Ирина Комиссарова - Школа. Остаться в живых (сборник)
— Кто ИМЕННО сказал тебе такую чушь?
По ее голосу сразу ясно, что признаваться никак нельзя. Найдет и обезвредит.
— Не скажу.
— У тебя с фантазией все в порядке. Тебе бы книжки писать.
Она оглядывает класс, уверенная в поддержке. И точно — раздаются три четких смешка. Можно даже не оглядываться — и так ясно, кто хихикает. Любимчики хреновы.
— Вы просто не понимаете, какие усилия прилагает школа, чтобы вы смогли поступить…
Маразм полнейший. Получается, мы изо всех сил сопротивляемся грядущему счастью. Как Иванушки в печке Бабы-яги. Уперлись ручками-ножками — и ни в какую.
Но мне с Черепашкой бороться не с руки. Она меня сожрет и косточки выплюнет. Когда нас возили табуном в институт, Черепашка разыгралась на публике. Обзывала нас тупыми уродами. Говорила, что мы быдло и вести себя не умеем. А все потому, что потеряла пару учеников по дороге. Они потом нашлись, конечно, но досталось нам по полной программе. На нас все, кто был в аудитории, смотрели с сочувствием, а она разорялась… гнида она. И мы тоже хороши — ей до сих пор никто не сказал, что обзываться нельзя.
— Она власть свою чует. Пока не поступим — терпеть надо.
— У меня терпелка не выросла.
Моя злость оправданна. Я не хочу в этот институт, а решиться выбрать другой — кишка тонка. Нас так запугали этим гребаным поступлением. Точнее — непоступлением. И еще — моим предкам не оплатить учебу, если я провалюсь. Да я и просить не буду. На фиг. Лучше работать пойду, а потом — на вечернее. Мне в армию не надо, я не мальчик.
— Бедные вы, бедные!
Мальчишки радуются моей внезапной жалости. Их армией запугали похлеще тюрьмы. Таких ужасов про нее понарассказывали — лучше ногу себе отрезать, чем в армию.
— Мишаня, давай я тебе ногу отрежу? — От моего предложения он просто обалдел.
— Зачем? Она мне самому нужна.
— Ты будешь не годен к строевой.
— Я и так не годен. Я офицером буду. Наверное.
Вообразить Мишаню в качестве офицера я не могу. Он мешковатый какой-то. И слишком уж добродушный. Был бы офицер — вряд ли меня так долго терпел бы.
В тот же день.
В столовке в меня попали кашей гнусные пятиклашки. Я раздала несколько подзатыльников и пошла отмываться. В сортире девчонки курили в открытое окно. И одновременно плевались. Как верблюдицы.
— Блин, девчонки, если курите — покупайте что-то получше. Не фиг дерьмо всякое смолить.
К морали пришлось прибавить пару хороших сигарет. Я каждый раз, когда курю, думаю о смерти. Правда. Я не сомневаюсь, что помру из-за этих сигарет. И когда буду страшно мучиться и страдать — вспомню каждую выкуренную сигарету. И окончательно возненавижу себя. Когда я вижу старуху с сигаретой — зрелище не из приятных, надо сказать, — то дико радуюсь. Она курила и дожила до возраста египетской пирамиды. Значит, и я так могу… Жалкие уловки. Ум говорит: прекрати убивать себя, а кто-то другой: да ладно, ничего страшного не случится. Наверное, тот, кто науськивает меня на курево, зовется чертом… Снова жалкие уловки. Черт тут ни при чем.
Я сама во всем виновата, мне отвечать. Потом. Когда-нибудь. Я в принципе смерти не боюсь. А вот мучений всяких — боюсь страшно. Я боль плохо переношу. И как нарики не боятся так рисковать? Наверное, у них чувства страха совсем нет. Как у самоубийц. Надумал — фигак — и об асфальт. Интересно, а они успевают передумать, пока летят?
— Ты это что такое мне понаписала? — Физичка стоит передо мной, размахивая моей тетрадкой.
В которой нет домашки. А вместо формул — определенное сочетание иксов и игреков. Красивенький орнамент. Бессмысленный, как и моя жизнь.
— Извините, я нужную тетрадку дома забыла.
Попытка отобрать тетрадь привела к разделению ее на две части. В моей — пресловутая домашка. Я шустро выбросила ее в приоткрытое окно. Физичка рысью рванула вон из класса. Ее мечта уличить меня в жульничестве сбылась. Она никак не могла словить меня за списыванием. Получалось, что за контрольные — отлично, за ответ по теории — хорошо, а знаний — ноль. Я не виновата, я реально физику не понимаю. Сначала понимала, а потом мозг сказал «не могу». Я не обманываю — я, честное слово, не понимаю физику. И все, что связано с формулами.
— Сегодня тебе снова повезло, — физичка разочарована.
Нам любопытно, куда делась вторая половина тетрадки.
