Грэм Грин - Почетный консул
– Если вы действительно хотите знать правду, я должен вас осмотреть, сделать рентген…
– Ой нет. Я хочу знать правду только о других. Смешными бывают только другие.
– Тогда зачем вы спрашиваете?
– Вступление к разговору, – сказал старик, – и чтобы скрыть смущение от того, что я беру последний кусок хлеба.
– Они что, экономят на нас хлеб? – Доктор Пларр крикнул через вереницу пустых столиков: – Официант, принесите еще хлеба!
Единственный здешний итальянец, шаркая, подошел к ним. Он принес хлебницу с тремя ломтиками хлеба и наблюдал с глубочайшей тревогой, как число их свелось к одному. Можно было подумать, что он – молодой член мафии, нарушивший приказ главаря.
– Вы заметили, какой он сделал знак? – спросил доктор Хэмфрис.
– Нет.
– Выставил два пальца. Против дурного глаза. Он думает, что у меня дурной глаз.
– Почему?
– Я как-то непочтительно выразился об их мадонне.
– Не сыграть ли нам, когда вы кончите, в шахматы? – спросил доктор Пларр.
Ему надо было как-то скоротать время подальше от своей квартиры и телефона возле кровати.
– Я уже кончил.
Они вернулись в чересчур обжитую комнату в отеле «Боливар». Управляющий читал в патио «Эль литораль», расстегнув ширинку для прохлады. Он сказал:
– Доктор, вас спрашивали по телефону.
– Меня? – взволнованно спросил Хэмфрис. – Кто? Что вы ему сказали?
– Нет, профессор, спрашивали доктора Пларра. Женщина. Она думала, что доктор, может быть, у вас.
– Если она снова позвонит, не говорите, что я здесь, – сказал Пларр.
– Неужели вам не любопытно знать, кто это? – спросил Хэмфрис.
– Я догадываюсь, кто это может быть.
– Не пациентка, а?
– Пациентка. Но ничего срочного. Ничего опасного.
Доктор Пларр получил мат меньше чем за двадцать ходов и стал нетерпеливо расставлять фигуры снова.
– Что бы вы ни говорили, но вас что-то беспокоит, – сказал старик.
– Этот чертов душ. Кап-кап-кап. Почему вы не скажете, чтобы его починили?
– А что в нем плохого? Успокаивает. Усыпляет, как колыбельная.
Доктор Хэмфрис начал партию пешкой от короля.
– Е-два – Е-четыре, – сказал он. – Даже великий Капабланка иногда начинал с такого простого хода. А у Чарли Фортнума новый «кадиллак», – добавил он.
– Да.
– Сколько лет вашему доморощенному «фиату»?
– Четыре или пять.
– Выгодно быть консулом, а? Имеешь разрешение каждые два года ввозить новую машину. У него наверняка есть генерал в столице, который ждет не дождется ее купить.
– Вероятно. Ваш ход.
– Если он сделает консулом и свою жену, они смогут ввозить по машине каждый год. А это целое состояние. В консульской службе есть половые ограничения?
– Я их правил не знаю.
– Как вы думаете, сколько он заплатил за свой пост?
– Это сплетни, Хэмфрис. Ничего он не заплатил. Наше министерство иностранных дел такими вещами не занимается. Какие-то очень важные лица пожелали осмотреть руины. Испанского они не знали. Чарли Фортнум устроил им хороший прием. Все очень просто. И удачно для него. С урожаями матэ дела у него шли неважно, и возможность покупать по «кадиллаку» через год сильно поправила его положение.
– Да, можно сказать, что он и женился на деньги от «кадиллака». Но меня удивляет, что за эту свою женщину ему пришлось заплатить целым «кадиллаком». Право же, хватило бы и малолитражки.
– Я несправедлив, – сказал Пларр. – Дело не только в том, что он обхаживал королевских особ. В нашей провинции тогда было много англичан, вы это знаете лучше меня. И один среди них попал на границе в беду, когда через нее перешли партизаны, а у Фортнума были связи. Он избавил посла от больших неприятностей. Ему, конечно, все же повезло, не все послы такие благодарные люди.
– Поэтому, если мы попадем в переплет, нам остается надеяться на Чарли Фортнума. Шах.
Доктору Пларру пришлось отдать ферзя в обмен на слона. Он сказал:
– Бывают люди и похуже Чарли Фортнума.
– Вы уже попали в переплет, но Чарли Фортнум вас не спасет.
Доктор Пларр быстро поднял глаза от доски, но старик имел в виду только партию в шахматы.
– Снова шах, – сказал Хэмфрис. – И мат. – Он добавил: – Этот душ течет уже полгода. Вы не всегда так легко мне проигрываете, как сегодня.
– Вы стали лучше играть.
