Патрик Модиано - Маленькое чудо
Моро-Бадмаев назначил мне свидание около Порт-д'Орлеан, в кафе под названием «Ле Корантен». Я пришла первая. Уже стемнело. Было семь часов вечера. Он сказал, что не может раньше, потому что ходит на службу. Я увидела в дверях парня лет двадцати пяти, высокого, темноволосого, в кожаной куртке. Он сразу меня заметил, подошел и сел напротив. Я опасалась, что он забыл, как я выгляжу. Он никогда не узнает, что меня звали Маленькое Чудо. Да и кто теперь это знает, кроме меня? И моей матери. На днях, наверно, надо будет ему сказать. Чтобы попробовать разобраться.
Он улыбнулся мне. Сообщил, что боялся опоздать на нашу встречу. Его сегодня задержали на работе дольше обычного. А вообще присутственные часы у него бывают в разное время. Эту неделю днем, на следующей — с десяти вечера до семи утра. Я спросила, что у него за работа. Он слушает радиопередачи на иностранных языках, переводит и пишет краткое изложение. Для какого-то учреждения, про которое я толком не поняла, состоит оно при агентстве новостей или при каком-то министерстве. Его взяли туда, потому что он знает чуть ли не двадцать языков. Я была потрясена, потому что сама знала только французский. Но он мне сказал, что это не так уж трудно. Когда два-три языка выучишь, дальше все уже идет по накатанному. Это может каждый. А я чем занимаюсь? Ну, сейчас я живу случайными заработками, но надеюсь со временем найти что-нибудь более устойчивое. Мне это очень нужно — чтобы войти в колею.
Он наклонился ко мне и спросил очень ТИХО:
— Почему? Вы выбиты из колеи?
Мне не показалось это бестактным. Мы были едва знакомы, но он вызывал у меня полное доверие.
— А что вы вообще ищете в жизни?
Он словно извинялся за столь расплывчатый и высокопарный вопрос. Его светлые глаза пристально смотрели на меня, и я увидела, что они голубые с серым отливом. Руки тоже были очень красивые.
— Что я ищу в жизни…
Я поняла, что надо собраться. И срочно что-то ответить. Такой человек, как он, знающий двадцать языков, не поймет, если я не найду что сказать.
— Я ищу… общения с людьми.
Судя по всему, я не разочаровала его. Взгляд светлых глаз уже снова обволакивал меня, заставляя опустить ресницы. И красивые руки на столе, с длинными, тонкими пальцами, которые я представляла себе бегущими по клавишам рояля… Для меня так важны были всегда глаза и руки… Он сказал:
— Вы только что произнесли одно слово, которое меня поразило… слово «устойчивое»…
Я уже этого не помнила. Но было приятно, что он придает значение каким-то моим словам. Совершенно банальным.
— Проблема действительно в том, чтобы отыскать нечто устойчивое…
В этот момент, несмотря на всю его невозмутимость и тихий голос, мне показалось, что внутренне он также неспокоен, как и я. И действительно, он спросил, бывает ли у меня противное чувство, будто меня подхватило течение и куда-то несет, а уцепиться не за что.
Да, примерно это самое я и ощущала. Дни сменялись, неотличимые друг от друга, их размеренный ход напоминал движущуюся дорожку на станции «Шатле». Меня несло по нескончаемому коридору без всякого моего участия, не нужно было даже самой идти. И вместе с тем мне предстояло увидеть там очень скоро, в один из ближайших вечеров, желтое пальто. В этой толпе незнакомцев, в которой я потихоньку растворялась, вспыхнет яркое цветовое пятно, и мне нельзя будет потерять его из виду, если я хочу узнать о себе чуть побольше.
— Поэтому и нужно найти устойчивый островок, чтобы жизнь перестала быть непрерывным потоком, уносящим нас против нашей воли. — Он улыбался, словно хотел смягчить серьезность своих слов. — И как только мы его отыщем, все сразу пойдет куда лучше. Вы не согласны?
Я поняла, что он не может вспомнить моего имени. Меня подмывало объявить ему: «Меня звали Маленькое Чудо». И выложить все, с самого начала. Но я просто сказала:
— Меня зовут Тереза.
Той ночью, на бульваре, я спросила, как его имя. Он ответил: «Имя ни к чему. Называйте меня просто Бадмаев. Или Моро, если вам больше нравится». Я удивилась, а потом подумала, что это просто желание себя обезопасить, сохранить дистанцию. Он избегал слишком тесного сближения с людьми. А может, что-то скрывал.
Бадмаев предложил зайти к нему. Он даст мне почитать одну книжку. Он жил в большом новом квартале напротив кафе «Ле Корантен», на другой стороне бульвара Журдан. Кирпичные корпуса, наподобие того, в Венсене, где через несколько дней я буду стоять и смотреть, как моя мать пересекает двор. Мы шли вдоль фасадов, совершенно одинаковых. В доме номер 11 по улице Монтичелли поднялись по лестнице на пятый этаж Дверь вела в коридор с темно-красным линолеумом. Его комната была в конце коридора. На полу матрас без ножек, стопки книг вдоль стен. Он предложил мне сесть на единственный стул у окна.
