Владимир Бочкин - Повод жить (СИ)

Я молчал.

— Они умерли, когда тебе лет пять было. Вряд ли помнишь. Дочка погибла в автокатастрофе, а жена через месяц от инфаркта.

— Не помню.

— Я тоже придумывал всякие способы. А вместо этого поливал, тяпал и прочей хренью занимался. Кстати, отличный урожай вышел. Никогда такого не было.

— И что, вы застрелились или повесились? Про падение с верхнего этажа не спрашиваю, вы ведь тоже живёте на первом.

Он одобрительно кивнул.

Вспомнил, Аркадий Иванович, при чём здесь Борисович!

— Шутишь, значит ничего, жизнь продолжается.

— Вряд ли.

— Это верно, вряд ли. Я ведь тоже редко с тех пор улыбаюсь, но я ведь старше был, чем ты сейчас лет на двадцать. Мне простительно, а ты чего киснешь?

Я удивлённо приподнял брови.

— У меня вообще-то жена умерла, если вы не в курсе.

— Знаю, но ведь она умерла, ей огорчаться положено, а ты зачем киснешь?

Я вздохнул и отвернулся к окну. Меньше всего хотелось вести философские беседы.

— С чего вы взяли?

— А кто вчера пытался застрелиться, я что ли?

Я заинтересованно посмотрел на него.

— Я пытался? И как, успешно?

Аркадий Иванович усмехнулся.

— Более чем. Вы с Петром напились вусмерть и решили на пару застрелиться. Я мимо гаража проходил, когда вы спорили кто первый нажмёт на курок. Пришлось отобрать оружие и разогнать вас по домам.

— Зачем?

— Потому что неправильно уходить вот так, по пьянке. К тому же я решил узнать, почему вы решили застрелиться.

Я развёл руками.

— Сколько раз повторяться. У меня умерла жена.

Старик покачал седой головой.

— Нет, это не причина. У всех умирают близкие люди, но в петлю редко кто лезет. Так жизнь устроена, смерть всегда рядом, но желание жить у оставшихся всегда сильнее скорби. Так почему?

Ох, озадачил. Действительно, почему?

— От отчаяния.

Он снова покачал головой.

— Нет, ты ещё не знаешь, что такое отчаяние. Настоящее отчаяние, его высшая степень — приходит с пониманием, что даже самоубийство ничему не поможет. Это бессмысленно.

— Почему? Я вас не понимаю. Как это бессмысленно, ведь это конец, это всё, омега жизни, дальше только черви и гробная жизнь, ну или загробная, если веришь в такие вещи. Не понимаю.

— Спроси себя, для чего люди кончают жизнь самоубийством.

— Это просто. Потому что жить невыносимо.

— Просто? Невыносимо людям было в концлагерях, на войне, нестерпимо когда рак пожирает твои внутренности. Но эти люди жили и живут, и ничего в мире не хотят больше, чем жить и продолжать бытиё, несмотря на любое страдание. Так почему люди кончают жизнь самоубийством?

— Не знаю, вы меня совсем запутали.

— Самоубийство — это детский шаг. Боль? Но все знают, что боль проходит. Хотя часто люди просто не хотят отказываться от своей боли. Холят, лелеют, пестуют её, а избавление от боли рассматривают как предательство. Хотя в чём предательство? В том, чтобы обрести счастье, в том, чтобы быть сильным, а не хнычущим куском плоти? Ведь даже самая сильная душевная боль стирается и тускнеет. Нет, самоубийство — это обида. Ты хочешь наказать мир своей смертью, отомстить Богу за свою боль. Поэтому священники считают самоубийство грехом, ведь это в сущности просто бунт. Ты мне так, а я тебе этак.

— Интересно, но почему это бессмысленно? Я не считаю, что это детский шаг, ведь бунт это вызов, это борьба, действие.

— Да, если это интересно тому, против кого ты бунтуешь. Если бы Бог сидел на облаке, обливался слезами и рвал на себе волосы из-за твоей смерти, наверное, это имело бы какой-то смысл. Если бы мир опустел без тебя, как в песне поётся — тоже. Но ничего подобного. На самом деле миру наплевать, он даже не заметит твоего исчезновения. Миру интересны только живые. Люди поплачут и тоже забудут, уже следующее поколение не будет помнить твоего имени. А Богу, ну что Богу, даже если он есть, то для него смерти нет, и людей он видит в их бессмертной сути. К тому же, оглянись вокруг, очень похоже, чтобы Бога волновала наша жизнь и смерть? Ему тоже в принципе наплевать, по большому счёту. Он дал свободу воли, вертись как хочешь.

Бог — равнодушный сеятель. Ему нет дела какие всходы даст посеянный им урожай и даст ли вообще. Или будет сожран вредителями, забит сорняками, сгорит на солнце, залит водой. Он не будет ухаживать за тобой, поливать, выдёргивать сорняки и травить вредителей. Нет у него никакого плана, и нет судьбы для нас. Богу всё равно, всем всё равно. Никому нет дела, никому.

