Геза Сёч - Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи

— Мы вернемся, — ободряюще кричали они нам.

— Но зачем тогда улетаете? — спросила я. — И куда?

— В Африку. Там будет тепло, даже когда здесь наступят морозы.

— В таком случае почему бы вам не остаться там?

— Потому что хотим с вами снова увидеться.

— Так может, нам лучше встретиться в Африке?

— Почему бы и нет! — отвечали они.

Когда высоко в поднебесье над нами пролетала стая диких гусей, на ферме в гусиных птичниках поднялся страшный переполох. Хотя у гусей-невольников крылья были подрезаны, они хлопали ими так неистово, что шум доносился до самых отдаленных уголков фермы, а наши сердца, как выразился один мой друг, охватила какая-то непонятная меланхолия.

Прохладными звездными ночами индейцы гуськом, на цыпочках, пробираются по отрогам Альп. Неслышно скользят они по заросшим травою склонам, держа своих лошадей в поводу. Развевается на ветру и покачивается воткнутая в стволы их ружей ковыль-трава.

Аисты еще не встали на крыло, еще щелкали клювами, чистили перья, готовились к перелету, иногда то один, то другой, подстегивая товарищей, делал несколько пробных кругов, когда вдруг откуда-то появился всклокоченный мужичок в двубортном пальто из драпа и закричал им:

— …умолкли вы? готовитесь к отлету?

а потом добавил:

— Там непонятен будет ваш язык…

Он еще много чего говорил им своим возбужденным скрипучим укоризненным голосом — например, повторял много раз: пойте, пойте же, дети мои! — пока, наконец, не убрался.

7. Странная фура. Мальчики

По окрестностям разъезжает какой-то крестьянин, который, сидя на козлах, похоже, даже не смотрит, куда везут его лошади. Крытая фура, я думаю, раньше принадлежала странствующему цирку, потому что на тенте разными красками была намалевана поразительная картина. Множество воинов скачут куда-то верхом, а над ними виден вроде бы хвост летящей по небу кометы.

Отчего он такой безучастный, этот крестьянин, никто не знает, точно так же как неизвестно, что у него под брезентом, что и куда он везет: коноплю? оружие? сахарную свеклу? бочки? гробы?

Охранники иногда устраивают аукционы, на которые собираются толпы — заглядывают даже девушки из «Веселой распутицы» и рабочие спиртзавода.

— Вы слышали, Шпилька выходит замуж? — поделилась новостью Пики.

— Да ты что! За кого?

— За какого-то изувера.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Замуж — за изувера?

— За кого-то на букву «и». Может, за инженера? Или за инкассатора? Я точно не помню. Изувер или инженер. Что-то вроде того.

Мне опять пришлось представляться Белле — золотой рыбке, которая в очередной раз не узнала меня. После чего долго распиналась, как она рада, а потом вдруг спросила:

— По-твоему, я действительно неврастеничка и синий чулок?

— С чего ты взяла?

— Так обо мне говорят за глаза. Да и в глаза тоже.

— Кто?

— Да все. Остальные. И прежде всего мальчишки. Опять я забыла имя.

Я назвалась.

— Да не твое. Свое!

Бойси сказала мне: «Мальчишки иногда подкрадываются сзади и что-то над нами проделывают — не знаю что, но делают они это здорово».

«Плохо было бы без мальчишек», — сказала Бойси.

10. Граф Мориц Бенёвский. Нестраусиные условия

Однако, что это за тип в самом центре картины, намалеванной на брезенте фуры? Такой худой и такой мрачный, что вся сцена кажется мне зловещей.

Обыкновенный венгерский граф Мориц Бенёвский[4], изведавший лиха в русском плену, кончил тем, что стал королем на Мадагаскаре.

Рассказывающую об этом треволнительную книжку с цветными картинками своим товарищам читал Очкарик. Дело в том, что по вечерам охранники, когда им надоедает все, в том числе даже карты, читают вслух какую-нибудь книгу или газету. Таким образом, графа этого — интересно, что это значит, граф? — я могла бы назвать своим земляком, ведь, как мне рассказывали, одна из ветвей нашего семейного древа — все мои предки по материнской линии — родом с Мадагаскара, острова, на весь свет знаменитого тем, что когда-то на нем обитали исполинские страусы. Скорлупа их яиц была так прочна, что даже сегодня, спустя тысячелетия, на побережье частенько находят громадные яйца, сохранившиеся в целости и сохранности. По отцовской же линии мой род восходит к страусиному племени из долины Лимпопо, и здесь, на Венгерской низменности, две эти линии интересным образом пересеклись во мне. Как замечательно, что это случилось.

