Гусейн Аббасзаде - Белка
— Далеко белочку везете? — поинтересовался хозяин машины.
Бахыш-киши коротко рассказал о случившемся. Негодования он все-таки, как ни старался, сдержать не мог, гнев слышался в его голосе.
— И что это за родители, у которых такие дети растут? — сказал он в сердцах и умолк.
Сидевший вполоборота к нему человек сочувственно покачал головой и согласился со старым лесником. Конечно, так этого оставлять нельзя, надо найти виновного, найти и наказать.
Бахыш-киши, сидя в машине, укорял себя за то, что не знает по имени этого приятного общительного человека. Они встречались с ним в сосновой роще раза два или три. Леснику нравился этот человек, подолгу в одиночестве гулявший среди зеленых деревьев. Отдыхают в пансионате многие, а вот толк в одиночестве мало кто понимает. Бахыш-киши тогда и думать не мог, что этот симпатичный человек занимает такую не маленькую должность, раз есть у него персональная машина… Впрочем, какое это имеет значение?
Странными были их случайные встречи в роще. Примерно за неделю до отъезда Бахыш издалека заприметил, что этот симпатичный незнакомец не просто гуляет по его роще, но время от времени останавливается, будто ищет что-то. Любопытство разобрало Бахыша, он потихоньку приблизился к незнакомцу, пригляделся и понял, что мужчина, присев на корточки перед кустом марены, острием карманного ножа осторожно взрыхляет землю. «Корень марены ищет», — догадался старик.
С детства Бахыш помнил, что жители Апшерона используют корни марены двояко: чаще всего для лечения — нету лучше лекарства от камней в почках или, скажем, от воспаления мочевого пузыря. А еще красят мареной нитки. Прекрасная получается краска и очень стойкая.
Поздоровавшись, Бахыш поинтересовался:
— Лечиться собираетесь? Тот кивнул.
— Врачи говорят — камни в почках. Ничего не поделаешь — возраст. А этот отвар здорово помогает.
В тот день они впервые долго беседовали, неторопливо гуляя по роще. Бахышу-киши нравилось, что этот человек — образованный, начитанный разговаривает с ним как с равным, даже более того — почтительно, как младший со старшим. На следующее утро Бахыш отыскал несколько больших кустов марены, аккуратно выкопал их корни и завернул в газету, чтобы при встрече передать новому знакомому. Но тут как раз пришел вызов из Белоруссии, Бахыш улетел, и до сегодняшнего дня они уже не виделись.
Когда приехали в город, спутник Бахыша написал на листке бумаги номер телефона и, передавая его леснику, пояснил:
— Если вдруг возникнет необходимость возвращаться в пансионат поздно вечером, позвоните, пожалуйста, с удовольствием вас подвезу.
Бахыш-киши поблагодарил, аккуратно сложил листок и сунул его в карман.
…Наконец-то стало прохладнее, подул легкий ветерок. Бахыш-киши зевнул, глаза у него слипались, — в самом деле, сколько можно без отдыха быть на ногах! Нагнувшись, он заглянул в клетку: белка, казалось, дремала, стоявшая перед ней длинная чашка была до краев полна водой, — значит, она больше не пила.
Бахыш-киши обрадовался, что зверек спит спокойно, что ветер наконец подул. Он искупался под душем, вынес на балкон раскладушку, постелил на нее тюфяк, принес свежую простыню. Лег — и блаженная истома охватила его, он словно бы парил в невесомости. Ему казалось, что еще мгновение — и он уснет, но на самом деле он не спал долго, очень долго…
И всегда было так — стоило ему лечь на раскладушку на балконе этого нового дома, память уносила его в прошлое.
Он вспоминал, как с фронта его, раненого, привезли в Баку и поместили в госпиталь. Госпиталь располагался в трехэтажном школьном здании на углу Красноармейской и 6-й параллельной. Бахыш от души радовался, что ему посчастливилось попасть на лечение в родной город, но удобств, конечно, в ту пору не было никаких. Госпиталь был переполнен, многие больные лежали на раскладушках прямо в коридорах, в вестибюлях — везде, где было место. Стояла зима, из окна, у которого была раскладушка Бахыша, сильно дуло. Холод мешал уснуть.
Всякий раз, когда внизу открывалась дверь, волна холодного воздуха окатывала раненых. К тому же здание почти не отапливалось, батареи были чуть теплые, и Бахыш, потерявший при ранении много крови, ночами подолгу не мог уснуть, и это усугубляло его страдания. Но позвать врача или медсестру Бахыш стеснялся — люди и так целыми сутками на ногах, не знают ни покоя, ни отдыха… ничего с ним не случится, перетерпит.
Но однажды ночью в отделении дежурила медсестра Ширинбаджи, которая давно нравилась Бахышу. Обходя больных, она заметила, что Бахыш не спит, но в первый раз ничего не сказала. Через полчаса она снова появилась у постели раненого, поправила ему подушку, спросила шепотом:
— У вас болит что-нибудь? Бахыш помотал головой.