2
Доктор Пларр отказался от третьей партии и поехал домой. Он жил на верхнем этаже желтого многоквартирного дома, выходившего на Парану. Этот дом был бельмом на глазу у старого колониального города, однако желтый цвет с годами все больше линял, да, впрочем, доктор и не мог позволить себе собственного дома, пока жива была мать. Просто не поверишь, сколько женщина может истратить в столице на пирожные.
Когда доктор Пларр закрывал ставни, реку пересекал последний паром, а когда лег в постель, то услышал шум самолета, медленно делавшего в небе круг. Шел он очень низко, словно лишь несколько минут назад оторвался от земли. Это явно не был реактивный самолет, пролетавший над городом по пути в Буэнос-Айрес или Асунсьон, да и час был чересчур поздний для дальнего пассажирского рейса. Пларр подумал, уж не самолет ли это американского посла, хотя и не ожидал его услышать. Он погасил свет и лежал в темноте, раздумывая о том, как легко могла сорваться вся их затея, пока шум самолета не стих, удаляясь на юг. Ему очень хотелось поднять трубку и набрать номер Чарли Фортнума, но он не мог придумать повода для звонка в такой поздний час. Нельзя же спросить, понравились ли послу руины? Хорошо ли прошел обед? Надеюсь, что у губернатора вам подали хорошие бифштексы? Он не имел обыкновения болтать с Чарли Фортнумом в такое время – Чарли слишком любил свою жену.
Пларр снова включил свет – лучше почитать, чем вот так мучиться неведением; он заранее знал, чем кончится книга доктора Сааведры, и она оказалась отличным снотворным. Движения по набережной уже почти не было, раз только с ревом пронеслась полицейская машина, но доктор Пларр скоро заснул, так и не погасив света.
Разбудил его телефонный звонок. Часы показывали ровно два часа ночи. Он знал, что ему вряд ли в это время позвонит кто-нибудь из пациентов.
– Слушаю, – сказал он. – Кто говорит?
Голос, которого он не узнал, ответил с большой осторожностью:
– Спектакль прошел удачно.
– Кто вы? Зачем вы это мне говорите? Какой спектакль? Какое мне до этого дело?
В голосе его от страха звучало раздражение.
– Нас беспокоит один из исполнителей. Он заболел.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Мы опасаемся, что роль была ему не под силу.
Они никогда еще не звонили ему так открыто и в такой подозрительный час. У него не было оснований опасаться, что телефон прослушивается, но они не имели права рисковать. За беженцами с севера в пограничном районе еще со времен партизанских боев велось – хоть и не слишком пристальное – наблюдение, отчасти для их же собственной безопасности: бывали случаи, когда людей насильно утаскивали через Парану домой в Парагвай, чтобы там их убить. Как, например, врача-эмигранта в Посадасе… С тех пор как ему сообщили план спектакля, этот случай – хотя бы потому, что там тоже был замешан его коллега врач, – не выходил у него из головы. Телефонный звонок к нему на квартиру мог быть оправдан лишь крайней необходимостью. Смерть одного из участников спектакля – по тем правилам, какие они сами для себя установили, – была в порядке вещей и ничего не оправдывала.
– Не понимаю, о чем вы говорите. Вы ошиблись номером, – сказал он.
Он положил трубку и лег, глядя на телефон, словно это была черная ядовитая гадина, которая непременно ужалит снова. Две минуты спустя так и случилось, и ему пришлось взять трубку – это ведь мог быть самый обыкновенный пациент.
– Слушаю, кто говорит?
Тот же голос произнес:
– Вам надо приехать. Он при смерти.
Доктор Пларр, сдаваясь, спросил:
– Чего вы от меня хотите?
– Выйдите на улицу. Мы вас подберем ровно через пять минут. Если нас не будет, выйдите еще раз через десять минут. После этого выходите через каждые пять минут.
– Сколько на ваших часах?
– Шесть минут третьего.
Доктор надел рубашку и брюки; потом положил в портфель то, что могло ему понадобиться (скорее всего, речь шла о пулевом ранении), и тихо спустился по лестнице в одних носках. Он знал, что шум лифта проникает сквозь тонкие стены каждой квартиры. В десять минут третьего он уже стоял возле дома, в двенадцать минут третьего он ждал на улице, а в восемнадцать минут опять вошел в дом. Страх приводил его в бешенство. Его свобода, а может быть, и жизнь находились в руках безнадежных растяп. Он знал только двух членов группы, они учились с ним в Асунсьоне, а те, с кем ты провел детство, кажется, так и не становятся взрослыми. У него было не больше веры в их деловую сноровку, чем тогда, когда они были студентами; организация, в которую они когда-то входили в Парагвае – «Ювентуд фебрериста» – мало чего добилась, разве что погубила большинство своих членов в ходе плохо задуманной и дурно проведенной партизанской акции.
