Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
Прибыл и мой катерок.
Я очутился на сдвоенно-раздвоенной скамеечке рядом с женщиной в светлом плаще, решительно шагнувшей в утлую посудинку на высоченных тонких каблуках своих темно-вишневых туфелек. Когда рулевой подал ей руку, звякнули на ее запястье, разлетясь, тонкие серебряные колечки, пять бранзулеток, пять колец небесной, что ли, олимпиады. Мы глянули друг на друга, катер рванул с места в карьер, подняв целое облако превратившейся в солнечные брызги невской воды, порыв ветра, визг, всех окропило, моя соседка улыбнулась, обвязывая розовый полупрозрачный шарф вокруг головы; ветром и солнцем обрисовало ее заметные на узком лице, напоминающие яблочки скулы. У нее были нерусские узкие глаза; я подумал: «Как похожа на француженку», - словно, идиот такой, был специалистом по француженкам или хотя бы видел хоть одну.
Она показалась мне шикарной леди в летах.
Катер летел как бешеный, парочка впереди хохотала, легкий аромат розового шарфа, звон ее бранзулеток.
Выходя, я подал ей руку.
Узкая была у нее рука, смуглая, сильная, маленькая.
Ей было за тридцать, мне под двадцать. В какой-то момент я назвал свое имя, она свое, мы болтали. Она сказала не «Анастасия», а «Настасья».
– Почему вы не говорите, что у меня имя героини Достоевского?
– Потому что я его не читал.
– Как?! - вскричала она, останавливаясь. - Не может быть! Знаете, что? Я вас приглашаю в театр, в Горьковский, на спектакль «Идиот», спектакль по этому роману. Там играет Смоктуновский, он гений! Это даже хорошо, что вы не читали, вам особенно понравится.
Горьковский театр тогда почитался театралами за место почти священное.
Я стал прикидывать, производя в уме гипотетические расчеты, хватит ли у меня денег на два билета в первых рядах партера: куда ж такую даму на галерку тащить? ей место не просто в партере, а именно в первом ряду посередке, если не в директорской ложе. Настасья прервала мои лихорадочные вычисления, заявив, что у нее в театре знакомый администратор, посему мы получим контрамарки - и вот именно в первые ряды.
Я проводил ее до дома. Она жила на набережной Невы. Проводив ее, стоя у парадной, я отказался наотрез зайти выпить кофе, хотя есть хотел как волк; пуще того хотелось мне в туалет, а признаться в том даме или кинуться в уборную, войдя в квартиру, казалось мне верхом неприличия. Я неловко поцеловал ей руку, звон бранзулеток, Настасья скрылась за дверью парадной, а я помчался стремглав в спасительный зеленый домик Летнего сада, обретающийся между Чайным домиком и Кофейным. На мое счастье, возле двери с буквой «М» не было очереди.
Золотящаяся листва (некоторые кроны были еще зелены) светилась на закате, было тепло, натуральное бабье лето, лебеди еще плавали в пруду, в котором когда-то утомилась от несчастной любви чокнутая девица образца 1830 года, в котором некогда плескались, весело крича, революционные матросы формации 1919-го. Времена екатерининские давно сплыли, поэтому не играли егеря в Летнем, не звучала их роговая музыка и военный оркестр чеховских музыкантов не играл в беседке - было тихо. Ганноверский уроженец Гаспар Фохт давным-давно спутался с могильщиками и перестал следить за разведенным им садом.
Я шел от зеленого домика к розовой вазе мимо белых лебедей под сводами пленительно зелено-желтой листвы и напевал: «По Смоленской дороге леса, леса, леса, над дорогой Смоленской столбы гудят, гудят, на дорогу Смоленскую, как твои глаза, две холодных звезды голубых глядят, глядят», и голос мой пока что идентифицировать было ни к чему, ведь Настасье я еще не звонил, хотя номер телефона уже был записан и существовала в природе договоренность: позвоню послезавтра.
АКВАРИУМ ВЕРИГИНА
В день спектакля начальник мастерской отправил меня в местную командировку (мною к нужному дню подстроенную); я должен был отвезти несколько лекционных таблиц одному из академических профессоров на конференцию в Первый медицинский. Оказавшись на Петроградской, проходя мимо здания Дома культуры, увидел я вывеску «Кафе» и робко поскребся в двери ДК.
В витрине у дверей красовалось огромное объявление, перечисляющее кружки и мини-клубы, в кои и приглашались желающие. После серии непонятных мне вовсе слов («макраме», «фриволите» и т. д.) следовали кружок ИЗО, художественная самодеятельность и клуб коллекционеров.
Я вошел.
