Евгения Сафонова - Солнце в зрачках
— Может, и не совсем так, — тонкие ладони крыльями бабочки сложились на набалдашнике трости. — Но что я знаю точно — у вас есть рамки. Определённые рамки, вами же созданные. И вы решили, что никогда не сможете перейти их, когда на самом деле единственная преграда — вы сами.
Анджей лишь усмехнулся, глядя куда-то в сторону.
— Писатели — они ведь волшебники, они — почти боги! Они одним взмахом руки могут создать целый мир, изменить существующий, подарить жизнь или перечеркнуть её. А вы… Посмотрите, вы ведь стали таким… серым.
А что тебе остаётся, подумал Анджей, когда исчезают желания и цели. В чём искать смысл, когда теряются мечты, а мир разбивается вдребезги? И стоит ли тогда вообще чувствовать? Так ли уж это страшно и не намного ли проще — раствориться в серой массе и просто плыть по течению?
— А я вчера видел в переходе слепого флейтиста, — сказал Анджей. — Забыл вам рассказать.
— Да? — выражение лица рыжей почти не изменилось. — И что он играл?
Анджей нахмурился, вспоминая. Прогулка до Пушкинской, привычный шум машин на Тверской, позеленевший от времени поэт, задумавшийся о чём-то на постаменте, запах метро, ступеньки, звуки флейты…
— «Шутку» Баха, кажется.
— Вот как, — произнесла Полина.
Анджею вспомнилось, как по дороге домой в вагоне заплакал ребёнок — девочка лет пяти. Тихо так, осторожно. Родители возились с ней где-то до следующей остановки, а потом перестали обращать внимание — вцепившись в поручни, смеялись о чём-то своём. В какой-то момент девочка подняла заплаканные глаза на стоявшего рядом Анджея и всхлипнула. Он отвёл глаза. Вышел из вагона на следующей остановке и, прислонившись к колонне, дождался другого поезда.
Рыжая убрала флейту в футляр и щёлкнула застёжками:
— И много ему давали?
— Давали что-то. И я дал. Обычно я не подаю нищим, но тут выгреб из кошелька всю мелочь.
— Почему?
— Не знаю. Почему-то.
Хотя знал — потому что вспомнил парк, мёд волнистых волос и морские блики в невидящих глазах.
— Может, потому что человек заслуживает уважения. Ослеп, но не просто стоит с протянутой рукой, а даёт что-то взамен…
Рыжая резко встала:
— Ненавижу.
— Кого? — оторопел Анджей.
— Этих попрошаек, — сказала, будто выплюнула, — которые переступили через свою гордость и через себя. Которым не хочется бороться, что-то делать и идти наперекор судьбе. В наше время слепой вполне способен найти нормальную работу, но, конечно же, встать в переходе и протянуть руку гораздо проще! Слабые трусы! И из-за таких вот они и не воспринимают нас всерьёз!
— Кто они?
— Толпа! Она вообще не любит, когда кто-то от неё отличается. Как в лучшую, так и в худшую сторону. Не такие, как они, воспринимаются существами другого сорта.
Анджей уже понял — когда она злится, то не может оставаться на месте. Идёт вперёд, почти бежит, точно убегая от чего-то. Вот и сейчас Полина быстро шагала вперёд по заплаканному асфальту — Анджей еле поспевал — и говорила так же быстро, разбивая мелодию речи на такты — тростью об асфальт.
— Но если бы они при слове «слепой» сразу вспоминали бы Гомера, Мильтона…
— И Паниковского.
— Простите?
— Нет-нет… извините. Продолжайте.
Не читала. Да и немудрено.
— …Гомера, Мильтона, Баха, Дюлона и Борхеса, а не этих попрошаек в переходах — к нам относились бы гораздо лучше.
— Мне кажется, к слепым как раз хорошо относятся. Их жалеют…
— Жалеют! Ха! — смех её прозвучал необычно зло. — Вот в этом всё и дело! Жалеют, потому что считают тебя несчастным калекой, инвалидом… недочеловеком. И пусть в большинстве своём тебя жалеют добрые и милосердные люди — это идёт на уровне подсознания. Знаете ли вы, что значит вечное снисхождение? Что значит каждый день слышать в голосах окружающих эти доводящие до белого каления нотки? И чувствовать, как на грани сознания они думают «ты не такая, как мы, ты ущербная»? Все, все они. Даже мой младший брат. Даже родители. Даже бабушка — хоть этого почти-почти незаметно…
— Нет, — голос Анджея прозвучал хрипло. — Этого не может быть. Я… я же так не думаю.
Она остановилась. Обернулась через плечо на Анджея, замершего так резко, что чуть не споткнулся.