— Мистика какая-то.
Следующий день. Суббота.
Кильку сломали. Теперь он не тот, что раньше. Хотя и раньше был так себе — неприкаянный какой-то.
— Я не нарик, — он повторяет эту фразу слитком часто.
— Ты не нарик. Ты трус.
Кильке и так плохо, а я его добиваю. Я спорить была готова, что он разозлится и перестанет ныть. Но я ошиблась.
— Да. Ты права. Я — трус. Хотя умею драться. Стреляю неплохо и все такое…
Теперь он ходит в школу, но ни с кем, кроме меня, не разговаривает.
— От нас отец решил уйти.
— Не уйдет. У него чувство долга развито. Он знаешь как за тебя переживает?
— Знаю. Поэтому он и хочет уйти. Чтоб меня не видеть. И еще — меня мать теперь боится. Она не может со мной в одном помещении находиться.
— Тогда это тебе надо от них уходить. А еще лучше — попробуй понять, что тебе самому в этой жизни нужно.
Килька сопит. Он теперь часто сопит. Противно слушать.
— А тебе что нужно?
Вот зараза какой. Откуда я знаю.
— Ну я хочу закончить школу… Поступить в институт.
— Выйти замуж. Дожить до пенсии и помереть своей смертью во сне.
Мы сидим на подоконнике лестничной площадки. Я курю. Он — нет. Смотрим в немытое окно. Между рамами ползает сонная муха. Она точно знает, что ей нужно в этой жизни.
Ближе к теплым солнечным дням.
— Ты уже в курсе, какая трагедия у наших соседей? — Мама взволнована.
Для нее развод — трагедия и повод для бесконечных разговоров. Она срочно вспоминает массу историй на эту тему Пройдет пара дней, и она начнет странно поглядывать на папу.
— Ты подстриглась? — Папа нервничает, не понимая, в чем дело.
Он наивный. Он ничего не смыслит в маминой психологии. И, как всякий невиновный человек, живет себе припеваючи. Работа, дом, телевизора немного, Интернет. Летом — рыбалка и поездки на природу.
— Ничего я не подстриглась. — Папино безоблачное счастье под угрозой, а он недоуменно рассматривает жену, не понимая, что в ней изменилось.
Они у меня мирные. Хорошая дружная семья и все такое. Почти не ссорятся — причин нет. Но маме иногда нужен накал чувств, и она черпает причины для страданий в чужих неприятностях.
— А как чужие СМС-ки читать можно? — От маминого вопроса я начинаю неприлично ржать.
— Как ты можешь! У нас такое горе…
— Мама, не обижайся, но ты — дура. Ты слитком впечатлительная. Папа тебя любит. Не надо его обижать подозрениями, а?
Мама пораженно рассматривает меня, словно я — чревовещательница.
— Я не понимаю — ты про что?
— Про соседей. И про тебя. Ты любую историю примеряешь на себя. Кстати, именно поэтому ты смертельно боишься разговоров про всякие болезни типа рака.
Мама чуть в обморок не грохнулась. Весь вечер молчала, а потом посветлела лицом и принялась заигрывать с папой. Реально! Глазки ему строила и хихикала, как девчонка.
Той же ночью.
Часа в три позвонил Килька. Разбудил меня своим звонком и сопел в трубку.
— Если хочешь поговорить, захвати с собой чашку кофе.
На площадке было тепло. Какой-то идиот наконец починил отопление. Конечно, как весна — так батареи раскаленными становятся.
— И что? Они реально на развод подали? — Раз Килька молчит, можно и мне высказаться.
— Нет. Они просто не могут жить вместе. Они даже разговаривать не могут. Мать старается, как может, а он молчит. Только рожу кривит.
— Дерьмо ситуация. Я думала, все вояки — крутые. Любую проблему разрулят.
Я пила остывший кофе, а он сопел.
— Когда я была маленькая, мне яблоко дали. Красивое. Я его откусила, а там половина червяка. Жирного такого. Белого. Он шевелился даже…
Килька аж сопеть перестал.
— Ты для него — как то яблоко. Я ведь их больше не ем. Даже смотреть на них не могу. Мне кажется, что внутри каждого животное поганое сидит.
— Или как автомат, который во время боя заело, — голос Килькиного папы заставил нас вздрогнуть.
— Я пойду, а? — Килька встал со ступеньки и пошаркал домой.
— Я права?
— Права. Только мне от этого не легче. У тебя закурить есть?
— Вы же не курите…
Килькин папа недоуменно рассмотрел предложенную тонкую сигарету.
— Он хороший. Правда. Только вы его совсем не знаете, — намекнула я.
— Я и себя не знаю.
Он смешно курил, совсем как маленький, держа сигарету двумя оттопыренными пальцами. Не затягивался и морщился.
— Да выкиньте ее на фиг, — посоветовала я.
