выглядит возле Евы.
– Вы думаете, на этом все и закончилось? – говорит Ева. – Ну уж нет! У меня так просто не бывает. Тут треск – я наступаю на подол этого моего сногсшибательного вечернего платья, и оно меня таки с ног сшибает. Рука, чувствую, скользит по чьей-то физиономии, я кричу: «простите», – а другой рукой хватаюсь за что бы вы думали? Ну да, за того самого гипсового фавна с поросячьим хвостиком. Вокруг истерика, со всех сторон бегут, ловят кто меня, кто несчастного фавна…
Да уж, Ева любит развлечь народ, разве что не жонглирует. Рута проходит мимо, и голос Евы постепенно стихает.
– И что? Рухнул?
– Прыгнул на кожаное кресло, а я приземлилась рядышком. И крепко держу его за фиговый листок. И в какой-то момент чувствую: а фиговый-то листок оторвался. Зажимаю его в руке. Может, не заметят?
Они готовы слушать Еву, о чем бы та ни рассказывала. Она темпераментная, конечно. На чужой-то разыгравшийся темперамент всегда занятно поглядеть. Как на фейерверк. Вот и разевают рты.
