Хуан Гойтисоло - Памяти Луиса Сернуды

В краткой автобиографии, написанной в 1958 году, Сернуда объясняет свою гражданскую позицию тех омрачающих память каждого испанца лет: «В начале конфликта под влиянием давнишней моей убежденности в том, что социальной несправедливости, существующей в Испании, должен быть положен конец и что конец этот близок, я видел в происходивших событиях не столько ужасы войны, тогда еще не познанные мною, сколько надежды, которые, казалось, сулили они для будущих поколений. Я совершенно отчетливо видел силы испанской реакции — вечной, неистребимой, живущей в созданном ею давным-давно мире средневековья, полном невежества, предрассудков и нетерпимости; и в то же время я видел (наверное, это было wishful thinking[13]) силы молодой Испании, чей час, казалось, наконец пробил… Дальнейшее развитие событий показало, что у той Испании, образом которой я себя напрасно тешил, не было шансов выжить в этом мире».

Во время пребывания в Англии (сначала в Глазго, а затем в Кембридже) Сернуда порой поддается слабости, столь распространенной среди эмигрантов. С одной стороны, Испания окончательно превращается для него в «мачеху». Однако (и здесь вновь проявляется присущий ему дуализм) тоска по родным местам, по образу жизни в нашем доиндустриальном обществе, так отличающимся от внешнего облика и ритма жизни Шотландии, приводит его в определенный период к их воспеванию, к идеализации далекой родины, как будто в душе поэта неприглядные ее стороны предаются забвению, уступая место порокам, обнаруженным им в том вполне реальном мире, в котором он живет. «Страдая от ностальгии, — пишет он в автобиографии, — я только и думал о возвращении на родину, словно предчувствовал: со временем я отдалюсь от нее настолько, что мне станет безразлично, возвращаться или нет». Именно этому состоянию души, столь характерному для живущих в изгнании, обязаны своим появлением на свет некоторые поэмы и стихотворения, в том числе и приводимые ниже:

Горькими были годыЖизни, которую прожилВ ожидании долгом,В воспоминаньях упорных.

Земля моя, день настанет —Отвергнешь ты лживые речи,Ты звать меня станешь. Что жеТебе я, мертвый, отвечу?[14]

И ты, земля мох, которую я потерял…Я говорю сегодня о тебе, лишь чтоб заполнитьВоспоминаньями ужасную поэта праздность…

Земля моя, чем дальше ты, тем роднее.[15]

Но та любовь и то предназначение — не наши,Коль скоро мы находим их в чужих краях.

По мере того как одна за другой обрываются духовные нити, связывающие поэта с его родиной, первоначальная ностальгия превращается в озлобленность. Тогда как товарищи по изгнанию (включая пуриста Хорхе Гильена) и новое поколение испанских поэтов (Селайа, Блас де Отеро, Эухенио де Нора и др.) сохраняют веру в грядущие светлые перемены и будущее возрождение своей страны — веру, благодаря которой они рассматривают итоги гражданской войны как временное поражение в ходе непрекращающейся битвы, чей исход не решен еще окончательно, — Сернуда, стараясь проникнуть в суть явлений, с присущим ему пессимизмом приходит к выводу, что «нанесенный ущерб — беда не вчерашнего и не сегодняшнего дня: возместить его не удастся никогда». Отвергая возможность скорого и победоносного сражения, которое, по убеждению его соотечественников в Испании и за ее пределами, обусловлено и оправдано самим ходом исторического развития, он, окруженный одиночеством, пытается выбраться из-под обломков крушения той эпохи и того общества, чьи обычаи, мораль и веру безоговорочно осуждает. Постепенно горечь в стихах поэта перерастает в проклятия — поневоле патриотические по сути своей, хотя современные критики полагают иначе. Проклятия эти звучат особенно дерзко, если принять во внимание, что начиная с 1950 года политика оказывает все большее влияние на нашу поэзию, превращая ее в боевое оружие тех писателей, которые провозгласили своим кредо солидарность с народом и веру не только в необходимость, но и в возможность революционных перемен. Единственный голос, диссонансом звучащий в общем хоре, принадлежит, как всегда, Луису Сернуде:

Вокруг по-прежнему царят лишь ненависть глухая,Лишь жажда разрушений и несносныхИспанцев вечно преполняющая желчь.Испанец, если не родился сыном дона,Всегда озлоблен и этом мире,Где жалкие людишки только лишь и знаютНасмешки, оскорбленья и животный страхПред тем, что озаряет темные словаНевидимым живительным огнем…

И это — алчная родина-мачеха,Взамен за кровь, за жизнь, за тяжкие трудыДающая забвенье и изгнанье.

