Алексей Варламов - Вальдес
Упали чудовищная жара и безветрие. Воздух дрожал от разнообразных летучих насекомых, но теперь они привыкли к ним и почти не обращали внимания. Вода уходила с каждым часом, ее уже не хватало, чтобы проносить над поднимающимся дном тяжелый плот. Они шли за ним, положив вещи и оставив на плоту сначала одну Сашку, сидевшую на бревнах как языческий божок, а потом и ей пришлось ступать посередине реки по колено в воде в кедах, чтобы не поранить ноги об острые камни. Они не говорили об этом вслух, но понимали: то, что они принимали за реку, оказалось притоком, который наполнялся в паводок и пересыхал в середине лета, и оттого не было в этой реке рыбы и никто не селился на ее берегу.
Наконец наступил момент, когда плот сел на камнях. Пришлось бросить его и уходить вниз, вслед за усыхающей рекой. Они снова несли на себе рюкзаки, снова обливались потом, стирали в кровь ноги, прыгая по камням и проклиная тех, кто намеренно искажал карты, и не знали, куда идут и куда это русло их приведет.
Поначалу надеялись, что идти придется недолго, но русло петляло, а реки по-прежнему не было. Пробовали идти прямо через тайгу по компасу, но северный угрюмый лес их не пропускал, и оказывалось, что, укорачивая расстояние, они теряют больше времени, и четверо снова шли по реке.
Сашка никогда не слышала, чтобы реки уходили и возвращались, но в душе была рада неожиданному повороту. С тех пор как сплав превратился в пеший поход, ее спутники оставили препирательства и соперничество. За день перехода они выматывались так, что сил на страсти не оставалось. Отношения в маленьком кругу снова вернулись к той солидарности, которая объединяет борющихся за выживание людей, и мало-помалу они превратились в товарищей, в бесполых носильщиков рюкзаков, выполняющих трудную и нудную работу. Сашка чувствовала, что даже прежняя стыдливость ее оставляет. Раньше, когда ей нужно было отойти в лес, она уходила далеко, продираясь сквозь ветки, теперь могла попросить мужиков просто отвернуться.
Еда заканчивалась, они снова делили хлеб и крошки, съедали совсем по чуть-чуть крупы или макарон. По мере того как иссякала еда, силы тоже стали уменьшаться; все четверо выдыхались, больше спали, меньше проходили за день и чаще делали остановки, и теперь у Вилена не хватало сил ими управлять. На людей напала апатия, сначала на
Анастаса, потом на Никиту, только Виля еще как-то держался и распределял еду, на которую теперь все глядели так же плотоядно, как совсем недавно на Вальдес. А потом наступил день, когда Анастас заявил, что бегание по высохшему руслу ему надоело и либо ему дадут нормально поесть, либо он останется здесь. Они присели на рюкзаки и стали ждать, когда приступ слабости у самого сильного из них пройдет. Но Анастас требовал, чтобы ему выдали его часть продуктов и оставили в покое.
Вслед за ним сгнил наутро Никита. Двое сговорились, лежали вдвоем в палатке и говорили, что им все равно, никуда они не пойдут, а будут ждать, когда река вернется. Вилен колебался, и Сашке показалось, что они делают это нарочно. Нарочно перестали ссориться, объединились и мстят ей, шантажируют, вымогают и склоняют к постыдному. Вечером сварили всю крупу, что у них оставалась, отъелись, после этого еще целый день шли, а потом окончательно встали. Сидели в палатке, вялые, трезвые; курили листья и мох, потому что кончились сигареты, лежали часами с открытыми глазами, молчали и вылезали из палатки только для того, чтобы пожевать зеленых ягод черники и, держась руками за живот, сидеть и стонать в лесу, а потом расчесывать до крови свои задницы. И Сашка вдруг поняла, что никакие они не водники, не сплавщики, а обыкновенные мальчишки, которым прежде везло, а тут впервые влетели – и скисли.
Она не могла их бросить, не могла тащить. Но лечь и умереть вместе с ними? Сашка подумала о том, что, если они не выйдут, мать наложит на себя руки. Все предыдущие дни она о матери не думала, но теперь вспомнила, как та ей сказала на прощание: “Если с тобой что-то случится, я не переживу. Я живу только для тебя. Когда ты приедешь?”
– “Откуда я знаю? – разозлилась она. – Это поход. Там бывают всякие неожиданности. Бывает, зарядят дожди и из палатки невозможно вылезти”.
А тут никаких дождей – палящее солнце, синее небо и вымерший лес, в котором ни грибов, ни ягод. Солнечная, курортная погода, которая несла в себе смерть. Не снег, не стужа, не пустыня. “Когда ты приедешь?” Никогда.
– Я ухожу, – сказала она однажды утром. – Кто пойдет со мной?
