Лея Любомирская - Лучшее лето в её жизни
Утром Жоау Манел собрал чемодан и сказал, что уходит.
– Извини, – сказал Жоау Манел. – Я пытался. Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я не пытался, потому что я пытался, и ты…
Изилда вытолкала Жоау Манела из квартиры и закрыла дверь.
– Ты не можешь сказать, что я не пытался! – донеслось до нее.
* * *«Я не умру, я не умру, – бухает в голове у Изилды. – Я не умру».
Нога подворачивается, и Изилда чуть не падает.
Кто-то поддерживает ее под локоть.
– Осторожнее, – говорит кто-то. – Бегать по брусчатке на каблуках довольно опасно.
Изилда, не глядя, вырывает свой локоть.
– Я не умру, – бормочет она. – Я не умру.
* * *Жоау Манел позвонил Изилде, когда Изилда крошила лук.
– Ты плачешь?! – изумился Жоау Манел.
– Я крошу лук, – ответила Изилда.
– Ты не можешь винить во всем меня! – возбужденно сказал Жоау Манел. – Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я…
Изилда отключила телефон.
Потом отложила луковицу, взяла нож в левую руку и с силой полоснула лезвием по правому запястью.
* * *Изилда видит в тридцати метрах зеленый аптечный крест и плачет от облегчения.
«Я не умру, – почти успокоенно думает она, прижимая к груди обмотанную шарфом руку. Зеленый крест расплывается и мигает. – Я не умру…»
* * *Пока кровь текла медленно и неохотно, Изилда смотрела на нее с отстраненным любопытством, но когда капель превратилась в веселенький ручеек, впала в панику и заметалась по дому в поисках бинтов, зажимая порез рукой.
Бинтов нигде не оказалось. Пропали и ватные тампоны, и стерильные марлевые компрессы, и даже пластыри – видимо, ипохондрик Жоау Манел все унес с собой.
В аптечном шкафчике осталась только пачка аспирина и прокладки «ночные ультра-плюс».
Дрожащими руками Изилда вскрыла упаковку прокладок. От усилия кровь полилась еще сильнее, пятная белые плитки пола.
Изилда положила прокладку на запястье, сверху туго обмотала его красным шелковым шарфом и выскочила из дома, даже не посмотрев, есть ли у нее с собой ключи.
* * *На входе в аптеку стайка одетых в коричневое учениц католического лицея обсуждает насущные вопросы.
– Я зайду взвешусь, – говорит одна.
– А я померяю давление, – подхватывает другая.
– А я, – третья задумывается, – а я… а я сделаю тест на сухость кожи!
– С вашего позволения, – страшным сдавленным голосом произносит Изилда, и девочки мгновенно расступаются, давая ей дорогу.
Изилда толкает тяжелую стеклянную дверь, но та не поддается. Изилда толкает ее, и еще раз, потом бросается на нее всем телом.
Она сама себе напоминает безумную муху, но остановиться не может, бьется и бьется о дверь аптеки, пока ее не оттаскивают. Только тогда Изилда видит, что по другую сторону стеклянной двери перепуганная девочка-аптекарь в белом халате и с надкусанным бутербродом в руке точно так же безуспешно пытается открыть дверь, но не внутрь, а наружу.
* * *Стажеру Соне Алмейда страшно почти до обморока. Губы у нее прыгают, а руки дрожат так, что не удерживают бутерброд.
«Маслом вниз, – автоматически констатирует Соня, возясь с дверью. – Плакал мой обед…»
Соня в первый раз осталась одна в аптеке в обеденный перерыв. Это нарушение всяких правил, и заведующая была против, но Соня сказала: «Ну пожалуйста, ну я же все равно не успеваю доехать до дома, а на ресторан у меня денег нет», и заведующая махнула рукой: «Ладно, сиди тут, только никуда не выходи и никому не открывай, пока я не вернусь», а Соня сказала: «Конечно!» – и достала из сумки пакет с бутербродами. Она хотела поесть и походить между стеллажей, проверить, все ли она правильно запомнила, где что лежит, и вот теперь появилась эта сумасшедшая, и бьется об дверь, и Соня ей открывает – не может не открыть, хотя и понимает, что ей влетит от заведующей.
* * *Изилда, пошатываясь, заходит в аптеку, поскальзывается на чем-то и почти падает на стойку.
Соня кидается к ней.
– Простите, простите, ради бога, это был мой бутерброд, он упал, я не нарочно, простите, вы не ушиблись, простите, вы в порядке?!
Изилда протягивает к Соне замотанную в шарф руку.
– Я ведь не умру? – на удивление нормальным голосом произносит она. И повторяет уверенно: – Я не умру.
* * *Соня притащила кресло заведующей, усадила в него Изилду и осторожно разматывает шарф. Шарф весь в пятнах крови, и Соню слегка подташнивает. Изилда сидит спокойно, с отстраненным выражением лица, только губы шевелятся.
