Габриэль Маркес - Скверное время
Тринидад ответила «да».
— А что за картина?
— «Тарзан и зеленая богиня», — ответила Тринидад. — Та, которую из-за дождя не досмотрели в воскресенье. Ее разрешено смотреть всем.
Падре Анхель прошел в звонницу, послышались двенадцать размеренных ударов. Тринидад была в замешательстве.
— Вы ошиблись, падре, — воскликнула она, всплеснув руками; глаза ее удивленно сверкали. — Эта картина разрешена всем. Вспомните: в воскресенье вы не звонили.
— Верно, но сегодня по отношению к пастве это было бы издевательством, — сказал падре, вытирая с шеи пот. И с одышкой повторил: — Да, издевательством.
Тринидад поняла.
— Нужно было видеть эти похороны, — сказал падре. — Все мужчины чуть было не перессорились за право нести гроб.
Некоторое время спустя он, отпустив служанку, затворил дверь, выходившую на опустевшую площадь, и потушил огни храма. Уже в крытом переходе, возвращаясь в спальню, хлопнул себя по лбу — вспомнил, что так и не дал Тринидад денег на мышьяк. Но, не войдя еще в свою комнату, он снова забыл об этом.
Вскоре он сел за стол, решив закончить начатое накануне вечером письмо. Расстегнув сутану до пояса, поправив лежащий на столе блокнот, придвинул к себе чернильницу и промокательную бумагу, шаря по карманам в поисках очков. Вспомнив, что они остались в другой сутане — в той, в какой он был на похоронах, — встал и пошел за ними. Он перечитал написанное накануне и хотел было начать новый абзац, как вдруг в дверь три раза постучали.
— Войдите.
На пороге стоял хозяин кинотеатра — тщедушный человек с бледным, хорошо выбритым лицом, на котором застыло выражение роковой обреченности. Он был в безупречно белом льняном костюме и двухцветных туфлях. Приглашая садиться, падре Анхель указал ему на плетеную качалку, но тот, вынув из брючного кармана платок, аккуратно его развернул, смахнул пыль со скамьи и сел на нее, широко раздвинув ноги. Только тут падре Анхель понял, что на поясе у пришедшего висит не револьвер, как ему показалось вначале, а карманный фонарик.
— К вашим услугам, — произнес падре.
— Падре, — заговорил хозяин кинотеатра, почти не переводя дыхания, — извините, что я вмешиваюсь в ваши дела, но сегодня, вероятно, произошла ошибка.
Падре кивнул головой и стал слушать дальше.
— «Тарзана и зеленую богиню» могут смотреть все, — продолжал говорить хозяин кинотеатра. — В воскресенье вы с этим были согласны.
Падре попытался было перебить его, но тот поднял руку, давая понять, что сказал еще не все.
— В принципе я не против запретов, — сказал он, — ведь и в самом деле бывают картины аморальные. Но в этой ничего такого нет. Мы даже думали пустить ее в субботу — на детском сеансе.
Тогда падре Анхель объяснил: действительно, что касается моральной стороны, фильм не имеет никаких замечаний в списке, присылаемом ему ежемесячно по почте.
— Но показывать фильм сегодня, — продолжил он, — когда в городе убит человек, — это акт неуважения к его памяти. А ведь это тоже аморально.
Хозяин кинотеатра пронзительно посмотрел на него.
— В прошлом году полиция убила человека в кинотеатре, и, как только тело вынесли, фильм пустили дальше! — воскликнул он.
— Сейчас — другое дело, — сказал падре, — сейчас алькальда словно подменили.
— Начнется новая предвыборная кампания — снова будет бойня, — с ожесточением возразил хозяин кинотеатра. — Сколько себя помню, в этом городе всегда было так.
— Посмотрим, — откликнулся падре.
Хозяин кинотеатра смотрел на падре во все глаза, в них сквозила плохо скрываемая досада. Но когда он вновь заговорил, потряхивая на груди рубашку, чтобы как-то умерить зной, в его голосе зазвучали просительные нотки.
— За этот год это всего третья разрешенная картина, — сказал он, — а в воскресенье из-за дождя три части так и остались недосмотренными. И многие хотят знать, чем все кончится.
— Но колокол уже прозвонил, — возразил падре. Хозяин кинотеатра вздохнул с сожалением. И, в упор глядя на падре, медлил, словно на что-то надеялся, уже не в состоянии больше ни о чем думать, кроме как о жуткой жаре, не дававшей ему покоя в этой комнате.
— В таком случае ничего не изменишь?
Падре Анхель покачал головой.
Хозяин кинотеатра хлопнул ладонями по коленям и поднялся.
— Ну ладно, — сказал он, — на нет и суда нет.
