Виталий Владимиров - Челнок
– Яблочко от яблони… – не закончила Людмила.
– Во-во, у всех нас корни одного дерева. Иван тоже был крутой, когда ему шлея под хвост попадала. Он же на Малашу обиделся, сказал, что она гуляла с кем-то, раз гонит его из дома. И никуда я не поеду, заявил, пока дом не дострою. И сделал, как сказал. Крышу покрыл, стены прошпаклевал, дверь навесил. Для нас дом всегда был главным…
дом – главное для человека
– Как же без дома? – в тон матери задумчиво сказала Людмила и подумала, что может и это свойство – тяга к обустройству своего дома, своего гнезда идет у нее от ее крестьянских корней, от дедов.
– А Малаша понимала, – продолжила мать, – что ему надо уезжать, пока документы на руках. Так и попал он в Москву, в Кунцево, где ВИЛС, ему, как солдату, выделили в общежитии, в бараках койку и дали работу вахтером. Мне уже к тому времени пятнадцать было, отец вызвал меня и устроил нянькой. Для меня началась безумно красивая жизнь после деревни-то. Сортир в доме, водопровод, горячая и холодная вода. Пальто мне купили, воротник до сих пор помню.
Так вот откуда у меня тяга к верхней женской одежде, к моему бизнесу. Еще один корешок моего генеалогического дерева.
– Весной сорок первого вернулась я в Смоленскую область, где помогала в хозяйстве матери. Тут началась Отечественная война и попали мы в оккупацию, но не надолго. В сорок третьем освободили нас. Нищета, бедность, голод. Спасибо отцу – приехал и забрал нас в Кунцево, устроил меня работать на ВИЛС. Когда я в кадры пришла, там засомневались, худая уж очень, куда ее, и определили меня ученицей токаря. Я до работы всегда жадная была, ты же знаешь.
– Это у тебя по гороскопу заложено, – подтвердила Людмила. – Скорпиониха. Если я огурцы мариную баночку, то ты – бочку.
– И то верно, – рассмеялась мать. – К тому же страх был, что в деревню вернут. Скоро я вышла в передовики, и в сорок восьмом, мне уже двадцать было, комнату мне выделили. В тех же бараках и с отцом твоим познакомилась, год с ним встречались, расписались, а в пятидесятом ты появилась на свет. Так что повезло тебе, а то маялась бы всю жизнь в колхозе…
Людмила и сама ощутила верность материнских слов, вспомнив врезавшуюся в память неприглядную картину из времен застоя. Послали их в колхоз работать, как это делали со всеми сотрудниками научно-исследовательских институтов. Осень, ветер холодный и дождик мелкий, бесконечный моросит. На пригорке дом, не дом, сарай, не сарай – развалюха, птичник называется. От него полоса жидкой грязи вниз к пруду, на берегу которого сбились в кучу утки, штук пятьдесят или сто. Они образовали живой холм из своих тел. Холм этот, похожий на студень, трясло мелкой зябкой дрожью, потому что утки были голые. Не хватало им корма и чего-то, отчего перья растут. Вот кого бы обвинить во вредительстве и судить – строй наш колхозный, СИСТЕМУ.
– О чем задумалась, дочка? Люся, я тебе постелила на тахте. Твоей любимой.
Людмила почувствовала себя утомленно после длинного дня и с удовольствием нырнула в прохладу чистых простыней на этой верной, как старый слуга, тахте. На которой ей виделись детские и девичьи сны, на которой стала она женщиной, на которую положила своего сына, вернувшись из роддома…
…Девочка в розовом кружевном платье, белых чулочках, с бантом в соломенных золотых волосах бежит по пляжу, радуясь теплому солнышку, шуму веселой волны, синему небу. Людмила знает, что эта девочка – она сама, что зовут ее ласково Люсенька. И в то же время видит себя со стороны, видит как ей навстречу, потрясая бубном, идет черный африканский шаман. Лицо у него скрыто размалеванной оскаленной маской, из головы торчат разноцветные перья, на груди – ожерелье из акульих зубов, на бедрах, похожая на пачку балерины юбка из длинных зеленых листьев. Шаман извивается в танце, ритм которого подчинен грохоту бубна. И сердце у Люсеньки колотится также, как бубен, от ужаса неизвестности. Люсе страшно и где-то в глубине души, неожиданно любопытно. Страшно любопытно. Она падает на колени и, протягивая руки, просит, ждет пощады Она готова на все ради этой пощады. Шаман возвышается над ней. Он огромен, он все ближе и ближе. И бубен оглушителен. Колотится сердце, в танце крутятся бедра шамана. С шипением уходит в море волна прибоя, которая оставила на мокром золотом песке маленьких черных крабиков. Их целая армия и они, выставив по-боксерски свои клешни бегут по ногам, по телуЛюдмилы. От уколов их острых ножек Людмилу охватывает дрожь, постепенно переходящая в странную истому…
Людмила проснулась и сбегала в туалет. А когда нырнула в теплую постель, спать почему-то расхотелось. Людмила нередко видела сон про шамана и каждый раз удивлялась, что во сне она – девочка. Ну, откуда розовое платье, понятно, это уже на всю жизнь – самое яркое воспоминание детства. И обида на мать за то, что она так сильно ее отшлепала тоже на всю жизнь. Это сейчас Людмила стала понимать мать и простила ее, а раньше…
В альбоме у матери храниться фото – Люся в детском саду. Челочка, бант, стоит около аквариума и в руках блюдечко с кормом для рыбок. Только губы надутые, блины печь можно, смеялась мама, и глаза, полные слез. Опять на что-то обиделась. На что, Людмила не могла вспомнить.