Соне кажется, что она говорит: «янеумру, янеумру, янеумру».
Соня откладывает шарф и осторожно отлепляет почти насквозь мокрую прокладку. Запястье, все в засыхающей крови, выглядит сплошной раной.
Соня сглатывает и начинает аккуратно смывать кровь физиологическим раствором из большой пластиковой фляги.
Изилда прекращает шептать и внимательно смотрит на то, как розовые капли раствора стекают с ее руки.
Соня последний раз очень осторожно проводит марлевым компрессом по Изилдиному запястью.
* * *А пореза там нет.
* * *Как и не было.
Loja de brinquedos
[15]
Согнувшись в три погибели, Тина волоком тащит по полу небольшую, но страшно тяжелую коробку, на которой красным фломастером написано: «Карнавал».
Вытаскивает на середину магазина и оглядывается в поисках табуретки.
Тине кажется, что табуретка должна стоять в углу за дверью. Или у стеллажа с головоломками. Или, на худой конец, у дальней стены, возле огромного желтого ящика, где лежат вповалку плюшевые кошки и собаки. По крайней мере, где-то там Тина ее видела буквально вчера. Или позавчера. Вернее, неделю назад, когда пришли февральские заказы и Тина, нагруженная куклами и мячами, зацепилась ногой за табуретку и чуть не свалилась. Или это было еще перед Рождеством?
Тина бросает свою коробку и медленно обходит магазин.
– Табуреткааааа, – мурлычет Тина, – табурееетка! Где тебя черти носят, когда ты нужна?
Табуретка не отзывается. Тина растерянно бродит между стеллажами, заглядывает за дверь, за прилавок и в подсобку, долго роется в желтом ящике, осторожно раздвигая кошек и собак.
– Сгинула моя табуреточка, – бубнит себе под нос Тина, продолжая шарить в ящике. – Хотела бы я знать ку… А это что такое?!
Тина нетерпеливо отбрасывает сунувшуюся под руки ядовито-желтую длинноухую собаку с безумными пластмассовыми глазами. Со дна ящика, недовольно поджав тонкие губы, на Тину смотрит крошечная, сморщенная женщина, одетая в роскошное шелковое платье.
– Тетушка Мария ду Карму, – шепчет Тина с благоговейным ужасом. – Тетушка Мария ду Карму нашлась. С ума сойти.
Тина осторожно, как ребенка, вытаскивает тетушку Марию ду Карму из ящика и усаживает ее на прилавок. Это не кукла, а марионетка для чревовещания, сделанная в виде немолодой дамы. За время лежания в ящике под грудами плюшевых кошек и собак она потеряла хрустальный лорнет, седые волосы выбились из высокой прически и висят кое-как, а желтое вышитое платье измято и слегка запятнано голубоватой плесенью. Но у нее такое живое лицо, как будто тетушка Мария ду Карму сейчас заговорит.
Тина слюнит большой палец и тщательно оттирает с острого тетушкиного носа небольшое темное пятнышко. Как, интересно, она попала в ящик? Тина была уверена, у нее не оставалось ни одной марионетки.
Колокольчик на двери звякает, и в магазин вваливается Карлуш. «Черт, – думает Тина, прижимая к себе тетушку Марию ду Карму. – Только его мне сейчас и не хватало».
– Привет, Тина! – орет Карлуш так громко, что колокольчик на двери снова звякает, а со стеллажа с куклами падает крокодилица Кука[16] и говорит «Olá!» – Я пришел за карнавальным костюмом, у тебя есть карнавальные костюмы? Потому что, если у тебя нет карнавальных костюмов…
– Есть, есть, – перебивает его Тина, подбирая Куку и снова укладывая ее на полку. – У меня есть прекрасные карнавальные костюмы, только что привезли. Только ты не кричи, пожалуйста, хорошо? А то куклы пугаются.
Карлуш кивает с таким энтузиазмом, что Тине становится боязно за его голову – не оторвалась бы.
«Черт, – снова думает она. – Надо было закрыть магазин хотя бы до обеда. Знала же, что Ненуку[17] припрется…»
Про себя Тина никогда не называет Карлуша Карлушем, только Ненуку. Ей очень стыдно, но она ничего не может с собой поделать.
Одутловатое лицо Карлуша, его крошечные запухшие глазки неприятного желтого цвета, всегда мокрая отвисшая нижняя губа и огромные не по росту ноги вызывают у Тины ощущение какого-то брезгливого ужаса. Когда однажды, здороваясь, Карлуш чмокнул Тину в щеку и всю ее обслюнявил, Тина чуть с ума не сошла, пока не помыла щеку с мылом и не протерла ее спиртом на всякий случай.
Тина страшно боится, что однажды Карлуш поймет, как она к нему относится, поэтому она позволяет Карлушу приходить в магазин каждый день, хотя знает, что он обязательно что-нибудь стянет или сломает.