Земля, что родила тебя лишь для того,Чтобы затем отвергнуть…

В заключительных поэмах из сборника «Развеянные химеры» сквозит уже откровенная враждебность по отношению к Испании и ее народу:

Он был дарован мне в недобрый час —Язык ваш, на котором я писал и говорил всегда…Со временем вы повторите то, что сделали уж раз,Изгнав меня и все, что я свершил,Из вашей памяти и сердца навсегда…

Достаточно лишь обратить внимание на откровенные высказывания поэта о любви, на его упрямые попытки подорвать самые основы нашего угрюмого испанского общества — и причины остракизма, которому он подвергся, становятся очевидными без всяких комментариев. Для Сернуды неважно, противостоят ли ему отдельные личности или целые общества, в любом случае он не боится плыть против течения, его не пугает сознание собственной — по меньшей мере временной — непопулярности. В атмосфере интеллектуального и морального удушья, созданной кликой франкистов, одержавшей верх в гражданской войне, среди писателей внутри страны стали распространяться бунтарские настроения, вдохновляющей силой которых служило образцовое отношение Мачадо к своей родине и своему народу. Эти настроения, впервые зазвучавшие в конце сороковых годов в произведениях де Норы, Селайи, Отеро и других, усилились с появлением в 1955 году поколения поэтов, не признававших конформизма (в чем отчасти были повинны именно тупоумная цензура и режим, подавляющий любые проявления общественной и политической мысли). Им, вдохновенным певцам революции, в скорое свершение которой они верили, творческие воззрения Сернуды были не только непонятны, но и представлялись бессмысленными. Воспевающие мужество народа, борющегося за свое освобождение, они взирали на гордый, одинокий протест Сернуды теми же глазами, что и официальные писаки и цензоры. Имя Сернуды, ненавистное и тем и другим по одним и тем же и в то же время совершенно противоположным причинам, в течение полутора десятка лет нигде и никем не упоминалось, оставаясь под плотным «покровом молчания». Однако в последние годы все возрастающее его влияние на кое-кого из лучших молодых поэтов (особенно на Хайме Хиля де Бьедму и Хосе Анхеля Валенте), похоже, предвещает перемены в испанской поэзии. Несомненно, что в некоторой степени перемены эти предопределены и обусловлены творчеством Сернуды.

Испанская социальная поэзия после выхода в свет чуть более десятка достойных внимания произведений начала подавать недвусмысленные признаки истощения и угасания. Словно пытаясь хоть чем-то заменить так и не свершившуюся революцию (и признаков того, что она свершится в той форме, в какой это было предсказано, нет), певцы ее изо всех сил напрягают голос, выступают в своих стихах со все более яростными призывами (уже слишком оторванными от жизни), напоминая пророков, которым не внемлет серая масса глухих, слепых и немых соотечественников.

Поэзия Сернуды помогает нам выбраться из тупика. В течение пятнадцати лет испанские поэты воспевали революцию, которая так и не состоялась. И сегодня единственным средством, единственным выходом из создавшегося положения представляется нещадная критика тех, кто своей леностью и моральной нечистоплотностью, своей интеллектуальной нищетой и продажностью помогают зловещему пороку укорениться в нашем обществе. Сернуда как бы говорит нам: люди, которых вы превозносите, не те, кого превозносил Мачадо. Сегодня восхваление этих в большинстве своем никчемных людей способно привести лишь к тому, что совесть их окончательно успокоится, погрузившись в опьяняющие воспоминания событий 1936 года. Воспевать кастильскую землю в 1964 году означает воспевать ее отсталость и частную собственность ее латифундистов. Испанский народ, живущий былым величием и вчерашним героизмом, уже в течение двадцати пяти лет почиет на своих увядших лаврах, и единственный способ разбудить его — это лишить его всех старых заслуг, безжалостно заклеймить его, как это делаю я, Сернуда. Усилия ваши благородны и похвальны, но бесполезны: зло оказалось сильнее, чем вы предполагали. Один лишь я, окруженный одиночеством и забвением, сумел увидеть явное. Не бойтесь непопулярности. Когда-нибудь история воздаст вам по заслугам.