Он снова аккуратно сложил свой носовой платок, вытер на шее пот и, окинув комнату горьким укоризненным взглядом, сказал:
— У вас сущий ад!
Падре проводил его до двери, задвинул засов и сел заканчивать письмо. Прочитав его еще раз с начала, он дописал незавершенный абзац и в задумчивости остановился. Тут музыка, доносившаяся из динамика, вдруг прекратилась. «К сведению уважаемой публики! — заговорил бесстрастный голос. — В связи с тем, что наш кинотеатр присоединяется к трауру, его администрация выражает соболезнование семье покойного и объявляет, что вечерний сеанс сегодня отменяется». Узнав голос хозяина кинотеатра, падре Анхель улыбнулся.
Жара становилась все нестерпимей. Священник продолжал писать без перерыва, ненадолго останавливаясь лишь для того, чтобы вытереть пот и перечитать написанное; вскоре он исписал уже два листа. Едва он поставил под письмом подпись, как неожиданно разразился дождь. Поднимавшийся от влажной земли пар стал просачиваться в комнату. Падре Анхель надписал конверт, закрыл чернильницу и хотел было сложить письмо. Но, пробежав еще раз глазами последний абзац, снова открыл чернильницу и сделал приписку: «Снова льет дождь. Такая зима и все то, о чем я рассказал выше, сулят нам, как мне думается, горькие дни».
II
В пятницу рассвет был теплый и сухой. Познав однажды прелести любви, судья Аркадио с тех пор стал налево и направо похваляться своей способностью заниматься любовью три раза за ночь; однако в это утро, в самый пикантный момент, шнуры москитника лопнули и судья вместе с женой, запутавшись в пологе, рухнули на пол.
— Оставь все так, — пробормотала она. — Я этим займусь потом.
Абсолютно голые, они выбрались наконец из-под складок москитника, напоминавшего расплывчатый сгусток тумана. Судья Аркадио направился к сундуку за чистыми трусами. Когда он вернулся, жена была уже одета и приводила москитник в порядок. Не глядя на нее, он прошел мимо и, сев на другой конец кровати, стал обуваться; из-за того, что только что занимался любовью, он еще тяжело дышал. Но жена от него не отвязалась: она подошла к нему, прижалась своим круглым и упругим животом к его руке, пытаясь зубами ухватить его за ухо. Но он мягко отстранил ее.
— Оставь меня в покое, — сказал он.
В ответ она прыснула заразительным и здоровым смехом и, тыча его в спину пальцем, проследовала за мужем в другой конец комнаты, выкрикивая: «Но, ослик!» Он резко отстранился и оттолкнул ее руки. Тогда она оставила его в покое и снова засмеялась. И вдруг, посерьезнев, закричала:
— Господи Боже мой!
— В чем дело? — спросил он.
— Дверь-то была настежь! Какой стыд!
И, покатываясь со смеху, пошла в душевую.
Судья Аркадио не стал дожидаться кофе. Освежив рот мятной зубной пастой, он вышел на улицу. Солнце пламенело медью. Сидя у дверей своих магазинчиков и лавчонок, сирийцы созерцали спокойную гладь реки. Проходя мимо дома доктора Хиральдо, судья провел ногтем по металлической решетке двери и, не останавливаясь, крикнул:
— Доктор, какое самое лучшее средство от головной боли?
Изнутри врач ответил:
— Не пить накануне вечером.
У пристани несколько женщин громко обсуждали содержание появившейся в эту ночь анонимки. С самого утра день установился ясный, без дождя, поэтому направлявшиеся к пятичасовой мессе женщины смогли ее легко прочесть. И теперь весь городок был в курсе. Судья Аркадио не останавливался, он чувствовал себя словно бык с кольцом в носу, — какая-то неведомая сила так и тянула его за это кольцо в бильярдную. Едва войдя, он попросил себе ледяного пива и таблетку от головной боли. Только что пробило девять, но в заведении уже было полным-полно народу.
— У всех в городе — головная боль, — изрек судья Аркадио.
Взяв свою бутылку, он направился к столику, за которым в растерянности сидели перед стаканами пива трое мужчин. Судья сел на свободное место.
— Ну что? Все по-старому? — спросил он.
— Сегодня утром нашли четыре.
— Про Ракель Контрерас прочитали уже все.
Судья Аркадио разжевал таблетку и запил ее пивом прямо из бутылки. Первый глоток вызвал тошноту, второй пошел уже привычно по оживающему желудку, и судья почувствовал себя заново родившимся, человеком без прошлого.
— Что же в ней было?
— Глупости, — сказал мужчина. — Что в этом году она ездила не зубы пломбировать, а делать аборты.
