Эжен Ионеско - Жертвы долга
М а д л е н. Его не видно.
П о л и ц е й с к и й. Он перешел оптический барьер.
М а д л е н. Он в опасности. Зря я ввязалась в эту игру.
П о л и ц е й с к и й. Ты получишь назад свое сокровище, Мадлен. Немного погодя он к тебе вернется. Он нам еще покажет. Он крепкий малый.
М а д л е н. Мне не нужно было вмешиваться. Я плохо поступила. Каково ему сейчас, моему милому...
П о л и ц е й с к и й (к Мадлен). Замолчи, Мадлен. Чего ты боишься, ты же со мной. Мы одни, красавица.
Он обнимает Мадлен, но потом высвобождается из ее объятий.
М а д л е н. Что мы наделали? Но ведь так было нужно? Это ведь законно?
П о л и ц е й с к и й. Да, конечно, не бойся. Он вернется. Мужайся. Я его тоже очень люблю.
М а д л е н. Правда?
П о л и ц е й с к и й. Он вернется к нам по-другому... Он будет жить в нас.
Из-за кулис доносится стон.
Ты слышишь?.. Его дыхание...
М а д л е н. Да, любимое дыхание.
Затемнение. Свет. Появляется Шубберт, пересекает сцену из конца в конец.
Полицейского и Мадлен на сцене нет.
Ш у б б е р т. Я вижу... вижу...
Шубберт говорит сквозь стон. Он выходит через правую кулису. Мадлен и Полицейский входят на сцену
через левую кулису. Они преобразились. Это уже другие персонажи. Они играют следующую сцену.
М а д л е н. Ты подлый человек. Ты меня унизил. Ты мучил меня всю жизнь. Ты нравственно меня изуродовал. Я состарилась из-за тебя. Я больше не могу тебя выносить.
П о л и ц е й с к и й. И что же ты думаешь делать?
М а д л е н. Я покончу с собой, отравлюсь.
П о л и ц е й с к и й. Твое дело. Не буду тебе мешать.
М а д л е н. Тебе будет хорошо без меня. Ты будешь доволен. Ведь ты хочешь от меня избавиться. Я знаю, знаю.
П о л и ц е й с к и й. Да, но мне не все равно как. Я могу обойтись без тебя и твоего нытья. Ты зануда, в жизни ничего не понимаешь и на всех наводишь скуку.
М а д л е н (рыдая). Чудовище!
П о л и ц е й с к и й. Не плачь, это делает тебя еще уродливее!..
Снова появляется Шубберт. Он смотрит на происходящее издали, заламывает руки,
бормочет: «Папа, мама, папа, мама...»
М а д л е н (вне себя). Это уже слишком. Я этого больше не вынесу. (Достает из-за корсажа флакончик и подносит к губам.)
П о л и ц е й с к и й. С ума сошла, прекрати! Не смей! (Подбегает к Мадлен, хватает ее за руку, чтобы помешать проглотить яд. Потом выражение его лица меняется и он заставляет ее пить.)
Шубберт кричит. Затемнение. На сцене он один.
Ш у б б е р т. Мне восемь лет. Вечер. Мама ведет меня за руку по улице Бломе. После артобстрела. Кругом руины. Мне страшно. Мамина рука дрожит. Между стенами разрушенных домов мелькают чьи-то силуэты. В темноте светятся только их глаза.
Входит Мадлен, молча приближается к Шубберту. Сейчас она — его мать.
П о л и ц е й с к и й (появляется на противоположном конце сцены и медленно к ним приближается). Посмотри, может быть, среди них есть и силуэт Маллота...
Ш у б б е р т. Их глаза гаснут... Все погружается во тьму, кроме далекого окна. Так темно, что я больше не вижу матери. Ее рука исчезла, но я слышу ее голос.
П о л и ц е й с к и й. Должно быть, она говорит тебе о Маллоте.
Ш у б б е р т. Она говорит очень грустно: тебе придется пролить много слез, я покину тебя, цыпленочек мой.
М а д л е н (с нежностью в голосе). Дитя мое, цыпленочек мой.
Ш у б б е р т. Я буду один, ночью, в грязи...
М а д л е н. Бедное мое дитя, ночью, в грязи, совсем один, цыпленочек мой.
Ш у б б е р т. Только ее голос, ее дыхание ведут меня. Она говорит.
М а д л е н. Придется простить, дитя мое, это самое трудное...
Ш у б б е р т. Это самое трудное.
М а д л е н. Это самое трудное.
Ш у б б е р т. Она еще говорит...
М а д л е н. Придет время слез, угрызений совести, раскаяния. Надо быть добрым. Ты будешь страдать, если не будешь добрым, если не научишься прощать. Когда увидишь его, послушайся его, обними его и прости. (Тихо уходит.)
Шубберт стоит перед Полицейским, который неподвижно сидит, повернувшись к публике,
опустив лицо и охватив голову руками.
Ш у б б е р т. Голоса больше не слышно. (Обращаясь к Полицейскому.) Отец, мы никогда друг друга не понимали. Ты еще слышишь меня? Я буду тебя слушаться, прости нас, мы тебя простили... Дай мне заглянуть в твое лицо.
Полицейский не двигается.