— Тоща почему вы не спите?
Бахыш постеснялся сказать правду этой молодой красивой девушке. Он лежал, молча глядя на нее.
— Я принесу вам снотворное, — сказала Ширинбаджи, — выпьете и сразу уснете.
— Не знаю…
Но Ширинбаджи уже направлялась в ординаторскую. Вскоре она вернулась с таблеткой и стаканом воды. Бахыш молча выпил пилюлю, отодвинул стакан в сторону. Но, видно, Ширинбаджи почувствовала, что раненому мешает холод. Минут через десять она снова пришла, неся байковое одеяло, укрыла им Бахыша, заботливо подоткнула с боков.
— Вот теперь вам будет хорошо…
— Как вы догадались? — улыбнулся Бахыш.
— А вот догадалась! — улыбнулась Ширинбаджи.
Этой симпатичной девушке было от силы лет восемнадцать. Этим летом она окончила школу и пошла работать в госпиталь. Раненые очень любили ее — для каждого у нее находилось ласковое слово, улыбка, а то и просто добрый взгляд. Все раненые утверждали в шутку, что чувствуют себя лучше, когда дежурит Ширинбаджи. Собственно, настоящее имя девушки было Антига. Ширинбаджи (Ширинбаджи — дословно: сладкая сестра.) ее нарек молодой азербайджанец, лечившийся здесь, мичман Черноморского флота. Давно уже этот мичман поправился и уехал на фронт, а имя не забылось — уж очень оно подходило девушке. Кажется, оно ей самой нравилось.
После этого отношения между Ширинбаджи и Бахышем стали какими-то особенно теплыми. Ширинбаджи подходила к нему чаще, чем к другим раненым, а он глаз с нее не сводил. Как-то раз девушка сунула под подушку Бахыша бумажный сверток.
— Что это?
— Это сушеный инжир. Ешь, тебе полезно, от него сил прибавляется, а ты много крови потерял.
Бахыш узнал, что жила Ширинбаджи в старом городе, Ичеришехере (Ичеришехер — дословно: Внутренний город; старая часть Баку.) на улице Мамедъярова, неподалеку от караван-сарая Молтаны. А Бахыш тогда жил возле бани Гашашер, что на улице Мирза Фатали. Прежде они никогда не встречались, но ощущение у обоих было такое, как будто они знают друг друга много лет.
Очень нравилась Бахышу Ширинбаджи, он все время собирался заговорить с ней о женитьбе, но никак не мог решиться. К тому же он не знал, — может быть, у девушки уже есть суженый…
Но когда слова трудно произнести вслух, люди обычно доверяют их бумаге, и Бахыш решил написать Ширинбаджи письмо. Так он и сделал. Мучился, исчеркал несколько листков и наконец однажды утром, когда Ширинбаджи разносила больным термометры, потихоньку положил ей письмо в карман халата.
— Прочитаешь дома, — шепнул он девушке. Ширинбаджи кивнула, но до дома, конечно, ждать не стала. Выбрав тихую минуту, она закрылась в кабинете врача и там прочитала письмо.
Бахыш и теперь помнил это письмо наизусть. «Здравствуй, дорогая Ширинбаджи, — писал он. — Не знаю, имею ли я право тебя так называть, но поверь мне, что я никогда в жизни не встречал такую умную и красивую девушку, как ты. Много писать я не умею. Напишу главное. Если у тебя нет жениха, я буду счастлив, если ты согласишься выйти за меня замуж. Жду ответа с надеждой и нетерпением. Бахыш».
Глаза Ширинбаджи от счастья наполнились слезами. Она снова и снова читала письмо, прижимала его к груди, и не было в эти минуты в мире для нее ничего более драгоценного, чем этот листок разлинованной бумаги.
Девушка с трудом взяла себя в руки, умылась холодной водой, чтобы никто не заметил ее волнения, и вышла в коридор. До полудня она старалась обходить место, где лежал Бахыш. Будь на ее месте другая, та, возможно, и день и два, до следующего дежурства, не подала бы влюбленному в нее парию виду, что прочла письмо: пусть, мол, помучается. Но Ширинбаджи утерпела только до вечера. А вечером, присев на табуретку у раскладушки Бахыша, улыбнулась и просто сказала ему: — Я согласна.
И такой бесхитростной была Ширинбаджи, такой чистосердечной в каждом жесте и поступке, что Бахыша ничуть не насторожил ее быстрый ответ. Он радовался, он ликовал — уж слишком тяжело было бы для него получить отказ перед отъездом на фронт.
В тот же вечер Бахыш прямо в больничном халате убежал из госпиталя домой, рассказал обо всем матери, и на следующий день поутру, когда Ширинбаджи отдыхала дома после дежурства, к ней явились сваты — мать Бахыша и его дядя. Договорились обо всем, официально условились. Ширинбаджи пообещала, что будет ждать Бахыша столько, сколько понадобится. А как только кончится война, даст бог, и свадьбу сыграют.
