Лоренс Даррел - КОНСТАНС, или Одинокие Пути
Принц протянул Блэнфорду большую шляпную коробку из красного бархата, при взгляде на которую сразу же невольно вспоминался фокусник или актер. В таких коробках на востоке носили парики, однако тут находилась сморщенная человеческая голова, мужская голова, просмоленная толстым слоем, вся, кроме открытых глаз. Блэнфорду стало не
по себе.
— Боже мой! — воскликнул он, и принц радостно захихикал.
— Это голова тамплиера, которая прежде принадлежала важному военному начальнику на Кипре, — я проследил ее путь, после того, как схватил ее на базаре в Каире. Музею очень хотелось завладеть ею, но я подумал, что лорду Галену будет приятно иметь такую прелесть… — Он обиженно помолчал. — Но, знаете ли, он настолько суеверен, что отказался ее принять. Видите ли, боится устремленного на него Глаза.[10] Тем более теперь, когда он ищет сокровища ордена, — когда Катрфаж ищет их для него. Что ж, увезу ее обратно. Если скажу египтянам, что это пророчествующая голова, мои враги запаникуют. Египтяне суеверны не меньше англичан, даже больше.
Он постучал по крышке обитой шелком коробки с жуткими останками и приказал своему слуге Гассану завернуть ее в оберточную бумагу и отправить в «вагон» вместе с остальными вещами.
— Фу! До чего жарко! — произнес принц, обмахиваясь тростниковым веером потрясающего оттенка. — В Египте будет совсем как в душегубке. Ладно. Садитесь, дорогой юноша, и я расскажу вам кое-что забавное. Посмеемся — станет прохладнее, и еще Гассан сейчас принесет жасминового чая и замороженных фруктов. Вы смеялись, помните, когда я рассказывал вам о египтянах, которые сбрасывают с себя одежды и показывают интимные органы в знак приветствия, п'est-ce pas?[11]
— Конечно, — ответил Блэнфорд, — это было очаровательно.
Принц, мысли которого, словно птички, скакали с ветки на ветку, с сучка на сучок, неожиданно вспомнил о ревматической боли в пальце.
— Проклятый артрит! — вскричал он и принялся растирать суставы, пока они не затрещали. Потом он вернулся к начатой теме. — О приветствиях я расскажу вам кое-что забавное, от чего все египтяне смеются, — это говорит о том, что мы не лишены чувства юмора. Речь пойдет о сэре Чарлзе Полке, последнем британском после. Египетское приветствие так сильно на него подействовало, что он сошел с ума. Мне рассказал об этом посольский врач Хассим Над. Бедняге во сне вечно виделись крестьяне, приветствующие его таким образом, и у него самого появлялось неодолимое желание в ответ тоже снять штаны! Это приводило посла в беспокойное состояние, и сколько Хассим ни прописывал ему успокоительных таблеток, ничего не помогало. И вот грянул гром. Из Лондона сообщили, что король решил нанести официальный визит в Египет и даже собрался совершить поездку по Нилу. Сэр Чарлз занялся необходимыми приготовлениями. Во дворце, естественно, предложили старый проверенный пароход «Мемфис», который всегда использовали в таких случаях. Неразрешимых проблем не было. Впрочем, одна была — позволю уж себе обойтись без грубых уточнений — традиционное приветствие. Нил — большая река, на ее берегах живут тысячи и тысячи феллахов, и ради такого случая они специально выйдут на берег. Несчастный сэр Чарлз бледнел от одной мысли, что ему предстоит пережить. Он пытался убедить Уайтхолл[12] отказаться от визита, куда там, визит считали необходимым и своевременным с политической точки зрения. — Принц тоненько то ли хмыкнул, то ли хихикнул, нежно хлопнув себя по коленке. — Представляете дилемму несчастного сэра Чарлза! Что ему было делать? Говорите что угодно о британском чиновнике, но нет в мире другого чиновника, у которого до такой степени развито чувство долга. Он объяснил положение вещей и подал рапорт об отставке. В Министерстве иностранных дел были так потрясены его мужеством и достоинством, что немедленно перевели сэра Чарлза в Москву, а египетский визит прошел под присмотром поверенного в делах, о котором потом забыли и держали en disponibilité[13] лет десять, пока не было забыто само мероприятие. Иногда мы встречаемся с сэром Чарлзом в Лондоне и вспоминаем старые времена, но я никогда не спрашиваю его о том, как крестьяне приветствуют царственных персон в России!
