Майкл Чабон - Вундеркинды

— А тебе самому нравится?

— Вполне приемлемый вариант, — холодно сказал он.

Я спросил, чувствует ли он удовлетворение от работы и счастлив ли, что его многолетний труд завершен. Мне пришлось дважды повторить вопрос.

— Счастлив как дитя, — отрезал Джо.

Потом до меня стали доходить разные слухи и сплетни. Я слышал, что вскоре после нашей встречи Джо попытался отозвать седьмой вариант своей эпопеи и отступил, только когда потерявшие терпение издатели пригрозили ему официальным судебным иском. Также я узнал, что из романа пришлось изъять целые главы, совершенно не вписывающиеся в сюжет и общую логику повествования, и большие куски, в которых просматривались намеки и обвинения явно личного характера. Я слышал множество неблагоприятных отзывов, внушавших опасение за судьбу многострадальной книги. Но в конце концов она была опубликована и оказалась вполне приличной, а безвременная и нелепая кончина автора — Джо погиб под колесами бронированного инкассаторского автомобиля, перевозившего выручку одного крупного казино, помните, об этой аварии на Вирджиния-стрит писали все газеты, — разожгла интерес читающей публики, и роман пользовался неплохим спросом, так что издателям удалось вернуть большую часть денег, выплаченных в качестве аванса. Какая жалость, вздыхали поклонники Джо, бедняга так и не дождался выхода своей книги, однако я не могу с полной уверенностью сказать, что разделяю их мнение. Восемь световых лет — такова должна быть толщина вашей брони, и примерно такова идея романа, — сообщаю для тех, кто еще незнаком с произведением Джона Джозефа Фея, — которой вам придется окружить себя, если вы захотите отгородиться от внешнего мира. Но, боюсь, все равно найдется кучка маленьких засранцев, которые достанут вас и за этой непроницаемой стеной.

— Ладно, Крабтри, я дам тебе почитать… не знаю, ну, может быть, страниц пятнадцать—двадцать.

— Любые двадцать страниц, — встрепенулся Терри, — по моему выбору?

— Конечно, как скажешь. — Я рассмеялся, хотя на самом деле мне было не до смеха: я почти наверняка знал, какие страницы выберет мой друг — двадцать последних. Но в этом-то и заключалась главная проблема: за последний месяц, готовясь к приезду Крабтри, я написал целых пять вариантов так называемой заключительной главы, где то обрушивал на головы моих бедных недоношенных героев прямо-таки библейские несчастья, то приводил их к кровавым шекспировским развязкам, то чудесным образом избавлял от всех напастей, изобретая замысловатые логические цепочки, состоящие из целого ряда счастливых случайностей и маленьких недоразумений, в отчаянных попытках поскорее посадить на твердую почву мой неуправляемый гигантский воздушный шар, безумным командиром и единственным пассажиром которого был я сам. Их просто не существовало, этих двадцати последних страниц, вернее, их было как минимум шестьдесят, и все — полные путаных переходов, до абсурда странных поворотов и неожиданно возникающих тупиков, словно над финалом моего романа трудился тот же незадачливый архитектор, который построил нелепое продуваемое всеми ветрами здание аэропорта в Лейкхарсте, штат Нью-Джерси. Я растянул губы в лучезарной улыбке голливудской звезды, позирующей перед объективами телекамер, повернулся к Крабтри и на секунду замер, демонстрируя полную уверенность и спокойствие. Крабтри сжалился надо мной и отвел глаза.

— Вон еще едет… э-э… вещь, принимай, — сказал он, кивнув на транспортер.

Я взглянул в указанном направлении. Приближающаяся к нам вещь, аккуратно упакованная, как и чемоданы, в толстую пластиковую пленку и перевязанная куском цветного электрического провода, оказалась черным кожаным футляром; большой, как мусорный бак, он имел причудливую форму, словно был предназначен для перевозки сердца, ушей и желудка слона, нуждающегося в срочной трансплантации органов.

— Это, должно быть, туба [2]. — Я прикусил губу и, критически прищурив один глаз, посмотрел на Терри. — Ты полагаешь…

— Да, думаю, это принадлежит ей, — сказал Крабтри. — Видишь, футляр тоже упакован в пластиковый чехол.

Я стащил футляр с ленты транспортера (он оказался гораздо тяжелее, чем я ожидал) и опустил на пол рядом с пятнистым чемоданом и клетчатым саквояжем. Покончив с багажом, мы отошли в сторону и уставились на дверь женского туалета, ожидая выхода мисс Словиак. Однако когда пять минут спустя она так и не появилась, мы решили, что стоит сходить за тележкой и погрузить на нее вещи нашей дамы. Я одолжил у Крабтри доллар и прикатил тележку. После небольшого сражения с ограничительной планкой тележки мы все же загрузили на нее оба чемодана и футляр и подобрались вплотную к двери туалета.

— Мисс Словиак, — позвал Крабтри и деликатно, как и подобает джентльмену, который ломится в дамскую комнату, постучал в дверь костяшками пальцев.

— Да-да, минутку, — раздался нежный голос.

— Наверное, заело молнию на пластиковом чехле, в котором она хранит свой пенис, — сказал я.

— Три-ипп, — укоризненно протянул Крабтри. Он повернулся и пристально посмотрел мне прямо в глаза. Он очень долго разглядывал меня, словно пытался выведать какую-то страшную тайну. — Книга действительно почти готова?

— Да, конечно готова, — не моргнув глазом ответил я. — Крабтри, а как же ты? Ты ведь по-прежнему будешь моим редактором?

