Мария Захарова - Все, что осталось от любви
— Ты должна мне помочь. — Она машинально кивнула в ответ, и это стало началом конца.
— В смысле? Что ты хочешь?
— Пообещай, что сделаешь.
— Ты нормально скажи, а я подумаю.
— Маш?!
— Что? Чего тебе от меня надо?
— Я сам не могу выйти на улицу, соседи заложат. Сходи ты. Парню, который сейчас подходил, отдай деньги, а он тебе кое-что передаст.
— Нет.
— Маш, пожалуйста. Один единственный раз, мне плохо. Больше я тебя просить не буду.
Он продолжал говорить, приводя доводы, аргументы. Она и сама не поняла, как это получилось, но он смог уломать и на улице ей в руки перекочевал сверток, аккуратно упакованный в тетрадный лист в клеточку. Позднее пытаясь объяснить себе «зачем» и «почему», она пришла к выводу, что в тот момент любила его сильнее, чем думала. Он был ее братом — братом, который когда-то уделял ей время; играл, развлекал, смешил. Он был ее любимым братом.
На следующий день все повторилось, только подтекст изменился. Он вдруг обнаружил в себе талант психолога, а она стала подопытным кроликом, на котором навыки отрабатывались и шлифовались. Ее категоричное: «Нет», — уже ничего не значило. Он нашел щель, через которою семена уговоров падали в благодатную почву.
— Я не пойду! — крик, слезы.
— Ты же не хочешь, чтобы я сам вышел. Тогда тебе и мне достанется. — и она ходила, забирая на улице, в подъездах, квартирах. А потом, закрытая на кухню дверь, едкий запах, прожигающий все вокруг и вечерний консилиум дилетантов, сопровождаемый допросом с пристрастием.
— Ничего я не делал. — убедительное, с обидой на сомнение. — Я никуда не выходил и ничего не делал. — Она подтверждала, а затем ревела, закрывшись в ванной, ненавидя весь свет и себя в первую очередь.
Эти семейные советы — театр абсурда, преследовали ее даже во сне. Любимый, переходящий из раза в раз, вопрос: «Что делать?» — на который никогда нет ответа. Планы, предложения без реализации в жизнь. Как глупо и смешно выглядел тот, кто спрашивал ее мнение, словно оно кого-то интересовало, и ее излюбленное: «Не знаю». Чем дальше, тем яснее она знала все ответы, но продолжала твердить — не знаю.
Он признался, но ее не сдал. Родители клюнули на очередную утку и начался процесс по снижению дозы. Ему давались деньги, он покупал и принимал легально. А она смеялась до слез, когда мать с отцом выгоняли ее из кухни на время процесса, дабы не травмировать восемнадцатилетнего ребенка и вспоминала о том, как держала руку и смотрела на кончик иглы медленно двигающийся под кожей в поисках вены, описывающий круги и линии до тех пор, пока содержимое шприца не окрасится в багровый цвет.
* * *Прозвенел звонок, и они бесшабашной вереницей слетели вниз по лестнице, торопясь покинуть надоевшие коридоры. Он поджидал ее, прислонившись к перилам, кудрявый и улыбающийся. Его выгнали из дома около полугода назад за кражу, и с тех пор никто из семьи его не видел. Она помнила как тогда, закрывшись в комнате, плакала и молилась, прося у Бога помощи не для себя, но для брата. И помощь пришла, украденное возвратили, заявление было отозвано, и все стабилизировалось, правда домой его не пустили, но это не самое страшное.
И вот сейчас ее удивлению не было границ, он стоял перед ней в чьих-то потертых штанах, старенькой рубашке, гладковыбритый и смотрел веселыми серыми глазами.
— Привет, Маняка, как учеба?
— Нормально, — она потерялась и не знала что отвечать. Хотелось бросится ему на шею, чтобы как в детстве ее закружили на руках, подбросили вверх и крича — «поймаю», пустились вдогонку, но она уже была взрослая.
— Послушай, я сейчас на мели, денег совсем нет. Пустишь меня домой, я возьму немного продуктов? — она не раздумывая, кивнула, совершенно забыв о наказе родителей, не открывать ему дверь и не пускать на порог. Отдала ключи.
— Я приеду через час. Ты меня дождешься?
— Не знаю. Если что, оставлю ключ у Адамантовых. Хорошо? — она согласилась и поспешила к ребятам, нетерпеливо переминающимся с ноги на ногу и кидающим в их сторону заинтересованные взгляды.
— Кто это? — спросила Иринка, когда школа скрылась за поворотом.
— Мой брат, — с долей гордости ответила она.
— Родной?
— Да.
Обернуться за час у нее не получилось. Магазин был закрыт на обед. Дома ее встретили тишина и белизна записки: «Я ушел, ключ у т. Вали».