В такой приятной беседе прошло утро, пока мэр не позвал на традиционный предобеденный бокал pastis,[14] что вдохновило его на отчет о политической ситуации в мире, специально для принца. Мэр держал постоянную связь с Парижем, и с каждым бюллетенем новости или слухи казались все более ужасающими. Война была предрешена, и все же…
— Drôle de guerre,[15] — произнес мэр, цитируя бытовавшее в то время выражение. — Они никогда не нападут на нас, так как знают, что французская армия лучшая в мире. Это было бы безумием. И, потом, линия Мажино! — Свои надежды на мир мэр питал столь эфемерными иллюзиями. — Они попугали нас несколькими сиренами, оповещающими о воздушных налетах, — с гордостью продолжал он, — а сегодня пожарники собираются в три часа устроить репетицию. Не бойтесь, когда услышите их. Это продлится всего несколько минут. Но мы должны быть готовы к налету современных аэропланов.
На террасе сверкало жаркое солнце, и в воздухе была разлита такая нега, что очень трудно было воспринимать столь серьезную беседу с должным вниманием. Блэнфорд принял приглашение принца на ланч в его отеле, после чего они прошлись по залитому солнцем городу и вскарабкались на Rocher de Doms,[16] крутую скалу, с которой можно увидеть еще более крутую Мон-Сент-Виктуар, острая вершина которой обглодана мучительными ветрами. Естественно, снега пока еще не было, но холодный мистраль бередил зеленую Рону и клонил долу кусты и кипарисы на берегах. Принц и Блэнфорд немного задержались, чтобы посмотреть сверху на город с его коричневыми, как корочка пирога, крышами и извилистыми темными улицами. Неожиданно завыли сирены, и, несмотря на предупреждение, оба испугались — особенно потому что самый настоящий самолет медленно пролетел над городом.
— Надеюсь, это наш!
Будь все по-другому, думал Блэнфорд, не было бы большего удовольствия, чем бродить по вечернему городу в угасающем солнце, наблюдая за полетами голубей между рушащимися башнями, судача обо всяких пустяках, неспешно открывая свои мечты и мысли… Но нет, все ощущали себя виноватыми в том, что посмели наслаждаться роскошным вечером, когда весь мир трещит по швам.
Нежданно-негаданно на главной площади к ним присоединился Хилари, жаждущий за компанию tisane из vervaine[17] навязанного им принцем. В Ту-Герц его целый день не было видно, потому что он отправился на раннюю мессу в часовню Серых кающихся грешников. Теперь Хилари был в глубоком унынии, хотя старался это скрыть, а настроение ему испортила долгая беседа с кюре, который стоял на том, что Франция и пальцем не шевельнет для собственной защиты, и немцы одолеют ее когда пожелают. Во всем виноваты евреи, добавил он, с их инфернальным радикализмом. Гитлер прав. Франция pourrie jusqu' à la moelle — прогнила до мозга костей. Хилари вздохнул и закурил еще одну сигарету.
— Молодая еврейская пара прошлой ночью совершила самоубийство в отеле «Принц», так сказал табачник. Они бежали из Берлина. Совсем молодые. Он слышал выстрелы.
Блэнфорд и Хилари покинули принца, который обещал связаться с Блэнфордом, когда надумает, если надумает, уехать. Проходя мимо высоких дверей музея, Блэнфорд заглянул во двор и мгновенно почувствовал боль в груди, как от удара — столь живым было воспоминание о стоявшей там Ливии. В сумраке она цитировала строчку из Гете своим «улыбающимся голосом». Блэнфорд пошел дальше следом за Хилари, размышляя про себя: «До чего же прекрасное, чистое, овеянное ветрами лето мы прожили тут. У меня такое чувство, будто я — старый король, у которого умер любимый виночерпий». Он уже знал, что она бросила его навсегда, и даже если они по какой-то случайности встретятся, больше им не жить вместе. К этой мысли примешивалась даже благодарность, потому что магнетизм Ливии был из тех, что превращает юнца в настоящего мужчину. На мгновение Блэнфорд закрыл глаза, и ему почудилось, что она впереди — заворачивает за угол. Теперь у нее была походка римского раба (так ее определял Блэнфорд), а, завернув за угол, она могла выровнять шаг и помедлить, как ястреб — перед тем, как устремиться вниз. Хилари замурлыкал мелодию «Кисло-сладкой», а так как мелодия тронула Блэнфорда, то он подпел ему, чтобы замаскировать свои чувства. Итак, они шагали по знаменитому мосту в направлении гор — по извилистой дороге, которая вела к дому Констанс, как раз в это мгновение помогавшей Сэму приправлять перцем и чесноком фарш для ужина.
