Виктор Пелевин - Краткая история пэйнтбола в Москве
– Шо, деловой, шо ли?
В кармане Кобзаря теперь лежал настоящий «Глок-27» с пулями «холлоу поинт», который мог поставить (а если точнее, так сразу положить) нахала на довольно далекое место – куда-нибудь к противоположной стене зала. Но за последние сутки что-то в душе Кобзаря изменилось. Он смерил молодого человека взглядом, улыбнулся и вздохнул.
– Деловой? – переспросил он. – Типа того.
И толкнул ладонью прозрачную дверь с надписью «Бизнес-класс».
То, что происходило в Москве весь остаток лета, осень и первую половину зимы, лучше всего выражалось названием одной статьи о юбилее художника Сарьяна – «буйство красок». К концу декабря это буйство стало стихать, и постепенно наметились контуры будущего перемирия. Правила пэйнт-разбора, установленные при Кобзаре, чтили свято, и многим ярким фигурам российской жизни пришлось уехать на тихие райские острова, далеко от мокрых и мрачных московских проспектов, высоко над которыми крутятся видимые только третьему глазу банкира зеленые воронки финансовых мега-смерчей.
Окончательная стрелка по новому разделу всего и вся была назначена в том же ресторане «Русская Идея», где когда-то произошла историческая встреча большой восьмерки с Кобзарем во главе.
Встреча совпала с Новым годом, и в зале ресторана гремела музыка. Над головами собравшихся летали рулоны серпантина, с потолка сыпалось конфетти, и говорить приходилось громко, чтобы перекричать оркестр. Но встреча, в сущности, была чисто формальной, и все пятеро главных авторитетов чувствовали себя спокойно. На роль идейного Сосковца всего уголовного мира претендовал только один человек – крутой законник Паша Мерседес, которого звали так, понятное дело, не из-за его машины – он ездил только на сделанной по индивидуальному заказу «Феррари». Его полное имя по паспорту было Павел Гарсиевич Мерседес – он был сыном бежавшей от Франко беременной коммунистки, при рождении получил имя в честь Корчагина, а вырос в одесском детдоме, из-за чего повадками немного напоминал героев Бабеля.
– Кобзаря больше нет среди нас, – сказал он собравшимся, косясь на Деда-Мороза, ходившего по залу и предлагавшего сидящим за столами подарки из большого красного мешка.
– Но я обещаю вам, что та падла, которая его заказала, утонет в море краски. Вы знаете, что я могу это сделать.
– Да, Паша, ты многое можешь, – уважительно откликнулись за столом.
– Вы знаете, – продолжал Паша, окидывая собравшихся холодным взглядом, – что у Кобзаря был золотой «Ройс», какого не было ни у кого. Так я вам скажу, что мне это не завидно. Вы слышали про станцию «Мир»? Так она висит на этом небе только потому, что я отдаю в эту черную дыру половину всего, что имею с Москворецкого рынка.
– Да, Паша. У нас есть яхты и вертолеты, у некоторых даже самолеты, но такого понта, как у тебя, нет ни у кого, – высказал общую мысль Леня Аравийский, который вел большие дела с самим Саддамом и был в Москве проездом.
– А на те бабки, которые мне идут с Котельнической набережной, – продолжал Паша, – я держу три толстых журнала, которых кинул Жора Сорос, когда он понял, что для них главный не он, а пара местных достоевских. Я не имею с этого ни одной копейки, но зато с этих ребят мы каждый день становимся во много раз духовно круче.
– Есть такая буква, – согласился сухумский авторитет Бабуин.
– Но это не все. Все знают, что когда один лох из министерства обороны взял себе за привычку называться в газетах моим кликаном, мы с Асланом сделали так, что этого лоха убрали с должности. А это было нелегко, потому что его любил сам папа Боря, за которого он отвечал на стрелках…
– Мы уважаем тебя, Паша… Базара нет, – пронеслось над столом.
– И поэтому я говорю вам – за Кобзаря теперь буду я. А если кто хочет сказать, что он не согласен, пусть он скажет это сейчас.
Выхватив из-под пиджака два маленьких распылителя с синей и красной краской, Паша угрожающе сжал их в мокрых от нервного пота руках и впился глазами в лица партнеров.
– Кто-нибудь имеет слова против? – повторил он свой вопрос.
– Никто не имеет слов против, – сказал Бабуин. – Зачем ты вынул это фуфло? Убери и не пугай нас. Мы не дети.
– Так значит, никто не хочет что-то сказать? – переспросил Паша Мерседес, опуская баллоны с краской.
– Я хочу шо-то сказать, – неожиданно раздался голос у него за спиной.
Все повернули головы.
У стола стоял Дед-Мороз в съехавшей на бок шапке. Он уже сорвал с лица ненужную больше бороду, и все заметили, что он очень молод, возбужден и, кажется, не до конца уверен в себе, но в руках у него пляшет вынутый из мешка дедовский ППШ, явно пролежавший последние полвека в какой-то землянке среди брянских болот. На одной из его кистей была странная татуировка – якорь, обвитый змеей, под которым синело слово «acid». Но самым главным были, конечно, его глаза.
Мерцавшая в них мыслеформа точнее всего могла бы быть выражена визуально-лингвистическими средствами так:
ОТДАЙТЕ ДЕНЕГ
И еще в его глазах было такое сумасшедшее желание пробиться в мир, где жизнь легка и беззаботна, небо и море сини, воздух прозрачен, песок чист и горяч, машины надежны и быстры, совесть послушна, а женщины сговорчивы и прекрасны, что собравшиеся за столом чуть было сами не поверили в то, что такой мир действительно где-то существует. Но продолжалось это только секунду.
– Я хочу шо-то сказать, – застенчиво повторил он, поднял ствол автомата и передернул затвор.
Здесь, читатель, мы и оставим наших героев. Я думаю, что самое время так поступить, потому что положение у них серьезное, проблемы глубокие, и я не очень въезжаю, кто они такие, чтобы наше сознание шло вслед за этими черными буковками на их последний развод. Ты хочешь идти, читатель? Я так нет. По мне, это как на войну – воздуха ноль, а стреляют по-настоящему.
Так что ну их на фиг.
Будем пить, веселиться – с Новым Годом, друзья! С Новым Годом, который, я абсолютно уверен, будет ярким, веселым, счастливым, и – чего мы особенно желаем всем стрелкам – чрезвычайно красочным.
