Валерий Дашевский - Сто фильтров и ведро
4
Мы с Иришкой ехали — по направлению к моему дому и пока я курил, Иришка рассказывала мне страсти по «УЛЬТРА Плюс». Вася посылал ее подальше вместе с немытым Славиком, нашим коммерческим директором от ВМФ РФ, бухгалтер не видела ее в упор, хамила через каждое слово — главное, неоткуда было брать деньги, чтобы их всех содержать. Занимать она устала. Были два мужика — Боря и Саша, которых она «выбивала за бабки» время от времени. Борю она не любила. Сашу не то, чтобы любила, но не хотела терять. Боря отличался от Саши тем, что у Саши — при его положительных чертах, не было нужных денег. Таких, чтобы содержать Иришку и финансировать ее затеи. У Бори были — какое-то время.
Это был Борис Львович, врач, с прекрасными связями, ставший предпринимателем и бизнесменом. Я был о нем наслышан. Такие дела. Ей приходилось буквально торговать собой, чтобы поддерживать эту треклятую фирму. Что ж, бывает и так. В наши дни любовницам дают либо деньги, либо дело. Нашенская была непрактична — ей не хватало царя в голове, ума и хватки, которая обычно есть у провинциалок, приехавших в Москву, и не упускавших полшанса, раз он обломился. В какой-то момент я взглянул на ее руки — кожи на ладонях не было.
Ее было жалко по-настоящему, и я понимал, что она ждет некоей минуты.
Что-то она хотела предложить, но не решалась — в обычной своей манере. Я ей сказал, чтобы перестала ныть и объяснила, что ей нужно. А нужно было ей — не больше, не меньше, — чтобы я поработал в ее фирме, директором, менеджером, главным за все про все, но чтобы только поставил дело. Без обиняков и околичностей. Я еще не знал, что такое Иришка. Я сказал, что мы начнем с экспертного заключения, а что касается моей работы: ставить компанию на колеса — адский труд, и стоить он ей будет недешево: две тысячи долларов в месяц по плохим временам, пять — с того дня, как будет положительный баланс. Баланс — умное слова. Иришкам нравятся умные слова, при условии, что они слышат их раз в неделю. Случается, им нравятся идеи, если они западают в подсознание, и месяцев через шесть они их вспоминают как свои. И так идет время жизни.
Покамест мне предстояло писать заключение, — и мы простились.
Заключение есть заключение. Если оно профессионально — под своим я готов расписаться трижды — это не просто исчерпывающий, лапидарный анализ фирмы: нужно указать пути выхода из кризиса, проанализировав причины. Нередко на основе заключения или отчета мне приходилось составлять пошаговые программы антикризисных мероприятий, строить диаграммы Форда, однажды — закрывать проект на пятьсот восемьдесят миллионов долларов. Заключение есть документ, к которому ничего не прибавишь и от которого не убавишь. Как вы уже поняли, я отношусь написанию заключений в высшей степени серьезно, потому что заключение — бумага, способная спасти жизнь фирме. Суть в том, что проблемы у молодых фирм общие. Проблемы корпораций можно вывести на одну вертикаль — и вы, как правило, не ошибетесь. Вы можете взглянуть на бизнес с той точки зрения, вложили бы вы в него хоть доллар — и вы и сотрудники компании, и если нет, то почему. Нельзя смотреть с одной стороны. Отчеты вынуждают мыслить на бумаге, обдумать и обосновать сказанное. Компания — не просто механизм, воспроизводящий издержки. Это инструменты, процедуры, персонал, используемый опыт. Это место в отрасли, организационно-правовой статус, внешнее окружение и Бог весть, что еще. Случается, компания в тупике, потому что просто не знает схем работы, придуманных, когда хозяев принимали в пионеры. Короче, это magnum opus — и фокус в том, чтоб уложиться в пять-семь страниц. Это — концептуальная бумага. Она должна быть беспристрастной, как вердикт, точной в определениях, как теософский трактат, который хотят оспорить все; ибо вы никогда не знаете, кому она в итоге попадет в руки. Неисповедимы пути Господни!
Закончив, я отложил заключение, чтобы перечитать его на следующее утро. Привычка. Как ни крути, выходило, что компанию выпустили на рынок раньше времени, и — как обычно — не доставало одного: квалифицированного менеджмента. Вот в чем была проблема, чтобы не сказать — загадка.
Можно ли было винить Иришку?
Говоря по совести, нет.
