Денис Гуцко - Витенька
Она прошла от больницы несколько шагов и остановилась. Каблуки стучали по тротуарной плитке слишком громко, Гриша мог проснуться от их стука.
Глупо, конечно, но...
На цыпочках Марина подошла к ближайшей сосне, росшей под больничными окнами. Взялась за ствол и, стянув с пяток ремешки, один за другим сняла туфли.
По проспекту, хищно рыча, промчались первые машины. Первые окна светились в соседних пятиэтажках. Чтобы уж наверняка не разбудить каблуками Гришу, решила дойти босиком до проспекта. Там можно поймать такси и ехать домой.
Марина шла нелепым танцевальным шагом — приходилось то и дело переступать через какой-нибудь мусор.
Однажды в детстве играла во дворе в “резинки” и сбросила разношенные кроссовки, чтобы удобней прыгать. Но прыгать босой оказалось вовсе не удобней, подошвы саднило от шершавого асфальта.
“О какой ерунде ты сейчас думаешь”, — одернула она себя.
Гриша не виноват. Это она скажет ему в первую очередь. Собственно, больше и не стоит ничего объяснять. Да она и не сумела бы.
Не нужно копаться во всех этих “что” и “почему”, бесконечно расшифровывать “черный ящик”.
Просто — что-то окончилось в ее жизни. Что-то, в чем мог участвовать Гриша.
В тот вечер, когда они познакомились, сама погода располагала к революциям. Поздняя осень, как пьяный неудачник, изливала свою простуженную душу. Дождь, невнятно сеявший с утра, к вечеру хлестал наотмашь, ревел и плевался. “Бежать, бежать! — волновалась Марина. — Не поддаваться”. Казалось: пересилишь этот сорвавшийся в истерику дождь — и навсегда вырвешься в новое. И новое окажется по-настоящему новым. На выезде с Пятой линии она обнаружила, что пробила колесо. Остановилась возле магазина, где посветлее, чтобы поставить “запаску”, а Гриша как раз шел к своему “Аккорду”. Предложил помочь. Сменив колесо, предложил посидеть в баре, обсохнуть. Стоял — как мультяшный светлячок в своем светоотражающем дождевике, сощурившись под косыми струями ливня, слегка разведя руки в холщовых строительных перчатках, которые надел, чтобы не перепачкаться, и симпатично, не по погоде, улыбался. Мол, не сомневайся — видишь, какой я пригожий, какой подарочный. Он и вправду оказался таким, не соврал. Художником уик-энда, основательным любовником. А что этого снова оказалось мало, так... извините, вам не угодишь.
Может, сейчас, после... случившегося...
Нахмурилась, как хмурилась, бывало, чьим-нибудь никчемным, но настойчивым советам: “Да не надо, говорю. Не надо”.
В махровом халате после принятого душа Марина стояла на лоджии у открытого окна.
Глоток горького кофе, от которого сводит скулы и тянет передернуть плечами, затяжка, пауза. Благо завалялась початая пачка в кухонном шкафчике. Теперь можно, теперь не за чем бросать.
Уже почти не болело. В крайнем случае примет еще таблеток.
Докурит и позвонит Танечке, предупредить, что задержится на час-полтора.
Прогулять сегодня никак нельзя. Назначены трудные переговоры со столичным клиентом... они, наверное, уже вылетели.
Ближе к одиннадцати, перед началом встречи, она позвонит маме. Сказать, что у нее все нормально, послушать о том, что было вчера в новостях, или о соседях, любителях поскандалить с утра пораньше, или о не унимающейся жаре, спалившей все петуньи в палисаднике. Или о вчерашнем полуфинале: в последнее время мама чудесным образом стала заядлой болельщицей.
В обед — больница.
Гриша звонил пару минут назад, она предложила ему встретиться вечером.
Разговор с Никоновым, своим новеньким, сверху спущенным, замом, который умудрился потерять документы из юстиции, она отложит. Для этого разговора нужно быть в форме.
