Виталий Кривенко - Тюрьма

Менты все больницы перетрясли, думали, что тот, кто перевернулся, не мог остаться целым. Да и я сам после удивлялся. Серёга говорит:

— Думал тебе хана. Сначала стоп сигналы загорелись потом пыль столбом, а когда пыль рассеялась, четыре колеса торчат, а уже потом ты — хромой появился. Это я не спокоен был, а ох…евший просто.

Вот так закончился наш очередной угон.

Теперь опишу последний наш угон, он для нас стал роковым:

Хатабыч сагитировал нас, поехать на свадьбу в совхоз, женился его знакомый какой-то, но это не столь важно, главное было, нажраться нахаляву водки, да баб потискать, а если обломиться, то и подраться с колхарями, какое никакое, а всё же развлечение. Ну свадьба свадьбой, а на чём-то надо туда ехать. Было два варианта, ехать автобусом, как пассажир, или угнать машину. Естественно, что все сошлись на втором варианте, даже раздумывая. Первый вариант, не рассматривался ваще.

Вечером мы встретились, скинулись на литр бормотухи для храбрости, и выпили его вчетвером, Нурлик тоже был с нами. Машину долго искать не пришлось, в первом же переулке мы увидали бортовой ГАЗ-53, и сразу направились к нему. Хочу добавить, что дороги, ведущие в советские колхозы, были похожи на песни в стиле «хэви-метал», и поэтому об угоне легковушки не было и речи.

Кабина этого ГАЗона была открыта, и мы всем скопом, в неё загрузились. Хатабыч сел за руль, вставил ключ, завёл мотор, и мы тронулись, легко и просто. Но не успели отъехать, как вдруг послышался стук по кабине. Братан выглянул из окна, и сообщил, "что какой-то мудак в кузове сидит, и кричит, что это его машина". Хатаб выглянул в окно, и крикнул этому мудаку, чтоб тот выпрыгивал из кузова, пока его по хорошему просят. Он естественно не захотел по хорошему прыгать, мало того, ещё и продолжал стучать по крыше. Нам это начало слегка надоедать, и Хаттаб вконец разозлившись, начал рулить по ямам и канавам. Мы думали, "что этот мудак, в конце концов, всё равно вылетит, или выпрыгнет из кузова". Но он упорно продолжал там торчать, с одной лишь разницей, что перестал стучать по кабине. Ну и хрен с ним, решили мы, пусть сидит, а мы поедем дальше, приедем в совхоз и там с ним разберёмся.

Вдруг мы заметили, что за нашей машиной увязался УАЗик, и по всей вероятности ментовский. Нам ни чего не оставалось, как сваливать от ментов, останавливаться мы ни как не собирались. Хатаб даже предложил сбить этот УАЗик, рассуждая, "что у ментов есть привычка заскакивать на перёд, и перекрыв дорогу, пытаться остановить преследуемых". Мы с ним согласились, и договорились выскочить в степь, а когда менты попытаются заехать нам наперерез, долбануть их слегка по капоту, но надо было сделать так, чтоб сами менты не пострадали, иначе нам крышка.

Выскакивая на грейдерную дорогу, Хатаб не рассчитал скорость, ГАЗон перелетев через неё, залетел в какую-то канаву, и уткнулся передком в откос. Движок сразу заглох, и мы не успели опомниться, как менты похватав нас за шкварники, вытащили всех из кабины, и попинав немного, закинули в ментовский УАЗик.

Как после оказалось, водила со своим кентом «квасили» на веранде, и вдруг услышали, как завёлся ГАЗон. Водила выскочил из дома и запрыгнул на ходу в кузов, а его корешь вызвал ментов, а дальше случилось, то что случилось, мы оказались в ментуре.

На утро начались допросы, и как мы не отказывались по началу, вина наша была налицо, нас взяли с поличным при угоне. Мы не хотели брать на себя предыдущие угоны, но так как все мы были в ментуре по первому разу, нас просто подловили на элементарных ментовских штучках. Мы естественно давали показания в разнобой, так как договорённости между нами не было, и менты покололи нас, как орехи.

Через пару дней, меня, Хатаба и братана, выпустили под расписку, а Нурлик остался в КПЗ, он был, как бы рецидивист.

Дома конечно были крутые разборки, родители бегали по ментам, чтоб утрясти как-нибудь это дело, но ничего не выходило, слишком большой букет насобирали мы.

Много нам погулять на свободе не дали, и через пару дней забрали сначала Серёгу, а потом и меня с Хатабом.

Помню, как пришёл ко мне Хатаб, и говорит;

— Нас до суда не тронут, мой брат договорился с ментами.

Я в это не очень то верил, но в глубине души, надеждой всё же тешился.

У меня в сарае было вино, литров десять примерно, я натаскал его с работы. Мы пошли с Хатабом в сарай, заливать своё горе. Уже изрядно выпив, я увидел что по соседскому двору ходит какой-то мент, и говорю Хатабу:

— Готовься Хатабыч, по моему пришли по нашу душу.

