Ирина Лобановская - Что мне делать без тебя?
- Это невозможно, Эмма! Понимаешь, это просто невозможно!..
2
Вечером Олеся обняла безразличную к ее ласкам дочь.
- Я вспоминала сегодня твою песню. Ты не скачи быстро, как поешь дома. Зачем тебе это? Не торопись никогда, Полька...
- Ладно, - равнодушно отозвалась та, потихоньку освобождаясь от материнских рук. - Я не буду торопиться. Я спою тебе другую песню, хочешь?
- Давай, - согласилась Олеся. - Спой другую. Про лошадей, которые никогда не спешили.
- Только это будет неправда, - серьезно возразила девочка. - Ведь ты же знаешь, мама, что лошади всегда скачут быстро. Им нужно успеть!
Олеся вздохнула.
- А куда им нужно успеть?
- Они знают, мама, - твердо ответила Полина. - Они сами все знают.
"А я ничего не знаю, - подумала Олеся. - Ничего и ни о чем. И я уже больше никуда не успею..."
Где-то далеко, на краю света, зазвонил телефон.
- Мама, - дернула ее за руку дочь, - ты что, не слышишь? Тебе звонят!
Олеся заглянула в ее глаза и вдруг увидела в них недетскую жалость. Дочь, оказывается, все давно понимала.
"Почему все жалеют меня? - подумала Олеся. - Наверное, потому, что я сама себя все время жалею..."
- Иду, - пробормотала она, поднимаясь с ковра. - Я уже иду, Поля. Я все слышу.
Звонил Валерий. Он хотел увидеться, чтобы обсудить проблему с Кареном.
- Приходи, - равнодушно согласилась Олеся. - И принеси что-нибудь выпить. У меня кончилось.
Недавно она с тревогой стала замечать за собой дурную склонность к крепким напиткам. Чем крепче, тем лучше. Осознала вдруг, что почти каждый день наливает себе что-нибудь в рюмку. Особенно требовалось выпить в такие дни, как сегодня, когда она возвращалась домой пустая, безвольная, бестолковая... Вокруг гремел, шумел, летел дальше обычный день. Никто ни на кого не обращал внимания. "Безумный город", - говорил Валерий.
- Поля, ты ела? - спросила Олеся, положив трубку.
- Я не хочу, - отозвалась дочь. - Я еще порисую...
Ну и хорошо, они с Валерием смогут уединиться как минимум на час. Впрочем, спокойная и ненавязчивая Полина никому никогда не мешала. И именно поэтому беспокоила Олесю все сильнее. Что скрывалось за постоянной отчужденностью Поли, за ее врожденным умением уходить в себя с головой, зарываться в своих мысли, как в одеяло, абсолютно не интересуясь происходящим? Инертность, пассивность? Нежелание контактировать с людьми - от неумения или от страха перед ними?
- У тебя необычная девочка, - заметил как-то Валерий. - Эта ее вечная отрешенность... Похожая на твою, но только у нее она настоящая.
Он не ошибся. Полина родилась навсегда оторванной от скверно устроенного мира с его конфликтами, смутой и неразберихой. Сейчас она пробовала устроить свой собственный. Получалось неплохо. Во всяком случае, на первых порах. Молчать она умела мастерски. И не входила в комнату матери или в кухню без приглашения. Ребенок, который никогда никому не мешал... Может быть, ей очень мешали все вокруг?
Олеся и Валерий по обыкновению расположились в гостиной. Он разлил вино, но едва они выпили, встал и подошел к окну. Его давняя любовь к окнам раздражала Олесю. И в школе точно так же: прилипнет, кажется, ничем не оторвать.
Москва, захваченная осенью, ею увлеченная, по утрам плавала в туманах, а ночами заливалась теплыми, едва слышными дождями, шуршащими, словно мыши в деревенском доме по углам.
Олеся налила себе снова. Мысли стали вдруг легкими, светлыми, радостными. Резкая смена настроения - к ней Олеся всегда так рвалась, запасая для себя новые и новые бутылки - произошла мгновенно. Олеся задумчиво повертела в руках салфетку и сказала без всякой артистичности, глядя ничего не выражающими глазами:
- Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?
На прямо поставленные вопросы ни один в мире мужчина не отвечает. Тем более на заданные в подобной форме. И насчет князя Гвидона, который поступал иначе - дело темное: сказка. Опять же у него была царевна-Лебедь.
Похоже, что ответа Олеся и не ждала. Посидела, посмотрела и снова выпила из бокала.
Малахов нервно закусил губу и продолжал молчать, тупо уставившись на темнеющий горизонт. Что говорить, когда нечего говорить... Ишь, "князь ты мой прекрасный!" А если уже и не очень прекрасный и совсем не мой?..
Олеся встала и прижалась к Валерию сзади.
- Ну, что ты там видишь? Никак не могу понять, чем тебя притягивает грязная улица за окном.
Валерий, стараясь не обидеть Олесю, высвободился из ненужных объятий.