Ты был строг, но не был злым. Это, наверное, не твоя вина. Это от тебя не зависит. Я ненавидел твой эгоизм, твою жестокость, был безжалостен к твоим слабостям. Ты меня бил, но я был крепче тебя. Мое презрение било тебя сильнее. Это оно убило тебя. Верно? Слушай... Я должен был отомстить за мать... Должен... В чем был мой долг?.. И вообще, надо ли было мстить?.. Она простила, а я продолжал мстить... К чему месть? Всегда страдает мститель... Ты слышишь меня? Открой лицо. Дай руку. Мы могли быть друзьями. Во мне было даже больше злости, чем в тебе. Ты был богат, ну и что ж? Я не должен был тебя презирать. Я не лучше тебя. По какому праву я тебя наказал?
Полицейский по-прежнему не двигается.
Давай помиримся! Давай помиримся! Давай мне руку. Пойдем со мной. Пойдем к друзьям. Выпьем вместе. Посмотри на меня, посмотри. Я на тебя похож. Не хочешь. Посмотри на меня и увидишь, как я на тебя похож. Во мне все твои недостатки.
Пауза. Полицейский не меняет позы.
Кто сжалится надо мной! Даже если ты меня простишь, я сам себя не прощу никогда.
Поведение Полицейского не меняется, но его голос, записанный на пластинку, доносится из противоположного
конца сцены. Пока длится его монолог, Шубберт стоит, вытянув руки по швам. Его лицо ничего не выражает, но
иногда по нему пробегает тень отчаяния.
Г о л о с П о л и ц е й с к о г о. Я представлял интересы торговых домов. Эта профессия вынуждала меня скитаться по всей земле. С октября по март я находился в северном полушарии, а с апреля по сентябрь — в южном. Таким образом, в моей жизни были только зимы. Здоровье у меня было плохое, одежда износилась, платили мало. Я жил в состоянии постоянного раздражения. Мои враги становились все влиятельнее и богаче, а покровители терпели неудачи. Одного за другим их уносили позорные болезни или странные происшествия. На меня постоянно сыпались одни неприятности. Добро, которое я делал, превращалось в зло, а зло, которое мне причиняли, не становилось добром. Потом была служба в армии. Я был вынужден принимать участие в истреблении десятков тысяч солдат противника, женщин, стариков и детей. Потом мой родной город и его окрестности были полностью разрушены. Наступил мир, но нищета была прежней. Человечество вызывало у меня отвращение. Я строил планы ужасной мести. Земля, солнце и все планеты были мне противны. Хотелось сбежать в другую вселенную. Но ее нет.
Ш у б б е р т (в той же позе). Он не хочет на меня смотреть, не хочет со мной разговаривать.
Г о л о с П о л и ц е й с к о г о (или сам Полицейский, находясь в прежней позе). Сын мой, ты родился в тот самый момент, когда я собирался начинить нашу планету динамитом. Ее спасло твое рождение. Во всяком случае, в душе своей я этого больше не хотел. Ты примирил меня с людьми. Связал накрепко с их историей, несчастьями, преступлениями, надеждами, отчаянием. Я боялся за их судьбу и... за твою.
Шубберт и Полицейский в прежних позах.
Ш у б б е р т. Я так никогда и не узнаю...
П о л и ц е й с к и й (или его голос). Лишь только ты появился из небытия, я почувствовал себя безоружным, беспомощным и несчастным. Мое сердце превратилось из камня в губку. Из-за того, что я пытался помешать твоему появлению на свет, не хотел иметь наследника, меня до головокружения мучила совесть. Тебя могло не быть, тебя могло не быть! Поэтому я испытывал сильный страх за прошлое и еще невыносимую боль за миллиарды детей, которые могли родиться, но не родились, за бесчисленные лица, которых никто не приласкает, за детские ручонки, которые отец не возьмет в свои руки, за губы, которые никогда ничего не пролепечут. Я бы хотел заполнить пустоту живыми существами. Я старался представить себе эти маленькие создания, которые так и не появились на свет, старался нарисовать в воображении их лица, чтобы можно было их оплакивать как настоящих покойников.
Ш у б б е р т (в той же позе). Он так и будет молчать!..
Г о л о с П о л и ц е й с к о г о. Но в то же время меня переполняла радость, потому что ты, дитя мое, существовал подобно звезде в океане тьмы, как остров жизни, окруженный ничем, ты, чья жизнь уничтожала небытие. Я целовал твои глаза и говорил, рыдая: «Боже мой, Боже мой!» Я был признателен Богу, потому что, не будь сотворения мира, не будь многовековой истории человечества, не было бы и тебя, мой сын, тебя, ставшего венцом мировой истории. Тебя не было бы без непрерывной цепи причин и следствий, без войн, революций, потоков социальных, геологических и космических катастроф, поскольку все в мире возникает в результате целого ряда причин, то и ты, дитя мое, возник не случайно. Я был признателен Богу за мою нищету и нищету всех времен, за все несчастья и за все счастье, за все унижения, все ужасы, всю тоску и великую грусть, которые привели к твоему появлению на свет и оправдывали в моих глазах все бедствия истории. Я простил мир во имя любви к тебе.. Все было спасено, потому что нельзя было вычеркнуть факт твоего рождения из всеобщего существования. Даже когда тебя не будет, говорил я себе, уже ничто не сможет помешать тому, что ты был. Ты здесь, навечно занесен в книги Вселенной, ты навсегда остался в памяти Бога.