— Пока я не забыл… Надо дать вам книжку…
Он нагнулся и долго рассматривал каждую стопку, одну за другой. Наконец вытащил книгу, которая выделялась среди других красным переплетом. Он протянул мне ее. Я открыла, посмотрела титульный лист: «На окраинах жизни».
У него был извиняющийся вид. Он сказал еще:
— Если скучно, не читайте, это совсем не обязательно.
Он сел на край постели. Комнату освещала лишь голая лампочка, закрепленная на высоком штативе. Лампочка была очень маленькая и слабая. Рядом с матрасом, вместо ночного столика, огромный радиоприемник, обтянутый спереди материей. Я помню такой в Фоссомбронла-Форе. Он перехватил мой взгляд.
— Я очень люблю этот приемник, — сказал он. — Иногда пользуюсь им для работы. Когда работаю дома.
Он наклонился и повернул ручку. Зажегся зеленый огонек.
Раздался глуховатый голос, говоривший на каком-то иностранном языке.
— Хотите посмотреть, как я работаю?
Он взял большой блокнот с отрывными листами и шариковую ручку, лежавшие на приемнике, и начал записывать, слушая голос.
— Ничего сложного… я все стенографирую.
Он подошел ко мне и протянул листок С того вечера я всегда храню этот листок при себе.
После стенографических знаков, чуть пониже, было написано:
«Niet lang geleden slaagden matrozen
er in de sirenen, enkele mijlen zuidelijd
van de Azoren, te vangen».
И перевод: «Недавно матросам удалось поймать сирен в нескольких милях к югу от Азорских островов».
— Это по-голландски. Но он читал с легким фламандским акцентом жителя Антверпена.
Бадмаев повернул ручку, чтобы голоса было не слышно. Но оставил зеленый огонек Вот, такая у него работа. Ему дают список передач, которые надо прослушать, днем или ночью, и он должен назавтра сделать перевод.
— Иногда эти передачи приходят с другого конца земли… дикторы говорят на удивительных языках.
Он слушает их ночью у себя в комнате, для тренировки. Я представила себе, как он лежит в темноте, пробитой этим зеленым огоньком.
Он снова сел на край матраса. Сказал мне, что с тех пор, как поселился в этой квартире, почти не пользуется кухней. Тут есть еще одна комната, но она пустая и он никогда туда не заходит. К тому же, слушая без конца иностранные передачи, он уже и сам толком не понимает, в какой стране живет.
Окно выходило в большой двор и на соседние здания, где тоже на каждом этаже светились окна. Позднее, когда я в первый раз дошла вслед за матерью до ее дома, я была уверена, что из ее комнаты вид точно такой же, как от Моро-Бадмаева. Я посмотрела адресный справочник в надежде отыскать ее фамилию, и меня поразило, сколько же людей живет с ней в одном доме. Человек пятьдесят, и среди них около десятка одиноких женщин. Но ее девичьей фамилии я там не нашла, как не нашла и другой, вымышленной, которую она когда-то себе взяла. Это было до того, как консьержка показала мне ее фамилию в списке — Боре. А потом мне опять пришлось смотреть справочник — по названиям улиц. Я потеряла номер телефона Моро-Бадмаева. По его адресу я обнаружила не меньше фамилий, чем в доме моей матери. Да, жилые корпуса в Венсене и возле Порт-д'Орлеан мало чем отличались друг от друга. Его фамилия — Моро-Бадмаев — фигурировала в справочнике. Значит, мне все это не приснилось.
В тот вечер он сказал мне, когда я смотрела в окно, что вид здесь мрачноватый. В первое время у него было ощущение, что он в этой квартире задыхается. Слышен каждый звук — и от соседей по этажу, и сверху, и снизу. Какое-то непрерывное гудение, как в тюрьмах. Ему казалось, что отныне он навсегда заперт в камере, а вокруг сотни других таких же камер, занятых семьями или одинокими людьми, как он. Он тогда вернулся из долгого путешествия в Иран, где успел отвыкнуть от Парижа и вообще от больших городов. Он туда ездил, чтобы попробовать освоить новый язык, степной фарси.
Учителей по этому языку нет, даже в Школе восточных языков. Пришлось изучать его самому, на месте.
Это было в прошлом году. Возвращение в Париж, на Порт-д'Орлеан, далось ему нелегко, но теперь шум от соседей его больше не беспокоит. Достаточно включить радио и медленно поворачивать ручку. И он снова оказывается очень далеко. Ему даже не нужно для этого путешествовать. Достаточно, чтобы зажегся зеленый огонек.