Они молчали: трое отупевших, голодных пацанов у высохшей реки.
– Вы здесь умрете. Вы не дождетесь воды. Ее не будет. Отсюда надо уходить.
Она звала их поименно, трясла Никиту, Вилю, Анастаса, кричала, что они хуже баб, упрашивала, умоляла, но ничего не могло их расшевелить. Тогда Вальдес стала рвать палатку, выдергивать колышки, выкидывать вещи и вытаскивать парней на улицу, вспоминая сквозь сон, что делает почти то же самое, что делали они с ней, когда она шла покусанная оводами. Но у нее ничего не получалось. Они смотрели на нее равнодушно. Потом так же равнодушно поставили палатку и завязали ее изнутри. Сашка заплакала от бессилия и усталости. Всхлипывая, положив в рюкзак самое необходимое, не оглядываясь, она побрела по сухому дну. Ей было страшно и одиноко, она ненавидела себя в эту минуту, куда легче было бы лечь и остаться вместе с ними, но голос человека, умиравшего в вонючем климате острова сосен и вряд ли думавшего о нечаянной дочери – да и сколько было у него разбросано по всему западному полушарию таких дочерей и сыновей, чтобы всех упомнить, – этот голос заставлял ее встать и идти.
Вальдес шла весь день, пока не стемнело, и пока шла, страшно не было. Но когда остановилась, страх охватил ее. Сашка развела костер, потом подумала, что огонь виден издалека и к нему могут выйти недобрые люди. Она вспоминала истории про медведей и про зеков, которыми пугали ее парни, когда она уходила одна в палатку. Потом подумала о них, представила, как они лежат, такие же равнодушные, похожие на высохшую реку. Жалость мешалась в душе с обидой и презрением. Она не могла понять, кто из них кого бросил: она их или они ее. Костер догорал. Огонь мог привлечь людей, отсутствие огня – зверей. Сашка решила, что единственное, что она может сделать, – залезть в палатку, а там будь что будет. Палатка создавала иллюзию безопасности.
Сон не приходил, Вальдес прислушивалась к ночным звукам, но звуков не было. Никакого движения не было в мире. Странная была ночь.
Глухая, давящая тишина. Или она прежде ничего не замечала? Потом на нее навалился сон. Он был таким тяжелым, точно не сон это был, а обморок, из которого невозможно вывалиться. Сашка не могла разлепить глаза, как если бы лицо ее снова опухло от укусов, и не понимала, где она и что с ней происходит. Тишина за палаткой кончилась, ровный шум спеленал измученное девичье тело. Все страхи, тревоги, опасения
– все потонуло в этом сне.
Вальдес проснулась оттого, что ее окружала вода. Дождь стучал по стенкам палатки, просачивался и подтапливал ее снизу. Все вещи, спальный мешок, обувь, одежда на ней – промокли. Сил вставать не было. Сашка закрыла глаза и попыталась снова провалиться в теплый, сырой сон и, когда он почти что покрыл ее, услышала выстрел. Вальдес вскочила, попихала вещи в рюкзак и стала соображать, что делать.
Русло уже немного наполнилось водой. Сильный ветер пригибал верхушки деревьев, и на смену сухой жаре пришел холод. Переход от тепла к холоду был таким резким, что Сашке показалось, она перенеслась из лета в позднюю осень.
Двое манси с ружьями и заплечными мешками шли по противоположному берегу. Они казались миражом. Сашка закричала. Манси ее не слышали.
Спотыкаясь, скользя на камнях и падая, Сашка побежала через реку.
Манси уходили. Вальдес нагнулась, нащупала горсть камней и швырнула их в сторону уходящих людей. Камни упали далеко от них, но манси обернулись и остановились. Они смотрели на нее безо всякого удивления, как если бы худые, чумазые городские девчонки встречались посреди пересохших таежных речек очень часто.
Размахивая руками, отчаянно жестикулируя и путаясь в словах, Сашка стала рассказывать про умирающих от голода людей. Манси слушали ее очень внимательно и цокали языками. Она хватала их за руки и тянула наверх. Но они не шли, качали головами, курили, слезящимися глазами смотрели на Сашку, и она не понимала, что они хотят, и не понимала, понимают ли они ее. Она жестом показала, что хочет есть. Один из манси покопался в заплечном мешке и достал оттуда большой кусок сырого, чуть присоленного мяса. От мяса шел неприятный пьяный запах.
Манси аккуратно отрезал кусок. Сашке хотелось впиться в него прямо сейчас зубами, но она сдержалась.
– Продайте мне, – сказала она, показывая на разделанную лосиную тушу, по которой ползали мухи, соображая, сколько сможет с собой унести, а потом достала деньги, которые дала ей мама на сувениры.