— А вы?

— А что я? Я живу назло, другие умирают назло, а я вот живу. Не хочу, чтобы мир злорадствовал, что сделал меня. И Богу я тоже такого удовольствия не доставлю. Если хочет забрать меня, пусть постарается, а я не собираюсь помогать ему. Вот так вот.

— Знаете, по-моему, это как раз и есть настоящий бунт.

Он пожал худыми плечами. Кустистые брови приподнялись, рот впервые изогнулся в улыбке.

— Может быть. Мой бунт в том, чтобы жить.

— И поэтому вы вернули мне пистолет?

— А смысл не возвращать? Если действительно захочешь, способ найдёшь. Причём наверняка особо неприятный.

— Думал, о крыше.

— Ну вот, а ты о соседях подумал? Каково им будет смотреть как тебя отскребают от асфальта! Лучше просто вышиби себе мозги. Только не сейчас, рука дрогнет, ещё хуже сделаешь.

— Спасибо, я подумаю, над вашим предложением, пока мозги всё ещё в черепной коробке.

— Шутки, шутками, но вот что я хотел сказать. Все дела нужно делать по порядку. В том числе самоубийство.

— Отговаривать вы меня, как я понимаю, не будете.

— Не дождёшься. Мне в принципе всё равно, хотя я тебя с пелёнок помню. Родители как? Новая квартира нравится?

— Нормально. Что значит новая, то ведь была бабушкина квартира, она получше этой. Им там удобнее и сестре простора больше.

— Вот именно. Родители, сестра, ты с ними попрощался? Я не говорю напрямую, но хотя бы повидался последний раз перед смертью? Порядок во всём должен быть, в том числе в порядке ухода на тот свет.

— Зачем это? По-моему, им так лучше будет.

— Чем лучше? Тем, что они запомнят тебя пьяным и сломленным на поминках?

— Я не знаю, но из-за них я жить не буду.

— И не надо, но уважить родных можно? Нужно. Оставь по себе добрую память. Им и так трудно будет, когда их сын сыграет в ящик, так пусть хоть запомнят тебя в нормальном виде, а не то разгильдяйство, какое ты себе позволяешь. А ведь им ещё твой труп опознавать. Мало того, что у тебя полголовы не будет, так ещё от оставшейся части перегаром вонять будет.

— Ладно, убедили. И что делать?

— Уходить из жизни надо интеллигентно и с достоинством.

Я поморщился.

— Хорошо, просто с достоинством.

— Это как?

— Наверняка у тебя остались незаконченные дела, которые требуют решения.

Я попытался припомнить. Голова плохо работала, но в целом он прав.

— Как у всех. И что делать?

— Действовать. Но для начала привести себя в порядок и выспаться. Завтра хорошо одеться и пойти навестить родственников. Пообщаться, оставить по себе добрую память. Затем, вечерком сесть и составить подробный список кто кому, зачем и для чего. Ты должен, тебе должны, обидел кого, тебя обидели, в общем закрой все счета. Напоследок устрой пирушку для друзей, расскажи какие они замечательные люди, выслушай, какой ты офигенный чел или как там у вас говорят.

Я невольно улыбнулся.

— Аркадий Иванович, мне под тридцать, а молодёжный жаргон вы, судя по всему, лучше меня знаете.

— У меня всех развлечений — телевизор. Неважно. А потом, вышибай себе мозги с чистой совестью. Зато умрёшь спокойно.

— Логично, но ждать больно долго.

— Ничего, три-четыре дня любую боль потерпеть можно.

Я равнодушно кивнул.

— Можно, но нужно ли?

— Нужно, поверь мне, нужно. Впрочем, заставлять тебя не стану, да и не хочу. Пистолет я тебе вернул, делай как знаешь. Главное, двор кровью не пачкай.

— Обещаю.

— Вот и славно. А у меня к тебе небольшая просьба. Когда все дела закончишь, загляни ко мне.

— Зачем? Всё-таки отговаривать будете?

Старик махнул рукой.

— Да бог с тобой. Оно мне надо! Дело в другом. Ты ведь мебельщик, а у меня кресло-качалка сломалась. Единственное утешение.

— Кроме телевизора.

— Кроме телевизора и дачи, но не в этом дело. Я давно хотел к тебе обратиться, но всё недосуг было, а теперь уже может случая не представится. И выгода какая. Тебе ведь на том свете деньги всё равно не понадобятся, так ведь?

— Так.

Аркадий Иванович добродушно обрадовался.

— Вот и славно, так что уважь старика. Тебе пара пустяков, а мне облегчение старости лет.

— Ладно, не проблема.

— Значит порешили. Так я пойду тогда, пожалуй.

Я закрыл за ним дверь и вернулся на кухню. Выпил две кружки чая, немного попустило, но желанной определённости меня дед лишил. Нет, я не передумал убиваться, но он заставил меня напрячься в теме, которую я вчера мазнул краем в гараже. Родственники и друзья.