Владислав Артемов - Обнаженная натура
Павел Родионов остановился на секунду посередине комнаты и снова покосился на свой письменный стол. Черная цифра «13» зловеще глядела на него с перекидного календаря. Тринадцатого числа, мая месяца. Пятница.
— Некстати, некстати… — пробормотал он, с некоторой театральностью заламывая руки и взъерошивая пальцами свои довольно длинные светлые волосы. — Ах, как все это некстати!..
И снова заметался по комнате, время от времени поглядывая на себя в большое овальное зеркало, висящее на стене.
С маем тоже кое-что связано. В мае родился — век будешь маяться… С другой стороны, кто же в этой жизни не мается? Или отложить, все-таки?.. Но понедельник тоже ведь день тяжелый, и тоже май будет… Но шестнадцатого. Число неопределенное, что, конечно, настораживает. Ни то, ни сё, тусклое какое-то, шаткое число. Бесовское какое-то…
Мне сейчас на подлость идти, а я глупостями занимаюсь, время отнимаю… Отнимаю время… А у кого, собственно, я время-то отнимаю?.. И можно ли вообще отнять время? К примеру, у самого себя отнять время я не могу никак. Сколько мне Бог дал жизни, столько я должен… Хотя почему должен? Самоубийца, скажем, может отнять у себя время и перейти сразу в вечность… Есть же понятие свободы воли, стало быть…
Стало быть, я малодушествую и мысль моя трусливо прячется от реальности.
На подлость идти, тем более на такую, не так-то просто… Тоже мужеством нужно обладать…
Павел Родионов сдвинул брови и, прихватив широкое полотенце, решительно направился к выходу.
Оказавшись в коридоре, прислушался. Дверь, ведущая в комнату соседки, была чуть приоткрыта, и оттуда доносились редкие тяжкие всхрапы.
«Опять моей старухе кошмары снятся!» — определил Родионов и легкая злорадная усмешка тронула его губы. Он прищелкнул пальцами и на цыпочках пошел в ту сторону, где находились гигантских размеров кухня и ванная комната. Взявшись за ручку, глянул за левое плечо, хотя по опыту знал, что делать этого не следует.
Здесь коридор поворачивал налево и в дальнем конце его над входом в кладовку слабо светилась одинокая голая лампочка… Там было тихо и пыльно, казалось, само время остановилось навеки и дремлет в этом грустном и безлюдном сумраке, а между тем по обеим сторонам коридора были расположены еще двери, кое-где даже с ковриками у порога, и там жили люди. Всякий раз Родионов долго не мог избавиться от щемящего чувства печали и утраты, которое мигом овладевало его душой, стоило ему взглянуть в этот унылый закоулок квартиры.
Мало подобных жилых домов осталось в Москве, может быть, уже ни одного и не осталось. Обычно здесь размещаются какие-нибудь ремконторы и стройуправления или, к примеру, районный архив, но люди уже не живут в таких домах.
Когда три года назад Павел Родионов переехал сюда из общежития, ему сразу пришелся по сердцу этот милый задворок цивилизации — палисадник в громадных лопухах, две яблони, растущие под окнами, деревенская скамейка с пригревшимся на солнышке сытым котом. «Уж не в Зарайск ли я попал?» — подумал он в первую минуту, но пройдя до конца переулка убедился, что нет, не в Зарайск — белые девятиэтажные башни, гром вылетевшего из-за поворота трамвая, внезапно открывшаяся площадь у метро, утыканная коммерческими палатками, страшная сутолока народа на этой площади, все кричало о том, что вокруг все та же Москва. Он вернулся, вошел во двор и снова ощутил странное чувство отрезанности от всего мира. Даже ветер сюда не залетал и казалось, что сейчас из-за угла дома с гоготом выйдут гуси и выглянет вслед за ними любознательная морда козы…
Родионов, встряхнул головой, сбрасывая с себя околдовавшее его настроение.
Ерунда, бодрил он себя, стоя под душем и прополаскивая зубы. Наплевать, — он фонтаном выплюнул воду изо рта. Бабьи слёзы — вода. Сущая вода.
Он растирался полотенцем, стоя перед зеркалом в ванной. Приглядевшись, обнаружил вдруг, что зеркало это, само по себе довольно паскудное и мутное, ещё и треснуло в уголке. Вчера этой трещины не было. Или была, но вчера он ее не заметил, а сегодня вот, в пятницу, тринадцатого числа, мая месяца… Разбитое зеркало.
Или отложить, все-таки, до понедельника… Нет, сказал он сам себе, снова нахмурил брови, и строго глядя в зеркало, шепотом произнес вслух:
— Уважаемая Ирина… м-м… К сожалению, вынужден сообщить вам… Принужден… Одним словом, прощайте!