Хатаб посмотрел и ответил:

— Да нет, не за нами, он же не у тебя во дворе а у соседа. И чего ты каждого мента шугаешься?

Я предложил:

— Давай выйдем и узнаем, всё равно, как говорят: "перед смертью не на дышишься".

Мы вышли из сарая, мент увидел нас, и сразу направился в нашу сторону, "ну вот и всё, приехали" — подумал я.

Мент начал говорить, — "что это не надолго, что подпишите одну бумагу и нас снова отпустят". Но мы прекрасно понимали, что это надолго.

Просим его, — "дай хоть собраться". Мент не стал возражать, и мы зашли ко мне домой, я дал Хатабу какое-то пальто, сам надел фуфайку.

Помню, натолкали в карманы какой-то дряни, навроде папирос, чеснока и ещё чего-то, пьяные были, как черти. Мент этот, еле нас выволок и усадил в мотоцикл, и мы укатили в ментовку. Туманно помню, с пьяну подписали какую-то бумагу, и как после окажется, это была санкция прокурора на наш арест.

И с этого момента началась у нас жизнь каторжанская.

Камеры в КПЗ были маленькие, примерно 2,5 метра в длину, и 2 метра в ширину.

В шаге от двери, начинался деревянный настил, или так называемые нары, между нарами и дверью стоял бак-выварка, под названием — «параша». Вонь от «параши» стояла страшная, воздух и без того был тяжёлый, из-за того, что каморка эта практически не проветривалась, да ещё эта "параша".

В каморке этой, имелось маленькое окошко под потолком, сантиметров 20 на 40, с решёткой и двумя железными сетками, и свет с наружи практически не проникал в камеру. В камере днём и ночью горела лампочка, которая находилась над дверью, глубоко в дырке, и была тоже отгорожена решеточкой, свет от неё был тусклым и в камере стоял полумрак, а от густого табачного дыма, в непроветриваемой камере, вообще стоял мрак.

Вдоль стены проходили две трубы 3–4 см диаметром, для так называемого обогрева камер в зимнее время. Толку от них было мало, поэтому зимой в камерах было холодно, а летом невыносимо душно.

Дверь была железная и массивная, с отверстием на уровне человеческого роста, для наблюдения за заключёнными, это отверстие называется — «волчок». Под «волчком» на уровне чуть выше пояса, находилась небольшая форточка, или как её называют — «кормушка», служит она для подачи пищи, а точнее «баланды», потому что пищей это назвать можно с большой натяжкой.

Я по началу удивился: Как можно вообще находится в таких условиях? Скотину содержат лучше.

Нас раскидали в разные камеры, как нам сказали менты, "в интересах следствия". В камере кроме меня находились ещё трое таких же бедолаг, чеченец Хусаин — сидел за хранение огнестрельного оружия, на вид было ему лет 50. Другого звали Сергей, на вид ему было лет 35–40, он сидел за аварию, в которой погиб пассажир. Третьего звали Вадим, ему тоже на вид было лет 35–40, он до этого сидел раза три или четыре и был прожённый зек, хотя сам по себе прикольный мужик, скучать Вадим не давал не кому. Голос у Вадима был как у молодого мальчика лет 10-ти, и это добавляло прикола когда он разговаривал. За что Вадим сидел — я уже не помню, да это и не важно.

По началу я был подавлен капитально, наступало запоздалое раскаяние, как это обычно бывает, но факт свершился — я оказался за решёткой. Через пару дней стал понемногу привыкать и уже не так грузил себя разными мыслями. Хотя пока под следствием и впереди неизвестность, любой заключённый терзается мыслью: "а сколько же мне за это дадут"? И чем дольше следствие, тем больше давят на тебя эти думки, а мы почти год испытывали это чувство. Но как тут не крути, а жизнь продолжалась, и надо было её жить, где бы ты не находился.

У Вадима всё тело было в наколках, наколки были сделаны профессионально, сразу видно шлёпал их мастер своего дела, мы как в музее разглядывали его тело. На всю спину был наколот храм, в небе сливаясь с облаками вырисовывался силуэт женского лица, у подножья храма была выколота могила, а рядом на коленях стоит каторжник закованный в цепи, а перед ним женщина — символизирующая веру. На одном плече святая троица, три старческих лица, но на троих четыре глаза, и пока тебе не скажут, сам не догадаешься, так всё это сочетается. На другом плече подкова и силуэт корабля "летучий голандец" — символизирующий призрачное счастье. На мускулах паутины с пауками — означающие путы наркотиков. На плече погон обер — лейтенанта нацисткой армии. На груди порванная решётка, и за этой решёткой лицо — его Вадима, но ещё молодого. На ногах четырёхконечные звёзды означающие — не стану перед ментами на колени. Вот такой букет наколок был на теле у Вадима, не хватало только знаменитых кочегаров на жопе.