Виктория Райхер - Один процент
Стоп. Дашка тогда говорила, что она — «ровесница войны». Росла в эвакуации, недоедала, и теперь все время хочет есть. Ела, действительно, знатно, все время что-нибудь жевала или совала в рот. Была округлой, как матрешка. Ей, впрочем, шло. «Ровесница войны» — значит, сорок первый? Или все-таки сороковой?
Хлопнула дверь. Юрий Алексеевич резко встал, повернувшись к входу, и заговорил одновременно с женой:
— Юрик…
— Леля!
— Подожди, — она остановила его усталым жестом. — Не надо мне ни в чем признаваться. Я его нашла.
* * *— Да просто вот так получилось, — парень сидел перед Лелей, раскинув руки, и ей приходилось сдвигаться до края стола. — Он бежал такой, прилизанный, чистый, не запыхался, не растрепался, кроссовки, носочки, усы подстрижены, даже не вспотел! Я его знаю, мне отец рассказывал — на ревизионной комиссии ко всем придирался, те ему недостаточно чего-то записали, у этих с отчетностью нелады, зануда редкий. Я сначала малину увидел, у малины остановился, потом смотрю — на калитке написано «Колосенко», я и вспомнил. А тут бежит. Строгий такой, слушаю вас, молодой человек. Разозлился я, понимаете? Сказал бы «пошел вон», спросил что-нибудь нормальное, да хоть наорал бы за малину! А этот усы поправляет, «говорите быстрее, мне надо в душ». Ну я и брякнул про сына. Чтобы он… поперхнулся, что ли.
Увлекшись, Костик Белосеев не замечал Лелиного взгляда. А она смотрела в упор, не отрываясь, как дети смотрят страшное кино. В ее глазах читалось такое огромное, такое бескрайнее удивление, что заслоняло даже возмущенность перед тем, как этот парень смеет говорить про ее мужа.
— То есть вы, — Леля подбирала слова осторожно, сильно следя за собой, — ради шутки, от раздражения внешним видом, сказали незнакомому взрослому человеку, что у него есть сын?
— Ну да, — энергично кивнул Костик, довольный, что был наконец-то понят. — Такой весь правильный бегает. Я хотел его расшевелить.
Леля встала со стула, аккуратно придвинув его назад к столу. Сделала в сторону Кости какой-то непонятный жест, похожий одновременно на прощание и на нежелание прощаться, и направилась к двери, прямая, как всегда.
— Вы не думайте, — заторопился Костик, — я же не на всю жизнь хотел! Думал, он рассердится, испугается, начнет детали выяснять, ну я и признаюсь. А он даже меня ни о чем не спросил!
Его голос дрогнул неожиданной обидой.
— Мне-то это даром не надо, у меня свой отец есть. Кого хотите спросите, Белосеев Константин Сергеевич. Там на калитке написано… вот.
В голове у Лели вертелось по кругу: «Он не от Кирюши приходил. Он его не знал. Он не знал про Кирюшу, он тут ни при чем. Он его не знал».
Костик догнал ее в коридоре, распахнул входную дверь и шутливо стукнул пятками.
— Не сердитесь, ладно? И старику передайте, что я не со зла.
Потоптался и со вздохом добавил:
— Отцу не будем говорить? У него, знаете, сердце.
Леля рассеянно подняла на него глаза.
— Какому отцу? — озадачилась на секунду, зачем сюда попала вообще, и машинально кивнула, сообразив: — Не будем.
Она быстро прошла сквозь заросший садик, без стука затворила калитку, но пошла не в сторону дома, а к реке. Добралась до берега, свернула в желтые кусты, подстелила на землю косынку и села, почти упала, полностью скрытая от глаз. И разрыдалась там, в первый раз за четыре с половиной года.
Плакала и двумя руками сдирала с желтых веток мелкие цветки. «Оставь себе на память». Цветы засыпали ей юбку и падали с боков, она разрывала ногтями лепестки и впечатывала в ладони, и они оставляли ей на коже мягкие желтые следы.
* * *Юрий Алексеевич сначала не мог поверить, после долго расспрашивал — что конкретно говорил долговязый парень, а потом со странным облегчением тряхнул головой.
— Мало ли, Леличка, разных людей на свете. Не наше дело — других судить. Нам, слава богу, своих забот хватает.
Ему было странно легко, как после войны. Но в душе вертелась какая-то незаконченность, свистело что-то незакрытое, как сквозняк.
Леля пригладила ему волосы на висках, пройдясь ладонью по заросшей с утра щеке. Сполоснула чашку, поставила чайник, заварила свежий чай. Вернулась к столу и вдруг сказала:
— Юрик. Позвони Лизе.
От неожиданности он смахнул со стола телефонную книгу.
— Зачем?
Резко встал, пожал плечами, поднял распахнутую книгу и снова сел. Закрыл.
Конечно, номер мог с тех пор измениться, Лиза могла переехать, да что угодно могло произойти.
Ответил тонкий девичий голос.
— Добрый вечер, — сказал Юрий Алексеевич как можно спокойней. — Попросите, пожалуйста, Елизавету Николаевну.
— Маму? А мама умерла, — растерянно ответили в трубке. — Два месяца назад…
Юрик летел, как с горы. Мимо него, казалось, проносились пейзажи, деревья, люди, а у него кружилась голова и не было времени ни на что.
— Господи… Я не знал. Что же такое… Почему?
— Болела… — на том конце вздохнули как-то совсем по-детски.
— А вы там что, одна остались? Как вас зовут?
— Наташа, — отозвался голос. — А это кто?
— Это Юрик…
— Юрик? — девочка в трубке, кажется, заулыбалась. — А я про вас знаю, мама рассказывала. Вы спасли ее от КГБ.
Он поперхнулся.
— Что?
— Ну как же, — с жаром откликнулась Наташа, — они же хотели через вас следить за мамой! У нее тогда были друзья-испанцы, вот из-за них. А вы им отказали, пожертвовали любовью к маме, чтобы ее спасти. Она говорила: «Юрик — очень порядочный человек. Самый порядочный из всех, кого я знала».
— А папа где? — невпопад спросил Юрик.
— Нету папы. Мы с мамой вдвоем жили. Теперь я одна.
Леля пыталась по фразам Юрика угадать разговор, и у нее получалось более-менее точно. «Лет, — беззвучно сказала она, — спроси, сколько ей лет!».
— Шестнадцать, — ответила Наташа. — Ко мне бабушка должна была из Питера приехать, но у дяди там грудной ребенок, и она…
Леля быстро подсунула ему ручку и лист бумаги. «Адрес! Адрес пиши!».
— Да знаю я адрес, — прикрыв трубку рукой, ответил Юрий Алексеевич, и вернулся к разговору. — Наташа, а можно, мы вас с моей женой навестим? Раз уж так получилось, — он сглотнул, — что я не успел навестить вашу маму.
— Конечно, можно! — обрадовалась Наташа. — В любой день приходите, только вечером. Днем я в школе еще.