Но это еще не все. Граф, что бы это слово ни означало, оказался в плену — точно так же, как мы. Правда, его, в отличие от нас, в плен взяли русские.

К тому же из-за полученной в одном из сражений раны Бенёвский охромел, то есть ноги после этого у него были не совсем одинаковые. (Одна была, вероятно, короче другой.)

Но ничуть невзирая на это, хромой граф все же умудрился бежать и добраться до Мадагаскара, и даже сделаться там королем.

Почему бы нам, по примеру Бенёвского, не последовать тем же путем до самого Мадагаскара?

Также выяснилось, что путь, который Бенёвский с товарищами проложили к Мадагаскару, сопряжен со всяческими приключениями и проходит через Камчатку (ясен пень, что не через Гонолулу, заметил один из охранников, и над этой дурацкой остротой они долго ржали). Интересно, как она выглядит, эта Камчатка?

А еще интересно, что это за штука такая — граф? Как бы звучало, скажем: граф Янош Страус? Или графиня Страус-Я-Лично?

Все было бы проще, будь у нас глобус или географический атлас. Да еще надо бы раздобыть где-то автобиографию этого славного землепроходца.

Ведь граф этот, с картой или без карты — пока это неизвестно, пытался бежать многократно и, хотя его много раз ловили, добрался-таки до родины моих предков.

Мы устроим побег!

Нужна карта.

Нам бы только добраться до Секейкочарда[5]! Ведь Кочард, как общеизвестно, это же перевалочный пункт, место так называемой пересадки, короче, узловая станция. Стоит нам только туда попасть — и ищи ветра в поле.

Мы устроим отсюда побег!

Долой эти нечеловеческие — или, точнее, нестраусиные, хотя это не звучит, — условия!

Долой рабство! Нас ожидает Африка!

Отчаливаем, аллегро!

Этими словами — аллегро, аллегро! — обычно подбадривает носящихся по выгону страусов Восьмиклинка, щукоглавый охранник, от которого вечно разит самогоном из горечавки. Я понятия не имею, что он хочет этим сказать. А вчера Очкарик еще добавил:

— Аллегро ма нон тропо.

— Что значит «нон тропо»? — спросил Восьмиклинка. На пороге своей караулки они как раз уплетали служебный ужин. Конкретно, ели мамалыгу, которую сами они называют малай.

Михай Дубина, сняв башмак, обнюхивал свою ногу.

— Ма нон тропо, — встрял тут Пузан, — значит: не слишком шустро.

— А вот у меня был кот, — задумчиво произнес Восьмиклинка, уписывая служебную мамалыгу, — ну такой шустрик!

— Ну и что с ним стало? — осторожно спросил Очкарик.

— Я его на гуляш пустил.

— И как, вкусно было?

— Да так себе, — закончил делиться воспоминаниями Восьмиклинка и продолжил жевать малай.

11. Углежоги

Когда они приближаются к храму или к распятию у дороги, то осеняют себя крестным знамением, а в корчме смиренно раскланиваются с богомольцами и паломниками. В свое время один пилигрим по имени Барнабаш долго допытывался у местных, куда подевалась чудотворная статуя Девы Марии, а потом удалился в лес, и только его и видели.

Обретаются углежоги на самых дальних лесных полянах. Дальше них жили только медведи, но это когда-то, потому что позднее медведей всех аннексировали.

Ввалившись в корчму, они прямо в тулупах усаживаются за столы и за стойку; глаза черные, так и блестят под широкополыми шляпами, зубы белые, сверкающие в густой бороде. Не глотая, стакан за стаканом опрокидывают они в себя палинку. В гостях выпивают все компоты из бабушкиных кладовок и ковыряют в зубах охотничьими кинжалами. На концертах хлопают в паузах между частями симфонии, а в корчме вместо ножей и вилок пользуются топорами, заказывая еду громогласным криком и стуча по столам кулаками. Чарки, пинты, шкалики, кварты и штофы так и летают в стенах «Плачущей обезьяны» и «Святой жабы».

Громадные свои посохи углежоги держат всегда под рукой. А на улице, за порогом корчмы, их дожидаются неподкупные белые псы.

Любимое блюдо у них — фаршированная кобыла. А также спагетти а-ля карбонара. Им они и питаются день-деньской, потому что они — углежоги. А еще едят хэм энд эггс — бекон и яйца. Такова пища углежогов, а проще сказать — карбонариев.