Мне уже мерещились общепитовские винегрет и светло-желтый чай. Суровый вахтер при входе спросил куда я: «Куда вы?» - на вьетнамский лад, вьетнамское «здрассте» так и звучало. Мне потом мой университетский друг рассказывал их общежитейскую историю: огромному кубинцу попался в коридоре маленький вьетнамец, улыбнувшийся с полукивком-полупоклоном и спросивший кубинца: «Куда вы?» Тот отвечал (диалог велся по-русски с двумя разными акцентами): хочу погладить брюки, иду одалживать утюг. Идя обратно с утюгом, кубинец встретил все того же вьетнамца, тот опять осклабился и спросил: «Куда вы?» Кубинец чуть помрачнел и ответил: вот, взял утюг, иду гладить. Погладив свои причиндалы, человек с Острова Свободы отправился утюг возвращать; ему снова попался в коридоре сын свободного Вьетнама и радостно спросил: «Куда вы?» Бросив утюг, громадный кубинец сгреб малютку-вьетнамца в охапку, как медведь зайца, и, разъяренный, с превеликим темпераментом стал орать на весь коридор, - мол, ежели ты, такая-сякая шпионская узкоглазая сволочь, еще раз спросишь, куда я… И так далее. А вьетнамец всего-навсего здоровался.
На приветствие вахтера бойко я отоврался: «В клуб коллекционеров!» Вахтер объяснил мне, как пройти; клуб, на мое счастье, функционировал, там сидел дежурный, записывающий желающих вступить. Дежурный обрушил на мою голову сериал незнакомых слов: фалеристы, филокартисты, бонисты, филофонисты, филуменисты; я знал разве что филателистов и нумизматов, и то случайно. Его развеселил мой растерянный вид, он поведал мне в утешение, что у них имеются и одиночки, коллекционирующие кто что в оригинальном жанре, например, патологические спички. «Как это?» - спросил я: ну, объяснил он, попадаются в коробках иногда, брачок, одна тонюсенькая с толстенной головкой, другая вовсе без серы, третья кривая, четвертая с коричневым пятном. «Я сам, - сказал он, - из одиночек». - «Что же вы коллекционируете?» Он приосанился. «Я уникальный коллекционер. По этому случаю разрешите представиться, молодой человек. Инженер Веригин». Ему казалось - раз уж выпало мне счастье повидать его, уникального, я должен знать и его фамилию.
– Я коллекционирую, - сказал он, - несуществующие вещи.
– Волшебная палочка? - спросил я. - Сапоги-скороходы?
– Нет, вы не поняли. Ненаписанная картина, потерянный предмет, несостоявшееся свидание. Украшение моей коллекции - непостроенная колокольня Смольного собора.
Последовала пауза.
– А в виде чего, - спросил я, слегка ошалев, - существует ваша коллекция?
– Моя коллекция существует в виде картотеки, разумеется.
– Должно быть, - сказал я, - вы единственный коллекционер в мире, обладающий одной лишь картотекою.
– Ну, не убежден, не убежден. В нашем клубе есть еще один человек, Звягинцев, который свои объекты коллекционирования предъявить не может.
– Что же он собирает?
– Привидения!
– Он это серьезно?
– Абсолютно.
– И вы мне сейчас серьезно говорите? Вы меня не разыгрываете?
– Никоим образом.
– Да какие же привидения он собирает?! Как он может их собирать?
– Я подробно с его собранием не знаком, - сказал Веригин, - однако оно зафиксировано в отделении аномальных явлений Академии наук. Мы с ним по разным дням ходим. Как собирает? Упоминания в литературе, рассказы очевидцев. Он недавно по Ленинградским - Петроградским - Петербургским привидениям сообщение делал. Весной будет про Европейские призраки докладывать, вы сможете послушать. А его знакомый фантомолог на днях в Лектории на Литейном лекцию читает; хотите - сходите. Вы-то сами что собираете?
– Кленовые листья! - ляпнул я, не сморгнув.
Он и бровью не повел, достал журнал с надписью «Бухгалтерский учет», полистал его и сказал:
– Я затрудняюсь, куда вас записать: к тем, у кого гербарии, или в одиночки? Вы как думаете? Что вам ближе?
– Конечно, одиночки, - сказал я.
С его помощью я нашел буфет, именовавшийся кафе, где и выпил свой чай, заев его винегретом, а также кефир, зажевав его коржиком.
Прыгая вниз по лестнице, я подумал - не прийти ли мне и вправду?
Дома я долго отпаривал выходные брюки, чистил ботинки. Пиджак одолжил я у двоюродного брата, рукава были чуть длинноваты. Галстук кузен мне завязал, я никак не мог научиться вязать галстучные узлы. Для галерки вид у меня был шикарный. А для первых рядов? Честно говоря, я не знал, как должна выглядеть публика из первого ряда. Дамы с чернобурками на плечах, увешанные и унизанные драгоценностями? военные? профессора? директора всех видов и фасонов? Во времена моей юности блатари не разыгрывали господ комильфо, не шлялись по театрам, разве что в цирк или в оперетку заносило их невзначай.
