Акилле Кампаниле - Если луна принесет мне удачу
Некоторые замечают на земле бумажку или стеклышко, которые привлекают их внимание. Поколебавшись, они подбирают их, чтобы не жалеть потом, и держат их в руке у всех на виду, чтобы все могли удостовериться: ничего ценного там нет, – либо, также у всех на виду, выбрасывают прочь.
Некоторые боятся, что им недостанет смелости или проворства, чтобы подобрать бумажник. Напрасные опасения. Он им никогда не попадется.
Некоторым эта мысль – найти бумажник – приходит в голову, только если им крайне нужны деньги. Эта мысль переживает две стадии. Сначала взбредает в голову, что было бы очень странно найти бумажник именно при таких обстоятельствах. Далее, поскольку надежда не знает препятствий, такие люди начинают думать: а почему бы и нет, фортуна капризна, всякое бывает.
Но на что бы там ни надеялись они, бумажник все же не попадается.
От мысли найти бумажник просыпаются аппетиты. Несколько лир ничего не решают. В голове сразу возникают большие цифры – и они стремительно растут. От десяти тысяч до шестидесяти, семидесяти и ста тысяч лир – всего один шаг. На самом деле нет причины задерживаться на какой-либо одной цифре. Но в конце концов начинают думать, что и несколько тысяч лир было бы совсем неплохо.
Как бы то ни было, поскольку ничто не мешает думать об очень больших суммах, советуем надеяться найти бумажник с сотней миллионов лир. Тем более, что вы его никогда не найдете.
* * *Странная это мысль – найти бумажник. Как будто бумажники можно находить. Деньги никогда не валяются на дороге, а те редкие разы, когда это все-таки бывает, валяются они там лишь несколько минут.
Деньги, которые ходят на улицах, никогда не опускаются ниже тридцати сантиметров (в чулке низкорослой прохожей) и не поднимаются выше двух метров (в руках радостно размахивающего ими гренадера) над уровнем земли. В этом пространстве они перемещаются уже много столетий и никогда не останавливаются – ни на минуту. А если у нас ночь, деньги крутятся там, где день. Неподвижно лежит лишь небольшая часть денег – та, что заперта в сундуках скупцов. Золото, лежащее в подземельях банков, высылает своих представителей в виде бумажных листков. Эти беспрерывно переходят из одних рук в другие. Остановить их крайне трудно. И потом, если они все же останавливаются, то становятся бесполезными. Чтобы добыть себе эти бумажные листочки, почти все должны целый день трудиться. Некоторые стараются приобрести их хитростью, другие их крадут, третьи прибегают к насилию: угрозам, членовредительству, убийству. Некоторые стремятся лишь к накоплению их в виде толстых пачек. Многие сталкиваются с огромными трудностями, чтобы заполучить хотя бы одну такую бумажку, а есть и такие, кто остается с пустыми руками. Некоторые женщины, чтобы получить их, улыбаются мужчинам, подмигивают и отдают свои прелести. Люди, имеющие такие бумажки, обмениваются ими. Но их не дают тем, у кого их нет, как это ни казалось бы естественным. Обычно вид этих бумажек приводит всех в радостное настроение.
А если кто-нибудь по какой-либо причине теряет их, то он плачет, отчаивается, а иногда и лишает себя жизни.
Выбрасывают их крайне редко. Так поступают только психи. И в этом случае всегда найдется кто-нибудь, кто их подберет.
Спрос на них огромен.
Есть такие, которые не могут заснуть ночью, думая об этих листочках.
И если бы вдруг какой-нибудь верховный властелин сказал: «Стоп! Кто взял – взял, а кто отдал – отдал», и все эти листочки, переходившие из рук в руки, вдруг остановились бы, никто бы не знал, что делать дальше.
Их всегда не хватает. А послушать, что про них говорят, – так их нужно все больше и больше.
* * *Солнечный Луч не нашел бумажника. Он вернулся домой в возбуждении и принялся ходить по комнате.
– Очень красивая шляпа, – бормотал он. – Где взять деньги? Надо найти работу. Но найти работу не легче, чем найти деньги.
В отчаянии он развел руками, толкнул ночной столик и смел на пол глиняную подставку.
– Опять! – закричала квартирная хозяйка из соседней комнаты. – Что разбили?
Баттиста не ответил. Он пристально смотрел на осколки, бормоча:
– Паоло, Паскуале, Пьетро…
Он верил в приметы и знал: когда падает какой-либо предмет, это означает, что нас желает видеть человек, имя которого начинается на ту же букву, что и упавший предмет.
Он хлопнул себя по лбу:
– Пиппо!
Но тут же добавил:
– Неужели?