Ее нельзя было винить, хотя бы потому, что страна еще только входила в стадию развития или, наоборот, переживала период, когда директоры должны были уступить место менеджерам, и они были, менеджеры — кое-кого я знал (менеджеры — клан, повторяю). Но генеральные директоры никуда не ушли и, по сути, страна стала гигантским полем битвы напостовцев и управляющих, связей со знаниями, должностей и мозгов. Неуму трудно ввериться умному, и если бы было наоборот, у нас сейчас был бы такой бум, что на каждом углу фонтаном били бы деньги! Хороший менеджер стоит любых денег хотя бы потому, что он умеет делать деньги, но с менеджерами приходят цифры, обоснования, дисциплина, контроль — и с ними (как, впрочем, с любыми специалистами) надо уметь считаться, иначе они просто уходят и компании приходит конец. Мне повезло, что я работал с американцами. Менеджеры — это теория в практическом применении, что всегда не любили на Руси. Дурачье нам милее и роднее. Иван Дурак — наш человек. Нам не нужен немецкий практицизм, он скучен, так нам Достоевский говорил, не умевший без жены сдать посуду в лавку. Мне просто нужно было уехать в Штаты, когда я был моложе. Но отец не хотел, и я не слишком настаивал. Я, видите ли, не перестал быть патриотом своей страны. Вот почему я сидел за полночь перед компьютером и писал заключение — которое потом никто не в силах будет не то, чтобы понять, даже прочесть.
Во всяком случае, определенно не Иришка.
5
Во всяком случае, заключение я размножил и раздал. Кому положено.
Вольдемар перезвонил мне из банка, в котором зачем-то возглавлял большой отдел — и, подышав в трубку (не знаю, кого он боялся больше: банковских секретников и своих коллег-молокососов, стукачей современной генерации), сказал одно: «Кошмарная бумага…». Ближе к вечеру он приволок мне коробку дискет, на которых были его «наработки» по «УЛЬТРА Плюсу», и мы немного поговорили об Иришке — точнее, говорил Вольдемар, а я слушал. Я получаю удовольствие и слушая Вольдемара и глядя на него. Похож Вольдемар на большую диснейлендовскую лягушку в костюме — тройке, с часами на цепочке в кармашке жилета, но в отличие от нее он не играет на мандолине, а ноет, злопыхает и бесится. О людях выше себя по положению — что не есть редкость — он говорит почтительно; сказывается выучка бухгалтера и годы работы в производстве. Речь его — потрясающая смесь управленческих терминов и аппаратного жаргона, производит неизгладимое впечатление на неподготовленные умы. В бизнесе его использовала — и долго использовала — другая безмозглая баба, знакомая мне с прежних времен. Она была продюсером, доила банки, рекламодателей, спонсоров, власти, депутатов — всех, у кого водились деньги и были амбиции. Вольдемар ненавидел ее вдохновенно, пятнами шел, когда о ней заходила речь, а злобиться ему было не показано: он был гипертоник, же луд очник, и вечно лечился от чего-то. Теперь его пользовал гомеопат-китаец. Китаец дал ему шарики жемчужно цвета, мелкие, как бисер, чтобы Вольдемар глотал их трижды в день, что Вольдемар и делал — он был большой педант, таскал с собой кейс в полтора раза больше себя. Я предлагал приделать к кейсу колеса. Невыносимо было смотреть, как он влачится с ним по улицам. Он любил, чтобы его уважали и слушали. Я поил его чаем с хорошим печеньем. Слушать людей — моя профессия, или предикат моей профессии: не услышишь — не узнаешь, а я из тех, кто должен знать. К тому же Вольдемар мне нравился.
Так вот, мы поговорили об Иришке. Я выслушал, для начала, что она — социально опасная дура, которую не худо бы изолировать, или, как минимум, отстранить от управления компанией, если это возможно. Я выслушал, что она промотала двести тысяч черт знает на что — на наш экзотический фикус, целый этаж под аренду, который она не использует, но держит за собой, платя наличными завхозу Института, на стулья, на двери (десятка два дверей, которые она закупила для ремонта). Я выслушал, что украинский мальчик Вася — мальчик «продвинутый», и с ним следует иметь дело; что бухгалтер Хафизова — овца, причем, овца неблагодарная, поскольку на эту работу устроил ее Вольдемар; что за свое ничегонеделание она получает «штуку баксов», а, главное — что Иришки всегда врет, что у нее болезнь мифотворчества. Последовали примеры. Все или почти все не было для меня новостью, но уловил я одно: он напортачил — и боялся сказать, в чем.
Мы подвели предварительные итоги. Компанию нужно было спасать — поскольку Вольдемар тоже был ее акционером, имел пакет в двадцать процентов акций или «блокирующий», если вы знаете корпоративное управление. Человек, владеющий таким пакетом, в состоянии наделать пакостей компании больше, чем Антимонопольный комитет, но это — к слову. Всего, конечно, я предвидеть не мог, да и кто б мог, Боже правый?