- Я не смотрю на улицу. Просто небо на закате иногда кажется таинственным. С отблесками загадочного сияния, приходящего сверху и неизвестно откуда. А осенью небо плывущее и уставшее... Перед зимой.
- Звучит поэтически, - иронически хмыкнула Олеся и села на ручку кресла, легко удерживая равновесие. - Я не подозревала, что ты поэт. Подражаешь моему папочке?
Малахов отошел от окна и сел.
- Поэт многое чувствует, а я живу на ощупь, вслепую. Иногда мне кажется, что все вокруг знают что-то такое, о чем только я не догадываюсь. И как раз в загадке, которую разгадать я один не в состоянии, скрыт некий смысл человеческого существования, тайна человеческого бытия...
- Ну-у... - неопределенно протянула Олеся. - И я не имею понятия ни о каких разгадках. Здесь ты не одинок. Знаешь, я часто стала молиться в последнее время. Странно, это так на меня непохоже. И что я выпросила у судьбы? Что вымолила? Или, может быть, я опять слишком тороплюсь?
Валерий внимательно посмотрел на Олесю.
- Значит, ты тоже уповаешь на судьбу?
- А кто еще? - удивилась Олеся. - И потом я все-таки не уповаю, а только прошу... Совершенно бессмысленно и тщетно.
- Значит, так... - начал Малахов и мгновенно споткнулся на двух коротеньких словах.
- Что так? - весело спросила Олеся, снова наполняя свою рюмку. - По-моему, все совершенно не так. Все не так в нашей жизни.
Она была абсолютно права. Валерий вдруг невпопад вспомнил, что когда она спит, руки у нее лежат ладонями вверх, словно просят милостыню. Говорить расхотелось. Дальше короткого слова "так" мысль идти не желала. "Хоть бы позвонил кто-нибудь, - про себя взмолился директор, - отвлек бы нас ненадолго!" Но он тоже ничего не мог вымолить у судьбы: телефон молчал, будто выключенный за неуплату.
- Ты будешь пить? - спросила Олеся. - Мне одной надоело.
Сейчас вид у нее был довольно безмятежный, почти блаженный. Редкая для нее ясная детская улыбка слабо освещала лицо, напоминающее мгновениями маленькую Полю.
- Ты не любишь меня, Олеся, - неожиданно для себя выпалил Малахов и закурил. - Я это давно знаю.
Что он несет? Разве он собирался сегодня выяснять отношения?
- И не смотри на меня исподлобья. Теперь я понимаю, откуда у Полины этот взгляд.
Директор засмеялся и задумчиво провел пальцем по нижней губе.
- Раньше я отчаивался, а теперь мне все равно, Олеся...
Она вздрогнула: Валерий больше ее не любит? Как же ей жить дальше?..
- Все равно, - повторил он, - потому что я уже привык обходиться одним своим чувством. Ты мне очень нужна. Не бросай меня...
Малахов смял недокуренную сигарету.
"Вот где мне повезло, - подумала Олеся. - Вот с кем я выиграла в жизни. Нужно уметь радоваться тому, что имеешь. То же самое постоянно твердит и папочка".
- А вообще лучше забудь о моих словах, - продолжал Валерий. - Об этом не стоит думать. Я не хотел тебе ничего говорить, случайно получилось. Прости.
- Мне тебя прощать? Это ты должен меня прощать вечно...
Директор с трудом разобрал ее невнятный шепот, покачал головой и спокойно улыбнулся.
- Тот, кто прощает, всегда помнит, за что. Я не хочу помнить. Я только хочу знать, что ты со мной.
- Да, - пробормотала Олеся. - Конечно, с тобой! Только с тобой...
- Вот видишь, а ты - прощать! - Валерий снова провел пальцем по губе. - Я тебя очень люблю...
Она хорошо знала об этом...
- Я тебя очень люблю, Олеся Глебовна, - повторил Валерий, и улыбка на его лице пропала. - Не думай ни о чем.
То же самое советует и папочка. Уж не у него ли выучился директор? И как можно не думать? Куда ни ткнешь пальцем, где ни прикоснешься, всюду больно! Валерий - боль, прошлое - боль, дочка... Чужой родной человечек... И чего Олесе искать дальше, когда все уже давно найдено? Исправить бы поскорее собственные ошибки, если она еще успеет, если такое вообще возможно на Земле...
- Валерий, - неуверенно сказала Олеся, - мне очень хотелось бы поговорить с тобой о Карене...
Директор опять встал и подошел к окну. Но не остановился там, а прошел в глубину комнаты и сел в темном углу. Почему ее тяготило происходящее с Кареном? Почему она не сумела отнестись к обычному школьному событию со своей природной легкостью и безмятежностью? Превратить все в шутку, свести к первому юношескому увлечению, которое всегда нравится и тешит женское самолюбие? Не смогла или не захотела? Не захотела или не смогла?
Малахов снова закурил.
- А что, собственно, говорить о Карене?