Поклонился зеркалу, накинул на шею полотенце и двинулся вон из ванной. Выходя, споткнулся на пороге, больно ударился локтем о косяк.
— Подлец! — выругался он, отмечая еще одну неблагоприятную примету.
Он некоторое время постоял, привыкая глазами к полумраку и потирая ушибленный локоть. Слава Богу, никого, почему-то обрадовался он, как будто собирался совершить что-то неблаговидное и опасался появления свидетелей. Однако не успел он сделать и двух шагов, как хлопнула входная дверь, проскрипели ступеньки и со двора вошла в коридор соседка баба Вера с пустым мусорным ведром в руках.
Родионов молча кивнул ей и попытался поскорее проскользнуть мимо. Но баба Вера загородила дорогу и, широко улыбаясь, ласково и радостно сказала:
— Ну, Пашенька, наконец-то! Женишься, значит… Ну и славно, дело доброе, дело хорошее…
— Да кто ж вам сказал! — с досадой перебил Родионов. — Слухи все это, Вера Егоровна! Инсинуации… Вовсе я и не собираюсь!..
— А ты не злись, не злись, Пашенька. — все так же ласково улыбаясь продолжала соседка. — Скрытность, она в семье дело доброе, хорошее дело… Не все и на люди выставлять надо, а с женой вдвоем поговорили, обсудили и хорошо выйдет, по-семейному…
— Э-э!.. — осклабившись, провыл сквозь зубы Родионов, прорвался, отпихнув в сторону ведро.
Какая-то сволочь выследила и распустила слухи. Предупреждал — не лезь в коридор, не высовывайся, не светись!.. Нарочно ведь и лезла, и светилась…. Как же они умеют облепить человека, обложить со всех сторон. Положим, пусть неосознанно, но что это меняет? Сущность-то все равно прилипчивая… Сиди потом с ней до гроба.
Все это кипело в его голове пока он шел к своей двери, каким-то уголком сознания успевая при этом считать шаги. На тринадцатом шаге он уперся в дверь. Это был уже явный перебор. Перебор, а потому несерьезно. И в конце концов, суеверие — признак духовной немощи…
Но ведь и Пушкин был суеверен…
Он снова покосился на красное кресло.
Там было сложено еще накануне вечером все, принадлежащее Ирине.
Вчера он долго стоял, с тоскою глядя на горку вещей, удивляясь тому, как много их успело неприметным образом просочиться в его жизнь и смешаться с предметами, населяющими комнату.
Они уже успели разбрестись по всем углам, зацепиться и повиснуть на вешалке, проникнуть в шкаф, спрятаться за занавеской на подоконнике, и Родионов потратил целый час, отыскивая их по закоулкам и выдворяя из своего быта.
Всего-то три раза побывала у него в гостях, а они уже захватили полкомнаты, прижились и обогрелись. Да, вещи любят быть вместе, кучей, в изобилии…
Неохотнее всего при семейных разводах разлучаются именно вещи, подумал Родионов, слишком они привыкают и прилепляются друг к дружке.
Но нет, Ирочка, нет…
Этот случайный, сложившийся из ничего роман давно уже, почти с самого начала наскучил Павлу, и он только ждал удобного случая, чтобы так же легко и небрежно его закончить. Но случай все не представлялся, заготовленные им слова прощания всякий раз пропадали втуне, он все откладывал и откладывал решительное объяснение, и неизвестно сколько времени длилась бы эта мука, но…
Но он никак не ожидал того, что Ирина, следуя своим женским расчетам, выдумала совершенно иную реальность, нежели та, в которой жил он.
«Я, конечно, согласилась бы стать твоей женой, — неожиданно и без всякой связи с тем, о чем они битый час бесплодно спорили, жеманясь и набрасывая на плечи прозрачную шаль, произнесла она. — Но, по-моему, ты еще недостаточно этого заслужил. Может быть, я еще тебя помучаю, прежде чем соглашусь окончательно…»
В тот момент Родионова точно под коленки ударило, и без всяких предварительных рассуждений, он понял, что надо рвать и рвать немедленно… Кое-как совладав со своим лицом, Павел попробовал даже усмехнуться, но губы свела кривая судорога, и сказав на прощание несколько вежливых уклончивых фраз, он поспешил покинуть дачу ее родителей, где и происходило это в высшей степени неприятное для него объяснение.
Некоторое время, пока он торопливым спотыкающимся шагом несся по тихой улочке дачного поселка, на лице его сохранялась все та же болезненная усмешка, но отойдя на безопасное расстояние, Родионов немного успокоился, остыл и сделал запоздалое открытие, что Ирина в своих фантастических планах и расчетах в чем-то была несомненно права. По крайней мере, мысль ее возникла не на голом месте, и сам Павел удобрил ту почву, на которой она выросла и укрепилась.