Действительно, это казалось маловероятным. Пиппо – это уменьшительное от Филиппо, а Филиппо было именем старого господина, проживавшего этажом ниже; господин этот не знал нашего героя даже в лицо.
К тому же, никто, и тем более Баттиста с его робостью, не осмелился бы называть его Пиппо.
– Неужели он хочет меня видеть? – подумал Солнечный Луч. – И что ему нужно?
* * *С Филиппо происходила странная вещь. Все знают, что первый луч солнца имеет привычку – не будем уточнять, насколько хорошую, – заглядывать в комнаты спящих и весело говорить: «А ну, соня, вставай! Мир просыпается, птички запевают свой радостный гимн» – и прочие глупости в том же роде, к которым спящие не прислушиваются и очень правильно делают. Нашему же герою первый луч солнца всегда говорил: «Мир просыпается, это так, птички поют, но ты не обращай на это внимания, спи дальше». Что он все время и делал.
А в то утро рассвет, заглянув сквозь занавески в его комнате, сказал просто-таки следующее: «Эй, друг, спи дальше, потому что сегодня на улице грустно и дождливо».
Но именно в тот раз Филиппо не послушался мудрого призыва рассвета и, встав с постели, начал одеваться, в то время как в его голове начал принимать конкретные очертания злосчастный план, созревавший в течение ночи вследствие анонимного письма, касавшегося его молодой жены и содержавшего один гадкий рисуночек.
Это был его последний день. Это был конец его пути.
Он посмотрелся в зеркало.
За одну ночь он постарел на десять лет. Ввалившиеся щеки, черные круги под глазами; взъерошенные волосы, редкие и длинные, которые обычно лежали параллельными рядами на черепе.
Убить себя. Вот что ему единственно оставалось делать. Он сел за стол и написал несколько писем. Потом встал, громко сказал:
– Сердце, держись! и позвонил в звонок. – Джованни, – обратился он к вошедшему слуге, – мне нужен револьвер.
Джованни поклонился и вышел. Старик горько улыбнулся, думая о том, сколько ему осталось жить: ровно столько, сколько понадобится Джованни, чтобы сходить в ближайшую оружейную лавку и вернуться.
Он закурил одну из своих тонких русских папирос.
«Сейчас, – подумал он, – Джованни выходит из квартиры, спускается по лестнице, выходит из дома, переходит через дорогу, идет по тротуару, вот он на площади, входит в оружейную лавку, где обычно собираются поболтать три-четыре охотника, спрашивает револьвер, приценивается, выбирает, пробует, платит, выходит из лавки, пересекает площадь, чуть не попадает под машину, возвращается по той же улице, входит в подъезд дома, останавливается поговорить с консьержкой, вот он поднимается по лестнице, открывает дверь, он в прихожей, приближается, он здесь. Вот он входит с револьвером».
– Джованни!
С хронометрической точностью голос Джованни ответил из соседней комнаты:
– Да?
– А револьвер?
– Сейчас схожу.
* * *Филиппо снова стал ждать и думать. И тут его ошарашила неожиданная мысль: разрешение на вывоз трупа. Какой ужас! Но не может же он выжить. Надо покончить с собой. Если только…
Мысль еще страшнее самого помысла о самоубийстве овладела его мозгом: найти забвение в вине, напиться. Он видел некоторых бедолаг, доведенных вином до скотства. И то, что ему в другое время показалось бы самым жалким состоянием, сейчас представилось спасением; забыть, мало-помалу погасить огонь мысли в медленном нравственном самоубийстве. Он начнет сегодня же. Много вина. Нужно разнообразить, чтобы пить много. Белое и красное: портвейн и бордо, капри и фраскати, вальполичелла, бароло и небиоло. Филиппо уже собирался действовать, когда его остановило тоскливое воспоминание: он внезапно припомнил, что у него больной желудок и он не может пить натощак. Нет, в таком состоянии он не может напиваться. Придется вернуться к самоубийству. Но. Если что-нибудь поесть, чтобы потом напиться? Жрать! Но даже мысль об этом заставила его содрогнуться. Наш несчастный был совершенно не в том настроении, чтобы принимать пищу. Но попробовать стоило: наесться, чтобы потом напиться много вина. Да, так. Но чем наесться? С бордо идет мясо; с капри едят рыбу. С портвейном… С фраскати…
Голова идет кругом.
Филиппо долго думал. В мельчайших деталях он разрабатывал новый план, изредка бормоча:
– Остается только это.
Внезапно он вздрогнул, услышав, как приближаются шаги Джованни; они показались ему медленными и торжественными, как шаги палача. Слишком поздно предаваться алкоголю. Револьвер был на подходе.