Помнила, что обижалась каждый раз, когда ее наказывали. А наказывать было за что. Непоседа, энергия била через край, не ходила, бегала и вела себя, как мальчишка. Как озорной мальчишка. Отец, возвращаясь с работы, увидел, как Люся во дворе бегала по лужам, топоча их ногами, в восторге от разлетающихся брызг. И, конечно, мокрая с головы до ног. Отец привел ее домой, переодел в сухое и поставил в угол. Ему надо было еще куда-то уйти и он велел стоять Люсе в углу до тех пор, пока не вернется. Когда он ушел, Людмила подумала, что папа все равно не видит и легла на диван. Согрелась и уснула. А когда проснулась, увидела гневного отца. Вот тут уж ей досталось!
Отец Людмилы был такой же, как и она, Водолей, авантюрист по натуре, легкий на подъем. Мальчишкой двенадцати лет сбежал к своему отцу, уехавшему на заработки на ВИЛС. С заводом попал в эвакуацию, в уральский город Салда. У него была бронь от службы, но как-то он не удержался с голодухи и украл в цехе бутылку масла. Его поймали. Он испугался, что посадят, пришел в военкомат и отказался от брони. Стал танкистом, в сорок четвертом был ранен, его демобилизовали, в сорок восьмом встретился с матерью.
Что по-настоящему объединяло Люсю с отцом – так это страсть к чтению. Ох, как же Люся любила читать! Даже во время обеда открывала перед тарелкой супа книгу. Уроки делала легко и быстро и опять за книгу.
Людмила, зная, что мать возвращается с работы в шестом часу, садилась за пианино. Жили они скудно, денег всегда было в обрез. Но какие-то вещи Люсе покупали не жалея денег, в том числе коньки «фигурки», они до сих пор сохранились, велосипед и, главное, пианино немецкое «Беккер». Чтобы девочка музыке училась. Мама приходила с работы и видела, что Люся занимается музыкой. А Люся знала, что иначе ее заставят чистить картошку или пошлют в магазин.
Барабанить по клавишам тоже надоедало и Людмила придумала – поставит книжку на пюпитр и читает, а руками гаммы, не глядя, повторяет. Но как-то ее поймали и стали проверять, нет ли книжки среди нот.
А библиотека на ВИЛСе была прекрасная. Дюма, Гюго, Жюль Верн… Мать, кстати, чтения не одобряла и на то была своя причина. Как-то Люся в романе Золя прочла сцену, сильно потрясшую ее девичье воображение. Сцена, где взбунтовавшиеся женщины отрезали и водрузили член их обидчика на пику. Или у Бальзака, где паж читал вслух книжку принцессе, она вздремнула, а паж стал ее целовать между ног. Люся рассказала про эти литературные изыски двум школьным подружкам, они не нашли ничего лучшего, как поведать сей страшный секрет родителям, а они явились с претензиями к матери, что это у вас Люся читает? Мать спросила, где взяла? В библиотеке? В библиотеку больше не ходи.
Так к обиде на мать прибавилась обида на подружек. С тех пор Людмила перестала делиться с кем подряд своими переживаниями.
Мать чисто по-деревенски, вековым инстинктом боялась за дочку, не дай Бог, чтобы с ней что-то случилось, чтобы за ней никто не ухаживал до поры, до времени, чтобы замуж вышла невинная, а то родит без мужа, кто ее возьмет? И так до института. Даже специально одевала Люсю не то, чтобы плохо, но серо, невидно. За исключением розового платья, с которым получился такой конфуз.
Только разве любовь остановишь? Под серым платьем, может, еще сильнее костер чувств пылает. Впервые Люся почувствовала его жар снежной зимой. Каток, куда ходила Люся, был окружен огромными сугробами. Получилась такая, освещенная прожекторами, снежная долина под темно синим звездным небом. И музыка! Воспоминание о катке напомнило Людмиле ее поездку в Таиланд, когда вечером зажглись огни шоу и казалось весь мир, все люди танцуют, поют и веселятся под единым куполом ночи.