Заходить в квартиру почему-то не хотелось. Вспомнились все скандалы последнего времени: пропавшие люстры, «малютки», открытый гараж, и руки тряслись от страха. Стоя на площадке, она уговаривала себя, что все в порядке и ничего дурного не случилось. На первый взгляд все на местах. Вздох облегчения, но рано. Пианино как-то сиротливо подмигнуло ей, демонстрируя отполированную поверхность крышки, на которой еще утром красовался новенький музыкальный центр. Сердце замерло.
— Может, папа приезжал, — подумала и кинулась к телефону. Несколько длинных гудков и знакомое: «Слушаю».
— Пап, привет. Как дела?
— Нормально.
— Пап, ты сегодня домой приезжал?
— Нет, а что?
— Да так, мне показалось, что кто-то был дома.
— Нет, не приезжал. — Сердце забилось куда-то, трепеща от ожидания. В голове промелькнуло: «Это конец. Попала. Надеяться больше не на что», — а где в сердце теплилась надежда: «Он сейчас вернется и принесет».
Ей устроили разгон по полной программе. Встреча с добротным кожаным ремнем и багровые полосы на теле. Вопрос — зачем ты дала ему ключ, еще долго звучал в голове, медленно, но верно, убивая что-то дорогое и любимое.
— Мой брат.
Неделю назад ей исполнилось двенадцать.
* * *Отличное утро. Выходные и семейная вылазка на дачу с прополкой грядок, купанием и ночевкой. Все заранее предвкушали то удовольствие, которое получат от нескольких дней поведенных вместе, тем более что в понедельник мама вновь собиралась в командировку. Москвич пыхтя катил по проселочной, подпрыгивая на выбоинах, скрипя кузовом и поднимая облако родной астраханской пыли. Приемник, надрываясь, распевал «Миллион алых роз», отрывая дачников от дел, чтобы те проводили взглядом дружное семейство. Отбивая размеренную дробь, мимо пролетел поезд, оглядывая с высоты вала дома, заборы, зелень садов и маленькие фигурки людей.
Каждый был занят своими делами и мыслями. Родители рассуждали насчет прививки деревьев, она мечтала о наливной черешне, а он представлял себя на мопеде, мчащемся вдаль и сейчас покоящемся на багажнике. Но сперва, распределение обязанностей: вскопать яблоню, полить рассаду с брызгами и ловлей медведок.
Они носились по участку, перекладывая шланги наперегонки, обливая друг друга, босые, по колено в грязи. Досталось всем, родителей также окатили водой, втянув в сумасшедший кавардак игры под ярким солнцем и образовавшейся радугой.
— Мама, мама! Можно мы поедим купаться? — растрепанная, смеющаяся, она летела к ней напрямую через клубнику, и отказать было невозможно.
— Да, но ненадолго, скоро будем обедать. — Конца фразы, казалось, никто не слышал, взявшись за руки, они уже летели к калитке, такие разные и похожие одновременно. Семь и семнадцать, но словно одногодки, понимающие друг друга с полуслова.
Ветер бил в лицо, заставляя жмуриться, сгоняя соленые капли в уголки глаз. Она крепко держалась за руль, иногда вздрагивая и замирая от страха на поворотах, прижимаясь спиной с его груди, а затем хохотала во все горло, когда он называл ее: «Трусишка».
— Васяка! Смотри, смотри тутник! Давай остановимся.
— Нет, мама будет ругаться.
— Ну, пожалуйста, — он не мог противостоять мольбе, написанной на чумазой мордочке, но все-таки еще раз сказал: «Нет».
Она, как будто не слыша его, забыв про свой страх, отпустила руки и подпрыгивала на сидении. Он сдался.
С ней всегда было здорово, смешно. Болтушка — она беспрестанно пела, что-то рассказывала, задала несметное количество вопросов. И даже сейчас опасно карабкаясь на дерево, так что у него замирало сердце, подбивала его спеть «Крылатые качели».
К обеду они опоздали, но нагоняя смогли избежать, хотя он уже настроился, как старший, выслушивать упреки. И все благодаря ей. С черными губами и испачканными ладонями, она бросилась на шею к отцу и принялась рассказывать о том, как он чуть не свалился с дерева, а затем угощала родителей байками об огромной рыбине, увиденной в речке, и требовала немедленно пойти на рыбалку. Они были прощены.
* * *Папа забрал ее из продленки, и они шли по вечерней улице, громко здороваясь с соседями и делясь впечатлениями о минувшем дне. Она хвасталась пятеркой по чтению и требовала мороженого.
— Папа, а почему все дети идут в первый класс, а я в нулевом?
— Все дети начинают учиться в семь лет, а тебе еще только шесть, но ты тоже хочешь учиться в школе, поэтому учителя придумали нулевой класс, чтобы твое желание могло исполниться.