— Вы ведь не понимали, почему каждый вечер находите меня в парке.
— Да, — после секундного промедления просто ответил Анджей.
— Вы действительно так не думаете. Я это чувствую. И именно поэтому я каждый вечер прихожу сюда.
Анджей посмотрел на неё. Очень внимательно посмотрел.
— Да, — сказал он, — пожалуй, это хорошо, что мы тогда случайно встретились.
Полина задумчиво брела вперёд:
— А я думаю, что случайностей не бывает. И я тогда не случайно задержалась в парке допоздна.
— Что же, — уголки губ Анджея дрогнули в улыбке, — вы ждали меня? Знали, что я приду?
— Я, может, и нет. Но кто-то за нами присматривает… и он-то знает всё.
Анджей перестал улыбаться. Задумчиво посмотрел в тёмную бездну неба с колючими звёздами, проблескивающими в дырах тучевого купола, и неслышно и печально покачал головой.
IV
День. Два, три. Четыре, пять, шесть. Неделя.
— А правда, что у вас глаза странного цвета?
Смеркалось. Небо в последние дни потихоньку солнечнилось. За последние дни парк осветлился из серо-дождливого в золотисто-зелёный. Завтра снова будет солнце, думал Анджей. Как она и говорила. Странная девочка, этим воскресным днём снова неслышно шедшая рядом, вслепую ощипывая невесть откуда взятую ромашку.
— Всегда считал их серыми. А кто вам сказал?
— Бабушка. Она сказала, что они у вас прозрачные-прозрачные. И такого цвета… Голубо-серо-зелёного. Меняются. Вы разве не обращали внимания?
— Может, и обращал когда-то… И что же ещё рассказывала ваша бабушка?
— Ну не сердитесь. Мне захотелось хоть приблизительно вас представить, а вас расспрашивать показалось как-то… не так.
— Я… я и не сержусь. Мне просто интересно.
— Сказала, что у вас волосы русые. Когда вы были моложе, они топорщились вечным шухером, но бабушке так больше нравилось, чем сейчас. А сейчас вы их зализываете и делаете аккуратный до жути пробор. Зрение у вас всегда было не очень, но раньше вы не носили очков, а вот как стали аудитором… Мне кажется, это у вас больше психологическое.
— Знаете, а мне порой кажется, что у вас нет ни капельки уважения к собеседнику… к гораздо более взрослому собеседнику.
— Взрослый, маленький — какая разница? Я встречала детей, которые в десять были взрослыми, и взрослых, которые в пятьдесят оставались детьми, — пожала плечами рыжая. — А знаете, я еду на конкурс в Лондон!
— Правда? Здорово. И когда?
— Следующим летом… Я хочу поехать туда так, чтобы поплыть через Ла Манш. Послушаю море, — Полина вздохнула. — Вот странно — я всю жизнь мечтала послушать море, а сейчас вдруг подумала, что всё бы отдала, чтобы его не только послушать, но и увидеть… Как быстро человек хочет большего, чем получает. Или даже только может получить.
Анджей задумчиво мерил шагами парковую аллею. Вглядевшись в её глаза сегодня, когда они не отражали ночной фонарный свет, он впервые заметил, что они затянуты лёгкой туманной дымкой. Та же гладь моря, только мутная после шторма.
— Полина, а вас можно вылечить?
— Можно, кажется, — она не удивилась его вопросу. — Нужна пересадка роговицы. А ещё радужки… и хрусталика.
— А почему…
— Почему мы до сих пор этого не сделали? Потому что дорого, — просто ответила она. — А мы сначала на квартиру копили, потом на машину, теперь Сашку на подготовительные курсы в институт записали — вы знаете, он такой умный, что я ему даже завидую чуть-чуть. Экстерном школу в этом году заканчивает, на химический в МГУ собирается. И не факт, что роговица приживётся, плюс большая очередь… Ничего. Я привыкла, — мельком грустная улыбка. — К тому же я так давно не видела, что даже немножко боюсь, что будет, если снова смогу.
— Да… А что за конкурс? Сколько туров, какая программа?
Уголки губ Полины вдруг поползли вниз. Забавно, но когда рыжая огорчалась, её лицо сразу становилось похожим на грустный смайлик.
— Вообще-то… я хочу туда поехать. Но не знаю, получится ли.
— Почему?
— Потому… — она скомкала белые лепестки в кончиках пальцев и отшвырнула в сторону. — Потому что ко мне снова отнесутся как к говорящей обезьянке. Как всегда. Как везде.
Анджей немножко воровато огляделся, прежде чем сказать:
— А мне кажется, там люди другие…
— Люди везде одинаковые. И какие бы они не были, для них я в первую очередь буду слепой, а потом уже — флейтисткой.