— Конечно. — Он отвел глаза и задумчиво посмотрел на поредевший поток сумок и чемоданов, которые все еще неприкаянно крутились на транспортере. — Не переживай, все будет в порядке.

И тут на пороге дамской комнаты появилась преобразившаяся мисс Словиак: ее длинные черные волосы были тщательно расчесаны и уложены кокетливыми локонами, щеки нарумянены, веки искусно покрыты мягкими голубовато-зелеными тенями. Я уловил исходящий от мисс Словиак тонкий аромат, который был мне очень хорошо знаком, — «Кристалл», любимые духи моей жены Эмили, а также моей любовницы Сары Гаскелл. Запах, как вы, вероятно, понимаете, вызвал во мне печальные, чтобы не сказать горестные воспоминания. Мисс Словиак взглянула на нашу до отказа забитую тележку, затем вскинула глаза на Крабтри и расплылась в широкой невыносимо-обворожительной улыбке, от одного взгляда на ее сочные кроваво-красные губы перехватывало дыхание.

— Что за спешка, мистер Крабтри? — пропела она сладким голосом. — Вам не терпится показать мне свою тубу?

Я перевел взгляд на Терри и, к своему глубочайшему удивлению, обнаружил, что лицо моего друга сделалось темно-пунцовым. Я не смог припомнить, когда в последний раз видел его в таком смущении.

С Терри Крабтри мы познакомились в колледже — там, где я меньше всего ожидал встретить друга. Окончив среднюю школу, я приложил немало усилий, чтобы вообще не ходить ни в какой колледж, и особенно в Коксли, который любезно пригласил меня играть за их футбольную команду — предполагалось, что я займу место левого полузащитника под стартовым номером одиннадцать, — и даже предложил мне ежегодную стипендию. Я был и остаюсь здоровенным громилой ростом шесть футов и три дюйма, правда, с годами я растолстел и мои габариты стали еще больше, а в то время меня отличали своеобразное изящество и легкость движений, сравнимые разве что с грацией молодого кита, резвящегося в открытом море. Я носил большие очки в черной роговой оправе, остроносые ботинки, чесучовые брюки и строгие жилеты на шелковой подкладке, которые, по мнению бабушки, подобает носить молодому человеку из приличной семьи, поэтому требовалась известная доля воображения, чтобы представить меня в роли полузащитника футбольной команды. К тому же у меня не было ни малейшего желания играть в футбол ни за Коксли, ни за какой-либо другой колледж, и в один прекрасный день в конце июня 1968 года я, оставив моей бедной старой бабушке вполне разумную записку, какую может написать лишь глупый и самоуверенный юнец, сбежал подальше от угрюмых холмов, сумрачных городов и пасмурного неба Западной Пенсильвании, пронзенного покосившимися шпилями серых каменных башен, которые всю жизнь, словно призраки, преследовали Августа Ван Зорна. Я ушел, чтобы вернуться лишь двадцать пять лет спустя.

Не стану утомлять вас долгим рассказом о тех событиях, которые последовали за моим трусливым побегом из дома. Скажу лишь, что примерно за год до того я увлекся философией Керуака и вообразил себя этаким одиноким поэтом-правдоискателем, который, погружаясь в собственное сознание, пытается постичь тайны мироздания. Погружению способствовала хорошая доза амфетамина, а для записи открывшихся тайн в заднем кармане моих потрепанных джинсов всегда лежал блокнот в солидном переплете из мелованной бумаги с красивыми мраморными разводами, купленный в дешевой канцелярской лавке. Думаю, что до сих пор вижу себя именно в этой роли, и вполне допускаю, что совершенно не гожусь для нее. Как и полагается правдоискателю, я шел куда глаза глядят, ловил попутные машины и без всякой видимой цели колесил по дорогам Америки, вовсю веселился с милыми и сговорчивыми девчонками из провинциальных городков, которые не отказывались поразвлечься где-нибудь в укромном уголке парка; я нанимался на работу к фермерам, таскал ящики на заднем дворе супермаркета, торговал сандвичами и газировкой с уличного лотка; я видел суровые и прекрасные пейзажи великих североамериканских штатов, которые проносились мимо меня, когда я, сидя у открытой двери товарного вагона, потягивал дешевое красное вино из горлышка плетеной бутылки. Как-то летом я целый месяц работал на ярмарке, выступая в роли клоуна-задиры, которого полагается толкнуть в бочку с водой после того, как он обзовет вас вонючим засранцем. Я принимал участие в пьяных драках и даже был ранен: мне прострелили левую руку в баре на окраине Лa-Kpocca, штат Висконсин. Все эти яркие впечатления и богатейший опыт я в полной мере использовал в моем первом романе «Пойма большой реки», вышедшем в 1976 году. Книга получила доброжелательные отклики критики, и порой в минуты отчаяния мне начинает казаться, что это была моя лучшая и самая честная книга. После нескольких лет бесшабашной, чтобы не сказать порочной жизни я, в полном соответствии с законом жанра, нашел пристанище в Калифорнии, где влюбился в студентку философского факультета университета Беркли, которая убедила меня не растрачивать в бесплодных скитаниях то, что она называла спасительной верой человека в собственное великое предназначение. Эта вера стала впоследствии причиной многих моих страданий, а также, и об этом я ни на секунду не забываю, послужила для меня толчком к творчеству. Искреннее восхищение девушки моей несомненной гениальностью привело меня в состояние шока, я долго не мог опомниться — настолько долго, что этого времени вполне хватило, чтобы собрать необходимые документы и подать заявление в университет. Однако, придя в себя, я уже собирался покинуть город — увы, без моей философски настроенной подруги, — когда пришло письмо, в котором говорилось, что я принят.